Читать книгу Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей - Светлана В. Абакумова - Страница 21

Тулан приказал слуге: собрать всех в большой комнате.

Они собрались все в одной большой комнате, жена и дети. Хуан Тулан встал и сказал:

Я собираюсь в поход – на подвиг молитвенный, и ближайшие пять лет буду отмаливать грехи всего нашего семейства в горах – в далекой часовне. На нашем роду лежит уже много грехов, мною пролито немало крови и есть одно проклятье. Чтобы род не погиб, не захирел-не пропал, я буду молиться за вас, за всех.

– Да как же так? Ты, отец семейства, что ли вдруг подвинулся на святости, как Савонарола? – вскричала пораженная известием жена.

Хуан Тулан продолжал: – И святые отцы, именем Святого Хуана, поддержали меня и обещали мне молитвенную поддержку. Так и должно быть – кто-то один из рода должен хотя бы часть своей жизни посвятить отмаливанию грехов.

– И я уеду, да, срочно! – закричала Криста, – я поеду с тобой.

Тулан отвечал: Жена ты моя, простись за меня со всеми друзьями и родственниками. Ты останешься здесь, как я сказал. Ты останешься с детьми. Я уеду ночью.

Рассказчик: Много трагических историй начинается так просто, бестрепетно, с короткого шага вбок, в сторону, и мне это кажется страшным. Что ли это жизнь пришивает яркие заплаты на свое протершееся полотно.

Я продолжу рассказ.

Накануне его отъезда ночь была весенняя, светлая и ветреная. За домом волновалась улица, и оттуда долетал под ветром злой и беспомощный лай собак. В ловушке, в саду, сидел скунс и тихо подвывал от боли.

Хуан Тулан не уехал сразу, как того хотел, он лежал на полу, на ковре – на спине, с закрытыми глазами. Криста сидела рядом с ним. Оба молчали.

Наконец жена спросила: – Ты спишь?

Тулан: – Нет, что тебе?

Жена: – А ведь ты меня больше не любишь, жизнь изменилась, всё даром прошло.

Тулан: – Нет, не даром. Вспомни все наше – хорошее. И не говори таких глупостей.

Жена: – Как же я теперь?

Тулан: – А что тебе мешает здесь спокойно жить?

Жена: – Вот ты опять, опять, уедешь сейчас. Раньше в походы, сейчас молиться. А что же со мной будет?

Тулан: – Да все то-же, что и последние годы и месяцы. А потом я же тебе твердо сказал: через 5 лет вернусь, а на следующий год приеду, может тоже, на месяц – зимой.

Жена: – Да, может быть, приедешь. Только раньше ты не говорил мне таких слов «что тебе мешает здесь жить спокойно». Ты меня любил, другие слова говорил.

Тулан: – Да, ты изменилась, трудно узнать.

Жена: – Прошло мое время, как ни бывало…

Тулан: (Он пожал плечами, выдержал паузу) – Я тебя не понимаю. Достань мне мою одежду. Пора собираться.

Она скорбно достала и подала одежду, в том числе новый белый плащ паломника. Жена говорила с ним еще, он отвечал скупо, сам дивясь себе. Обычно ручеек его речи тёк без перерывов.

Тулан жене – Не понимаю, что с тобой стряслось, может туземная лихорадка начинается? Ты нездорова?

Жена: – Оттого и нездорова, что не мила тебе. Чем же я больна?

Тулан: – Ты меня не понимаешь. Я говорю, ум твой нездоров. Потому ты подумай про мой отъезд положительно, что такое-этакое случилось, то и должно было случиться. Почему ты решила, что я тебя не люблю? Одно надо говорить и верить в это, мы с тобой одна семья.

Она не ответила. Светило окно, шумел сад, долетал шум ночного города. Город ночью шумит. Она тихонько сошла с лежака и, гордо расправив плечи, подергивая головой, твердо пошла в своих узконосых туфлях в соседний зал. Он позвал ее по имени: – Криста!

