Читать книгу Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская - Страница 10

Марьяша, протирая сонные глаза, выглянула из-за полога, пугливо покрутила головой и встретилась взглядом с насмешливыми очами воеводы.

– Мне по нужде отойти нужно, – сильно краснея, робко попросила она у Любима.

– Ну пойдем, провожу, – милостиво улыбнулся он, довольный ее просительным тоном.

– Как провожу? – тут же слетело смущение. – Может ты мне еще и подол подержишь?! – возмущенно захлопала Марьяшка ресницами.

– Нет уж, подол сама держи, – фыркнул Любим, – а вот где кущи отхожие покажу. А впредь вон с Мирошкой станешь ходить, – указал он на безусого, белесого как одуванчик паренька, – сторожем при тебе будет. Слыхал, Мирон?!

– Слыхал, – с интересом разглядывая девку, отозвался воин.

Марьяша, осторожно ступая белыми ножками по мокрой от росы траве, послушно побрела за Любимом. Было видно, что босиком она ходить не привычна, девчонка прикусывала губу и морщила нос так, как совсем недавно морщился от похмелья Якушка. Любим довел ее до «курятника», распахнул ворота:

– Вон смотри в углу, – указал он через широкий загон, – туда и беги.

– А зачем вам такой частокол? – обомлела при виде пустого пространства Марьяша. – Это, если мы нападем, оборону держать, да?

– То тебя не касается, беги уже.

«Вот додельная, все-то ей знать нужно».

– У нас сил много, подступимся и забор вас не спасет, бежали б вы подобру-поздорову, – блеснула она холодными темно-серыми глазами, и Любим впервые рассмотрел, что глазищи у нее как мартовский вороножский лед.

– Да погодим покуда бежать, – усмехнулся владимирский воевода.

«Было бы у вас силенок много, так уже давно подступились бы».

Назад Марьяша шла так же крадучись, несколько раз подпрыгивая и хватаясь за уколотую ногу.

– А чего сапоги скинула? – как бы между прочим поинтересовался Любим.

– Да так, – неопределенно отозвалась она.

– Чтобы в тебе скорее холопку простую признали, да?

Девчонка промолчала.

Поодаль от шатра Кун уже выставлял котел, готовясь для воеводы и десятников готовить кашу. Остальные вои суетились по своим кострам. Все вертели головами, разглядывая пленницу.

– Эй, Кун, вот тебе помощница! – крикнул Любим старику.

– Что ты, воевода-батюшка, не для боярышни кашу на костре варить, – заулыбался старик, – уж я и сам.

– С чего ты взял, что эта курица – боярышня? – еще раз окинул взглядом простую одежду пленницы Любим.

От его насмешливого тона и надменного взгляда девчонка надулась и горделиво вздернула носик.

– Ручки беленькие, без мозолей, ножки вон поколола – боярынька, – так же доброжелательно улыбнулся Кун. – У меня глаз наметан. А величать тебя старику, милостивая боярышня, как прикажешь?

– Марьяшкой ее кличут, – не давая ответить девице, поспешил выпалить Любим.

– Марья Тимофевна, – сухо сказала пленница, пронзая Любима серыми очами, казалось, могла бы, так и насквозь проколола бы.

– Вот сейчас нам эта боярынька белорукая кашу-то и сварит, – подмигнул воевода. – Кашу-то варить умеешь, али целыми днями лавки в светлице просиживала? – отчего-то Военежичу очень хотелось уколоть Марьяшку, чтобы позлилась, подергалась, огрызнулась; раньше такую склонность к злодейству он за собой не замечал.

– Умею, – так же надув щеки, ответила Марьяша.

– Да я и сам… – начал, не поняв игры, Кун.

– А ты не лезь, – и Любим, довольный, пошел слушать сказы ночных лазутчиков, ведь в полночь следует уже выступать к Онузе. Щуче он наказал выменять в соседней верви для Марьяшки лапти с онучами и одеяло. «Все ж холопка теперь моя, надо позаботиться. Да, холопка, – огрызнулся он собственной совести, – не сказывает, кто такая, значит холопка. И пусть отвыкает от замашек боярыньки».

