Читать книгу Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская - Страница 9

Его вои крепко держали двух насмерть перепуганных совсем молоденьких девиц. Одна из них, по-мужицки крепкая, широколицая и толстощекая как раз и издавала мощные визги, пронзающие округу. Вторая, тоненькая как березка, даже тощая, только водила по набежавшей мужской толпе невидящим мутным взором. Если бы ее отпустили, она, наверное, упала бы в обморок.

– Вот, – насупленный дозорный показал Любиму небольшой мешок, – коней потравить хотели. Рыжухе успели сунуть. Коли падет, я вам сам это все в глотку затолкаю! – вой замахнулся мешком на визжащую, та сразу притихла. Наступила благостная тишина.

– Дай сюда, – Любим выхватил у дозорного мешок, там лежало распаренное зерно, воевода наклонился, понюхал – легкий запах травяного отвара. – Вы кто такие? – обратился Любим к девицам, те угрюмо молчали. – Кто такие?! – надвинулся он на незнакомок.

– Еще одна! Еще одна! – раздалось из темноты.

Любим заметил, как нервно дернулась крепкая девка, словно от удара. Толпа расступилась и в круг света ввели… Любим почему-то сразу признал ее, пугливую красавицу у церкви. А ведь он с того дня ни разу и не вспомнил о ней, а тут поди ж ты, разом всплыли: соболиные брови, мягкие черты лица, большие светлые очи, растрепавшаяся тяжелая коса, приятная округлость груди, под простой со скромной вышивкой беленой рубахой. Только взгляд теперь совсем не испуганный, а наоборот смелый и ненавидящий. И обращен он на него, Любима. Красавица тоже мгновенно выловила его из толпы зевак. Вот ведь, когда Военежич был настроен благодушно и даже игриво, незнакомка его боялась, а теперь, когда он закипает от гнева, она безрассудно смела. Странная девка.

– Кто такие?! – в третий раз вопрошал воевода, явно теряя терпение.

Все три пленницы молчали. По ставшему безразличным, обращенному в себя взгляду красавицы Любим понял, та приготовилась стать мученицей. Было и смешно, и безрадостно. «Что ж делать-то с ними?» И тут ему бросилась в глаза одна примета: одежа на последней девке была простенькая, даже беднее чем у первых двух, ничего особенного, да и ноги босые, а вот выбившийся из-под рубахи нательный крест словно из другого мира, холодный металл ловил огненные искры, привлекая внимание. Любим шагнул чуть вперед, дева едва заметно вздрогнула, но осталась стоять на месте. Выхватив у дозорного горящий трут, Военежич осветил распятье. «Да это же золото! У простой девки нательный крест даже не серебряный, а из золота! Да и наперсницы косятся на нее со скрытым почтением, особенно эта, мордатая. Стало быть, это хозяйка. А раз хозяйка непокрытая, и коса девичья, значит немужатая. И кто за ней стоит? Правильно: отец али полюбовник». Любим хитро прищурился.

– Эту, – он указал на красавицу, – ко мне в шатер.

По рядам воев понеслись похабные шутки и хихиканье. Девушка продолжала быть безучастной.

– А этих, – он сделал паузу, – этих отпустить.

– Как! – выдохнули с десяток глоток, оголодавших без бабского тела.

– Этих отпустить, – твердо повторил Любим, – пусть плывут на тот берег, да передадут… «Отцу или полюбовнику, кого ж назвать?» – Любим чуть поколебался. – И передадут ее отцу, чтобы явился до зари, переговорить нужно.

И вот тут красавица встрепенулась, равнодушие спало, она начала дико вырываться из крепко удерживающих ее мужских рук.

– Не говорите ему!!! – закричала она с отчаяньем, а голос полился звонкий, чистый. – Не говорите ничего! Скажите – в Дону утопла, а матери пусть скажет – у тетки я. Слышите?! Слышите?!!