Она вернулась, склонив голову, чтобы он не видал, что все глаза у нее в слезах.

Криста: Что, мой муж, отец моих детей?

Хуан Тулан: Сядь и не плачь. Поцелуй меня, ну?

Он присел, она села рядом, он обнял ее, она затрепетала в рыданиях.

Он покачал ее чуть-чуть, переложил на лежанку и крикнул в двери «Стража! Коней!». Вбежал слуга – оруженосец, неся, как пук тростника, меч, стрелы и кинжал хозяина. Жена закрыла голову одеялом, стараясь не слышать, не видеть всего этого. Слезы душили ее. Она пыталась, затаившись, сжаться и выжить, как-то не умереть от горя. Хуан Тулан тронув ее за плечо и не получив ответа, быстро вышел. Следом заспешил юный оруженосец обычной походкой – ставя при ходьбе ступни носками внутрь.

Рассказчик: Татуана ждала его, выйдя к воротам гостиницы. С серым кроликом в руках. Они быстро погрузили вещи на лам и коней, и двинулись в путь. С ними ехала стража.

Не торопясь, выехали из города. Уже светало. Они были так счастливы своим побегом, что всю дорогу готовы были беседовать, без конца.

С ними ехали несколько воинов из его, нобильской свиты. А как же без них? Им был дан приказ помалкивать, держать язык за зубами. Перед переходом в горах Тулан принес в жертву голубку по-индейски, – в дар языческим богам, хотя и был христианином. Веки белой птицы мучительно дрогнули перед смертью. Тенью промелькнула при этом старушка, божий одуванчик, через тропу она что ли перебежала и скрылась в тени деревьев. Или показалось?

В пути

Хуан Тулан: Я еду второй день с прекрасной женщиной, птицей—цветком, и свитой верных слуг. Слуга, эй! метис, подуди-ка в дуду! Тата-Татуана! Ты и не знаешь, как счастливо будешь жить в моем дворце! – говорил он, заглядываясь на нее, придерживая коня. – Он станет твоим домом, все мои слуги будут служить тебе, и сам Я – последний из слуг твоих. Все для тебя!

(Она улыбалась).

Хуан Тулан: Там всё твое! Ты сокровище, а я покупатель бесценных сокровищ! Да, ты стоишь той души, которую я отдал за тебя! Лежа в гамаках, мы будем смотреть, как встает и садится солнце, и слушать в сладком безделье сказки старой Бабки—Заплатницы. Тут девушка сказала «Нет», услышав про ведьму (ей вспомнилась сцена ее похищения)…

Хуан Тулан продолжал – Она знает о судьбе каждого. Знает твою и мою судьбу. Если ты спросишь ее, узнаешь что…, – продолжал он.

НЕТ! – еще раз сказала девушка.

Тулан: Ну что ты капризничаешь! Нет, так нет. Хотя, старая каргуша вынянчила всех моих детей, да и меня тоже.

Он был в золоте, в кольчуге из металлических пластин и кожи, покрытых золотой вязью, а на плечах его лежал плащ из теплой шерсти. Богато!

К ночи они расположились на ночлег.

Тулан: – Меня знобит от любви. 10 всадников свиты кажутся мне тенями сна! Жар ночной рвет меня изнутри. И это все из-за тебя! (укорял он Татуану).

Рассказчик: Девушка смотрела по сторонам и видела, как все яркие цвета дня переходят в синий и тают вдали. В горных ущельях, у их оснований, вился дымок – туман. Она сделала руками движения танца, неведомого танца, двигаясь лишь на месте.

Стоянка была длинной. Утром воины ушли на охоту, чтобы пополнить запасы еды. Вернулись с дичью. Они обмазывали ее глиной и запекали в земле, поверху разводили костер. Потом раскапывали, отколачивали глиняные черепки (вместе с перьями) и запеченное мясо было готово. Решили остаться еще на ночь и выйти в дорогу утром следующего дня. Здесь было хорошо. Деревья, травы, чистая вода в ключе. А впереди был долгий переход в горах – по узким тропам с разреженным воздухом. Хорошо бы никто не поскользнулся, не сорвался с кручи с конем. Но к счастью, обошлось.