Десятники смиренно ждали его у костра, не начиная без воеводы трапезу. Марья, к удивлению, о чем-то весело переговаривалась с Куном, стрекоча как сорока, видно было, что со стариком у них полное взаимопонимание, но стоило на поляне появиться Любиму, улыбка сразу же исчезла с разрумянившегося личика. «Ишь, курица рязанская!»

Простые вои, достав из-за пазух ложки, хлебали из общих котлов, десятские же мнили себя уже белой костью, и каждый собирался есть из своей деревянной мисочки. Кун первой наполнил ароматной кашей медную миску воеводы и подал ее Марьяше, указывая на Любима, девушка якобы не поняв кому нести, протянула ее Могуте. Тот замотал головой, мол, это не мне. Марьяша развернулась и, не глядя в глаза, небрежно сунула миску Любиму. Дальше Кун наваливал в посуду десятников оставшуюся кашу, а девушка смиренно разносила, крестя каждую миску и кланяясь мужам, как подобает благонравной девице, те смущенно откланивались в ответ, нахваливая новую хозяюшку. Разница была очевидна. Любим, насупившись, начал есть…

Песок сразу захрустел на зубах, словно кто-то доброй щепотью сдобрил им кашу. «Вот криворукая, а еще нос дерет! Черпак должно на землю уронила, так помыть надо было, Кун-то куда смотрел?»

– Вот это кашка, так кашка, – наяривал ложкой Могута, – нет, дед, у тебя так-то никогда не получалось.

– Это да, – поддакнул и Щуча, – как из печи у матушки. Спасибо, хозяюшка.

Марья довольно улыбнулась. Любим опять зачерпнул ложку, ну невозможно есть! Он со вздохом отодвинул миску.

– Спасибо, хозяйка, – неслось от десятников.

«Вот ведь кобели, перед смазливой девкой стелются, что аж песок жрать готовы». К костру подошел полюбопытствовать Якун.

– Каши у вас не осталось, а то у моих безруких после бражки вчерашней погорело все, маются страдальцы? – втянул сотник ноздрями сытный дух.

– Отведай, Якуша, – предвкушая потеху, радушно пригласил Любим.

Щуча уступил свое место у костра, Якун чинно расселся, беззастенчиво разглядывая Марьяшу. Девица так же с почтением подала миску и ему.

– Я к вам теперь есть ходить буду, – зачавкал Якун, довольно улыбаясь, – даже похмелье отошло.

Любим непонимающе перевел взгляд от сотника на Марью, и тут ему все стало ясно. Злая усмешка лишь на миг осветила прекрасное лицо, но этого оказалось достаточно, чтобы Военежич прозрел – песок был только в его миске, и появился он там не случайно.

– Миски и котел пусть эта боярышня сама моет, – наградил Любим шутницу суровым взглядом, – а потом в шатер ступает сидеть, нечего по стану болтаться.

Марья и бровью не повела, с легкой улыбкой собрала посуду в пустой котел и мягкой поступью попляла мыть к реке. Мирошка, как велено, тенью побрел следом. Голодный Любим пошел догоняться от котла простых воев. «Выдрать что ли эту „боярышню“?» – раздумывал он.

Обед был без песка, готовила она и вправду справно, но обида за утро не оставляла, да и не только за песок, Любим чувствовал скрытую враждебность, Марьяшка со всеми была мила и любезна, очень почтительна и скромна, и только по отношению к молодому воеводе позволяла дерзость и высокомерие. «Да что я ей сделал-то плохого? Пожалел, на утеху воям не пустил, пальцем не тронул, а следовало бы выдрать хорошенько, а она нос дерет! От полюбовника своего набралась гордыни, курица!»

– Вот лапотки и онучи, – хмуря брови и не глядя на девчонку, протянул Любим, – из верви принесли.

– А сапог не было? – изумленно уставилась на простую обувку Марьяша.

– Откуда ты наглая такая? Обувай, покуда дают!

Девчонка с кислым видом взяла обувь и ленты обмоток.

– И чего стоишь? Теперь в шатер ступай, – гаркнул на нее Любим. Марьяша легонько фыркнула и, стараясь не прихрамывать, гордо пошла к шатру. «Вот так! С такими построже нужно. Ишь, сапоги ей подавай!» Любим, довольный самим собой, проводил глазами плавную округлость бедер. «Хороша, курица. Любому голову закружит».