Она еще долго кричала, пока ее волокли по вытоптанной траве. Холопки провожали хозяйку как покойницу. Крепко сшитая упала перед Любимом на колени и вцепилась в полы его свиты:

– Воевода, батюшка, пощади ее! Не тронь! Не виновата она, это все он, бес этот, он порчу навел, приворотом опоил! Она лишь спасти его хотела. Пощади Марьюшку нашу! Бог тебя не оставит! – она все ползала и ползала, пытаясь поцеловать Любиму руку.

Он резко склонился к ней, взяв за подбородок:

– Бес – это кто?

Девка начала глотать воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Ну?! – прикрикнул на нее Любим.

– Князь беглый, – полушепотом выдохнула она.

Любим был зол, нет не зол, он был в бешенной ярости, внезапно прорвавшейся сквозь толстую броню равнодушия. Впервые с того мерзкого дня он сумел взглянуть на бабу с вожделением, залюбовался прелестями, захотел… но и тут ему нагадил Ростиславич, и тут поперек успел встать, руки распутные протянуть, первым меда сладкого хлебнул. А отец ее куда смотрел?! Или сам дочь под князя уложил? Полюбовница!!! Все они таковы, прелюбодейское племя!

Накручивая себя, Военежич дошел до шатра.

– Прочь пошли! – рявкнул на сторожей и отдернул полог.

Девушка стояла посередине округлого шатра, не решаясь присесть. Теперь в свете лучин она снова выглядела испуганным несмышленым олененком. «Боится». Любим обошел ее по кругу и устало плюхнулся на ложе.

– Сапоги не поможешь снять, а то ноги затекли40, – насмешливо бросил он, любуясь изгибом девичьей шеи.

– И сам снимешь, чай не хворый, – скривила ротик красавица, горделиво отбрасывая за спину косу, страх выдала лишь слегка дрогнувшая рука.

– Ишь ты, – прищурил левый глаз Любим, – Ярополку, значит, снимала, а мной брезгуешь.

Девушка возмущенно сдвинула брови, даже в свете лучин было видно, как ярко вспыхнули щечки:

– Никому я ничего не снимала!

– Не совестно? – не обратил внимания на протест Любим. – У него жена-молодуха у нас в тереме владимирском сидит, кручинится, а тут ты. Как оно – в прелюбодейках-то ходить?

– По себе людей не меряют, – фыркнула девка, отворачиваясь.

«Как держится-то! Не знал бы, так поверил». Он резко встал, девчонка испуганно отскочила в угол.

– Не бойся, не трону, – хмыкнул Любим. – Подрастешь, сама поймешь, что он гнилой человек, добрый муж никогда бабу на смерть не пошлет.

– Никто меня не посылал, я сама! – с излишней горячностью выпалила девка.

– Сама что? – тут же поймал ее на слове Любим. – Ну, Марьяшка, так ведь тебя зовут?

– Для тебя, лапоть владимирский, Марья Тимофевна, – бросила она надменно.

– Кто я? – подался он вперед.

– Лапоть владимирский, – уже не так запальчиво повторила девица.

Любим сначала замер, ошалело выпучив на нее глаза, а потом громко расхохотался, содрогаясь всем телом.

– Курица ты рязанская, а не Марья Тимофевна, – вытер он набежавшие от смеха слезы, – и сидеть тебе покуда в курятнике. Ложись спать, – указал он на ложе, – коли по нужде захочешь, скажи, я за пологом буду, к куще выведу. Да не вздумай бежать, за шатром дозорные мои стоят, девок лапать больно охочие.

Девчонка, обиженно поджав губы, молчала.

Забрав пушистое одеяло, Военежич вышел на свежий воздух, вдохнул ночь, расстелил на траве меховую подстилку и, потянувшись, лег на спину. «Я, значит, лапоть владимирский. Вот ведь свиристелька!» Любим отчего-то довольно улыбнулся, закрывая глаза. «Чему ты веселишься? – ворчал внутренний голос, – тебя, боярина родовитого, девка с немытым смердом-лапотником сравнила, а ты лыбишься!»