В селениях, встретившимся по пути, на обмен покупали молоко, сыр, крупу. Индейских селений становилось всё меньше. Переход этот дался Татуане легко, ведь шли по ее родной земле.

Приехав через месяц во Дворец, Тулан вовсе не служил в часовне мессу, но, также, и не приносил больше жертву языческим богам. За него мессу отслужил оруженосец.

Дворец в горах

Татуана: – Вот солнце высунуло голову из белой рубахи утра, осветило золотом твой дворец, какой он огромный!

Тулан – Да что ты. Он невелик. Этот дворец был у моего отца 50 лет назад. Но он пуст. Мы живем в другом краю.

Татуана – По сравнению с моей хижиной – он безбрежен. А сад! А каменная ограда толщиной в два мешка кукурузы. А море, что виднеется вдали, внизу! Как здесь тепло и красиво. И какой чистый прохладный воздух! А я – в серебре и золотых украшениях.

Я часть твоей души, Тулан. Нет, я ее полноценная замена, этой отданной тобой за меня души. Но я чего-то боюсь, любимый, здесь во дворце, в твоем дворце, от меня скрывается старуха, что обманом отдала меня торговцу. Она прячется, но я по запаху ее заплат чую ее.

Тулан – нет, не бойся. Это лишь старая нянька, она уже много лет живет во дворце. Ты не могла ее раньше видеть. Когда жена взяла для младшей дочки другую няньку, Бабку я увез сюда.

Татуана – Но она внешне похожа на одну слепую старуху из города… А ты говоришь, что не может быть. Ты знаешь, Тулан, влюбленным труднее, чем невлюбленным жить на свете! кто когда-нибудь любил, тот знает это. Им все завидуют – вольно иль невольно. Их ненавидят за их счастье. Они бредут по жизни, взявшись за руки, как сомнамбулы, заступая на проложенные издревле границы, не видя запретов, ежедневно задевая чьи-то чужие интересы. Они целиком поглощены своим чувством. На них оглядываются. Они больше смотрят в глаза друг другу, чем по сторонам.

Если кто-то богат, значит, есть и бедняки, и их в 6 раз больше. Если кто-то счастлив, значит кто-то другой, напротив несчастлив. И таковых тоже больше, чем счастливых. Мириады врагов вокруг собираются в тучу, как мошкара, чтобы наброситься на бедных влюбленных. Тоска сжимает рукой мое горло, когда я чую этот её запах, запах сирости, запах смерти. Он тебе – этот запах – должен быть знаком по лавке торговца, из которой ты меня освободил, вспомни! Как страшусь я смерти в эти мгновения, когда вижу мелькающую во дворце старуху! А еще больше неволи, – говорила она, сидя у ног его, заглядывая ему в глаза.

– Вдруг меня схватят и заберут опять в неволю?

Тулан. – Татуана, дитя, этого не бойся. Я тебя защищу. Потом уж тебя познакомлю с нянькой, да что-то она занемогла, не выходит из своей комнаты. А так ты увидишь, что это простая старая женщина. Ну а счастливые люди живут, как и несчастливые, обычной людской жизнью, я считаю.

А ведь правда, была старуха во дворце, и порой, пробегая по залу, держалась его темных стен, стараясь не выходить из тени. И голова ее была тщательно прикрыта покрывалом. Конкретно она избегала взглядов индианки, новой хозяйки дворца. При ней никогда не обнажала рук и старого своего лица. Боялась, что та ее узнает. Только в пол кланялась ей. А хозяин старухи – няньки своей странное поведение и не замечал. Слишком был счастлив и беспечен.

Тулан: Не бойся смерти, не бойся неволи! (успокаивал он любимую). Я нарисую тебе на щеке татуировку – кораблик. Я вызнал этот секрет из одной старой легенды. Монах Сетобриан пишет, что это ваш старый индейский секрет. К сожалению, католикам он непригоден – не подействует. А тебе поможет скрыться на этом корабле в минуту опасности. Слушайся меня…

Татуана: – Да, слушаюсь.

Он приблизился и поцеловал ее, он любил этот водопад ее темных волос.

Тулан: Ты всегда сможешь на этом кораблике убежать от злой силы. Я хочу, чтобы ты была свободна как моя мысль и моя воля. Он достал инструменты и начертил острым медным стилом ей кораблик на левой щеке – потом затер это место золой из очага, сказав: – Имя тебе Татуана свободная! Еще я нарисую у кораблика крылья (он снова приблизился к ее лицу с протянутым стилом), и если не будет воды под кормой корабля, ты сможешь вместе с кораблем пролететь над сушей, над пропастью, над горами, всюду! Да! Выполни мой наказ: когда вдруг грянет беда, нарисуй кораблик на стене, на полу, или в мыслях своих, где удобно, где хочешь, закрой глаза взойди на него и спасайся, Татуана!

– Благодарю тебя всем сердцем! – сказала Тата. И упала без чувств.

Слуги, позванные Туланом, вмиг подняли ее и унесли в детские покои.

Тулан отряхнул золу с рук и с одежды и направился в свою комнату.

Хуан Тулан слугам: Я пойду к себе. Мне хочется побыть в одиночестве. Он поклонился вслед Татуане и отправился, чуть приступая на онемевшую вдруг ногу, в свою комнату.

Размышления

Хуан Тулан сидит в гамаке в комнате, слышен его голос:

– Люблю ее, пытаюсь любить, но что-то гложет меня. Я не совсем счастлив. (Кто-то прошелестел невесомо рядом).

– Нянька, ты здесь? Не таись. Иди, послушай. (Нет ответа).

Он закрыл глаза и увидел в мечтах Татуану, вот танец раскачивает ее грудь, а сзади вьется тяжелый хвост ее волос, волосы неслись за спиной как два-три темных змея, когда она обегала в своем танце колонны этого зала.

Тулан: – что ж, медленно ходить ей от радости видно невмочь, подумал он вслух.

Но она чужачка! Я продал душу за чужую свободу, за ее ласки, и бессмертия мне не видать, я буду гореть в аду! А проклятье может лечь на весь мой род! Я даже не могу приступить к молитве, не могу сложить пальцы в крест. Я отщепенец христианского мира. Я изгой. За эту женщину я убил человека. Пусть он нехристь, но я совершил убийство, причем тайное, о нем никто не узнал, и обвинили совсем не меня, но кто-то ведь должен быть наказан за это убийство! – ужаснулся вдруг он. – Любимая женщина. Грех. Нет. Да. Она беременна и носит под грудью моего сына, поэтому она мне жена.

Мы раньше дружной семьей жили в своем красивом городе, и моим детям всегда доставался много яств – рыба, фрукты, пироги, сласти и полная опека родителей. А в будущем их ждали б почет и уважение – представителей знатной фамилии, если б я не убежал с женщиной. А что сейчас. Вдруг позор ляжет на них, позор им от моего бегства и измены? Да нет, слуги лелеяли и лелеют их. И жена. Она позаботится, чтобы всё было хорошо. Она ничего не знает. Но подумать и на миг страшусь я: – Неужели богатое знатное будущее может быть для них потеряно? Из-за меня, моего преступления и обмана? Нет, нет! никто не знает что мы здесь. А через год я приеду в город Тулан. Приеду, когда уже родится мой индейский сын. О боже, боже! Что же это? – с избранной красавицей, подходящей тебе по уму и по телу можно жить ЛИШЬ с позволения церкви, а без позволения нельзя? Но я ведь живу? И даже очень хорошо живу! И где кара Господня? Молчу, молчу, прости меня Господи.