Сон ласково гладил Любима по спутанным жестким волосам. «Марьяшка», – крутилось в голове.

Пробудившись на зорьке, Военежич первым делом окликнул дозорных – не было ли кого? Те отрицательно замотали головами. Отец пленницы не явился ни ночью, ни под утро. Или холопки, как просила хозяйка, смолчали, или батюшка разгневался и махнул рукой на непутевую дочь. Отчего-то Любим облегченно выдохнул.

Он заглянул в шатер, Марьяша, свернувшись калачиком и обнимая себя за плечи, спала на краюшке широкой лавки, растрепавшаяся золотая коса мела земляной пол. Любим встряхнул свое сшитое из заячьих шкурок одеяло и, на цыпочках прокравшись к ложу, бережно накрыл пленницу. Пусть поспит, намаялась бедная. Злости на «отравительницу» он не держал – глупая влюбленная баба, да еще и родители, видать, отреклись, чего с нее возьмешь?

Умывшись ледяной водой из ручья, воевода отправился на берег, взглянуть на сонный град. Ветер разметал туман, и Онузский сруб розовел в лучах восходящего солнца, на Дону было тихо и безлюдно. Только одинокая речная чайка камнем ныряла за рыбой, оставляя на воде разбегающиеся колечки.

Владимирский стан медленно пробуждался, кто-то брел омыть очи к реке или ручью, кто-то, памятуя о возможной ночной потраве, спешил проведать лошадей. Кое-где уже весело трещали дровами костры. Протянув руки к пламени разведенного Куном костерка, Любим стряхнул утреннюю сырость и тоже побрел к стойлам.

– Как Рыжуха? – окрикнул он дозорного.

– С Божьей милостью, видать не успела много съесть.

У правого плеча Любима вырос Якун.

– Что за шум ночью был? А то мои бражки вчера раздобыли, перебрал малость, спал как убитый, – он, сморщив лицо, принялся тереть виски. – Поймали там ведьму какую-то, так ли?

– Поймали, – неохотно махнул Любим, понимая, что Якушке уж все расписали в красках, а интересуется сотник лишь для того, чтоб поддеть воеводу ночевавшей в его шатре девчонкой.

– Да говорят, десятники твои на тебя обиду затаили, – как и ожидалось, промурлыкал Якушка, – себе девку на потеху оставил, да еще и получше выбрал, а им поразвлечься не дал, злодеек отпустил.

– Мои десятники не в обиде, я их души от греха плотского спасал.

– А-а-а, а чего ж сам-то не спасся? – подмигнул сотник и тут же скривился от уколовшей изнутри злой иглы похмелья.

– И самого Бог уберег, – Любим вперил в Якуна открытый взгляд. – Девка не простая, крест на шее – чистое золото, и холопки признались, что то их хозяйка. Нарочитого мужа дочь, не иначе. Я их к отцу ее отправил, нам его помощь ох как понадобилась бы. Да только он за дочерью не явился, видать ему все равно, что она у нас сгинуть может.

– А чего ж она, чадь нарочитая41, у нашего стана околачивалась? Сама коней, сказывают, попортить хотела. Послала бы холопок.

«А действительно, отчего она сама в лапы к нам полезла? Совестливая, не хотела девок одних подставлять?»

– Мученицей за град помереть хотела, чтоб в райские кущи побыстрей попасть, – с серьезным лицом произнес Любим, про то, что Марьяша полюбовница Ярополка он решил сотнику не сказывать.

– Странные эти вороножцы, – опять с силой потер виски Якун, – то переговорщиками детей присылают, то баб воевать отправляют.

– Да вроде как она сама, а отец и не ведает, – справедливости ради, вступился за местных Любим.

– Следить за чадами своими надо, – хмыкнул сотник, – ну и чего ты там, кущи райские-то ей показал?

– Сказал же – не трогал, – огрызнулся Любим.

– И что делать с ней будешь? – не унимался Якун.

– Поглядим, – уклончиво отозвался воевода и зашагал к своему шатру.