Эй. Я вдруг вспомнил как брал глину, белую и красную, и синюю, и желтую, мешал из них краски. Она меня давеча научила. И красил ее лицо узорами, их узорами, она знает их все. Говорила, это для того, чтобы ее никто из богов не узнал. Никто из ее богов и моих. И она так и ходила весь первый месяц в нелепой раскраске. А потом я сделал ей татуировку. И она успокоилась. Стала больше походить на наших, испанских и кастиланских женщин. Колечки и амулеты все свои сняла индейские.

А святые – наши, хоть и просыпаются всегда по истории поздно, но все же проснулись, и, наверное, узрели уже ее – в этих покоях. И возмутились – почему нобиль, христианин, без прав и без спросу взял ее в дом, не выполнив все католические обряды?

Она приносила жертвы своим богам. Да и я грешен – следовал за нею в этом деле. Да, Тата приносит жертвы. Приносить жертвы – отрезать голову у жертвенных зверюшек – ей это легко… Она считает так надо.

Жертвой буду я сам. Чует мое сердце. А вообще сейчас я совсем, как она – стал язычником, одичал. Одичал без молитв – весь погряз в грехах. Почему-то она боится, боится какой-то старухи. Неужели моя бабка-нянька, что рассказывала сказки моим детям на ночь и меня нянчила, может внушить ей страх?

Тулан: Эй, Бабка, поди сюда, поди к Хуан Тулану! (крикнул он).

Старуха приблизилась быстро, как будто стояла тут уже и слушала его мысли вслух, за колонной.

Старуха: – Призраки – говорящие дети вечности, они тебе скажут все. И приберут…, – сказала она и отошла за дверь, не дождавшись его распоряжения.

Ему было почему-то тяжело переспросить, что она имела в виду и снова позвать ее. И он не стал этого делать.

Вот он снова вспомнил, как они разговаривали с Татуаной здесь, несколько дней назад:

Татуана (она подошла к своему любимому) – У меня было видение, Господин мой, господин Хуан Тулан.

Хуан Тулан: – Да, дитя любимое? Что за видение?

Татуана: – Я стояла на чьем-то отпевании в католическоммонастыре у центральной колонны. Не знаю, как туда попала. Монахи пели удивительно красиво и голоса взлетали бестелесно, без связи с телом. И вдруг мне толчок в сердце – такой силы, что я закачалась и чуть не рухнула на пол. Видение! Залитый солнцем пол вокруг, каменные ступени. Луч, нет столп света сверху. И мы с тобой на ступенях и говорим о прощании. Это последний наш час вместе, я чувствую, что никогда впредь тебя не увижу.

Ты сбегаешь вниз по лестнице. Мы расстаемся. И больше не будет у нас ни одной встречи. Это конец. Мы расходимся навсегда. И никогда ничего больше с тобой у меня не будет! Да, Хуан Тулан, я стояла в монастыре, прислонившись к колонне, мне было очень горько и всё наше будущее ясно. Но вдруг пришла легкость. Сердце мое рвётся от догадки, неужели это будет смерть? Прощанье наше?

Он сказал ей тогда – нет.

Хуан Тулан, вспоминает, вслух, – Я чувствовал тогда то же самое, страх. Маленький сгусток ужаса влетел в мое сердце, и я не знал, как и почему. Потом все же собрался с духом. Отогнал боль в сердце и сказал ей: «Мне с тобой очень хорошо, я хочу растить с тобой детей. И сделаю все, что бы мы были здесь как можно дольше. И чтобы мы были счастливы!

Рассказчик: Тулан женился в молодости. Он взял дочь кастильских дворян – из монастыря испанской Кастилии. Из Кастилана, как говорят. Девушка приехала, должна была ехать служить – проповедовать в Новый Свет. Он женился на смиренной, набожной деве с твердым, упорным, характером и прожил с ней мирно 20 лет, – и родили они троих детей, сытых и породистых девок. Потом он ушел от нее и семьи, прочь в горы с индейской прабабкой моей, у которой вместо рода и предков с гербами, только старые легенды (и волшебство!). Он тайно жил с ней, без благословения епископа. И святые католической церкви все знают. И его терпят, пока.

Индейские же Боги так говорили об этой паре: – Безропотно в жертву себя отдай. Она, дева, кажется, давно не приносила нам жертв и не воздавала нам хвалу, а молилась непонятно кому, ветрам любви, цветам на горах и белому семени, зеленым изумрудам и прочим ерундовинам, на любой наш взгляд-погляд.

Неудивительно, что мы решили изменить ситуацию. Мы стали примучивать ее страхами – но она заговаривала их страхи ветрами. Она отсылала страхи назад к морю, призывала ветра, отгоняла злые дожди и уговаривала солнце тихо греть. Она из древних, ей многое удавалось.

Она демонстрировала нам, богам, власть своего древнего племени. Такого же древнего как мы сами – индейские боги.

Они не знали, что делать с ее фокусами. Они были порою бессильны перед ее истовой, безалаберной любовью – она сама не понимала до конца, какая сила скрыта в любви ее.

Что ж, через полгода они отстали от нее и стали мучить нобиля. Без защиты христианской молитвы он стал как голый птенец перед ними. Мучили его ясными (как наяву) картинами старой жизни и укорами совести терзали его сердце. А потом во сне пришли к нему толпой в перьях Керуака – все голые, в кровавой стружке и полной татуировке, и сказали «Белый, враг, чужак, откажись от нее и останешься жив! Иначе твой род превратится в пыль, и ты превратишься в плесень на коре деревьев, в гнилую мочу крокодилов, и тебя вообще не будет!» А он был все еще силен и уверен в себе и он не стал говорить с ними. Он считал себя тогда сильным, мощным и правым. Он сказал «Не откажусь!»

Но вы всё узнаете дальше.

Праведный гнев

Многие, в оставленном беглецами городе, уже прознали про измену Тулана. Кто-то прислал настоятелю храма в город из гор почтового голубя с письмом. И там, в письме, было что-то нечистое про тайный Туланов отъезд. Тайна была раскрыта – но неизвестно кем (Старухой, скажете вы).

Слухи разлетаются быстро. И жена об этом тоже узнала.

Город, ступени христианского храма и площадь перед ним. Толпа нобилей с оружием, в плащах. Они кричат наперебой:

– Как же так? Брошена семья, попран брак, освященный Господом! Прости нас, Господи! Брак, освященный на веки вечные! А общество? А традиции? Алехандро Гарсиа Хуан де Тулан презрел их! поколебал мир наших устоев своей изменой.

– А большая его любовь? – вопрошает кто-то из умеренных, тоже нобиль.

Любовь – это бесовство, чаша холодной воды в знойный день. Чаша вина. Любовь – блуд, страсти. Это опий, это отрава, вот был ответ.

– Любовь – нужна ли она?

– Нет! Есть устои, есть касты, ранжиры, порядок, законы. Они установлены свыше – нельзя их нарушать! Кто нарушит – тому кара! Вернем его, Тулана! Распнем. Накажем!

– Смерть Хуану Тулану!!!

Но умеренный нобиль снова говорит: Он представитель одной из самых лучших фамилий наших!

– Нет, он потерял с изменой свою фамильную принадлежность!

Умеренный: – За ним родня стоит стеной.

– Вот его родня! Призвать сюда госпожу Кристу Альмавиро де Тулан! (на ступени всходит жена, настоятель храма выводит ее и отходит назад).

Жена Тулана, Криста: – Вы взнаете всё. Про наш семейный позор. Так! Вы, вы готовы осудить его за союз с чужеродной женщиной, неизвестно откуда взявшейся, и разрушившей наш дом, нашу семью? – кричит она.

– Да, готовы! Осудить! Сжечь его гнездо в горах! Смерть обоим клятвопреступникам!

Жена Тулана: – Чего ему не хватало? Чего он нашел там в ней, зачем обманул меня, покинул своих детей? Я не смогу взять в руки оружие, это грех. Вы, вы отомстите за меня! отомстите за Закон!