Читать книгу Уходить будем небом - Татьяна Свичкарь - Страница 9

И для взрослого человека мир обрушится, если выдернуть его из привычного окружения. Что уж говорить о ребёнке! Мамы-папы нет рядом – катастрофа.

Санька сперва кричала что-то бессвязное типа: «Что! Куда?! Мама! Мама! Хочу к маме…» А потом рыдала.

Потом она вспоминала, что везли её куда-то довольно долго – за окнами машины был уже не город, а лес. Два дяденьки, которые сидели в машине – один за рулём, другой рядом с ней – с Санькой не разговаривали. Молчали как истуканы. Она лежала, скорчившись на заднем сиденье (и запахи тут все были чужие) и плакала взахлёб.

Видимо её спутники не знали, как поступать в такой ситуации. Убивать этого ребёнка им не велели, а успокоить они просто не умели.

Дорога была бесконечно долгой, и с каждым поворотом колёс – Санька чувствовала это – они удалялись от её дома, от мамы и папы.

Санька уже понимала, что её папы многие боятся, и воображение рисовало картину, что если бы он был здесь, он бы сразу всех перестрелял, и её освободил. Она никогда не видела, чтобы папа стрелял, но ведь он не мог её не спасти?! Но как он её найдёт? Её везут на машине, а не тянут за руку, поэтому она даже не может бросать крошки как Гензель и Гретель.

Машина въехала в коттеджный посёлок и остановилась у высокой глухой стены увенчанной видеокамеры.

Тот мужчина, что сидел за улём, позвонил по телефону и ворота медленно открылись. Машина въехала во двор, со всех сторон окружённый таким же глухим неприступным каменным забором. Внутри стоял большой особняк, с затейливыми куполами, выложенными из кирпича, и несколько строений, которые казались против этого дома-громады – совсем маленькими.

Мужчина, который сидел рядом с Санькой, обхватил её поперёк тела, выбрался из машины и понёс девочку к одному из маленьких домиков. Не смотря на то, что Санька продолжала плакать, и пыталась бить его ногами.

Он открыл дверь, сбросил Саньку на пол, и сказал двум вскочившим, оторопевшим женщинам:

– Помните, что вам говорили.

Это уже после, несколько лет спустя, Санька стала разбираться в том, что происходило. А тогда женщины начали хлопотать вокруг нее, плачущей.

– Урод! Сволочь! – повторяла одна маленькая, полная с короткой стрижкой.

Вторая была повыше, жилистая, похожая на некрасивого мужчину. Как выяснилось позднее, их звали тётя Наташа и тётя Марьяна.

И когда тётя Наташа обняла Саньку, и она ткнулась носом в неё – большую, тёплую, успокоительно бормочущую – то стало как-то легче.

– Деточка ты моя бедная, ну потерпи… Может, пидор этот придёт в себя, всё образуется… Отпустят… Ну не плачь, мы не обидим… Ты кушать хочешь? А чаю? А, может, в туалет хочешь – везли то тебя издалека?

Но ни Наташа, ни Марьяна не могли объяснить Саньке – почему ей нельзя домой, почему она должна оставаться тут, и как долго ей оставаться тут.

В доме, куда её принесли, находилась кухня. Тётя Наташа была поваром, а тётя Марьяна – её помощницей. Она метала на плиту тяжёлые кастрюли, помогала чистить и резать овощи, лепить пельмени, печь пироги. И мыла, мыла, мыла – огромное количество грязной посуды, кастрюль и сковородок.

Женщины тут и жили. Как Санька впоследствии поняла, здесь не поощрялось, если вечером кто-то собирался домой. Вернее, его просто бы не отпустили. Но прислуга соглашалась на такие условия, потому что каждому очень хорошо платили, и раз в год разрешался отпуск.

Наташа и Марьяна – каждая имела по комнатке, по закутку в том же доме-кухне.

Саньке, чем дольше она находилась в этом чужом враждебном месте, тем становилось тревожнее. Никогда она так надолго не уходила. Вот уже вечер близится – как тревожатся, наверное, мама с папой!

В тот, первый день, она исходила слезами – не помогали ни сладкий пирожок, ни коробка конфет, открытая Марьяной, ни то, что тетя Наташа, глядя на девочку, сама вытирала слёзы. А потом женщины открыли для неё небольшой чуланчик. На полках там плотно друг к другу стояли банки с разными консервами, и примостился узкий диванчик.

Тётя Наташа вернулась со стопкой чистого постельного белья. Застелили диван, Марьяна принесла свою ночную рубашку – для Саньки огромную. И ещё в руках у неё был стакан с чем-то красным, Санька подумала – с компотом.

– С ума сошла! – напустилась на нее тётя Наташа.

Но Санька без всякого труда прочла мысли тёти Марьяны: «Да разве ж можно тут жить и не пить в горькую….»

– Выпей деточка, – сказала она, – Я тебе туда сахару положила. А то ведь всю ночь плакать будешь, не заснёшь… А я тебе сказку расскажу.

Санька выпила противный кагор до самого донышка.

И тётя Марьяна, погасив свет, села на краешек её дивана. И долго рассказывала ей сказку про Спящую Красавицу. Никогда больше Санька не слышала, чтобы рассказывали сказки так, как это делала тётя Марьяна. Она говорила и за царя, и за царицу, она плакала вместе с ними о том, что у них не было детей. Вместе с феями она радовалась, когда, наконец, родилась девочка и придумывала ей подарок. И как же было страшно, когда Марьяна начала пророчить за злую фею, что девушка умрёт… Но добрые феи, когда красавица укололась веретеном, решили погрузить дворец в непробудный сон на целых сто лет. И уснули все – даже кот на коленях у принцессы, даже канарейка в клетке… И разбудить это царство сна мог только принц…

– Может, и я тут должна быть как в заколдованном дворце, пока кто-нибудь меня не спасёт? Папа… – сонным голосом сказала Санька.

– Может, – согласилась тётя Марьяна, – Спи деточка.

Так началась жизнь, которой предстояло тянуться долго… долго… Целый день Санька проводила в огромной кухне, рядом с женщинами, занятыми работой. Они старались её побаловать, то и дело угощали какими-то вкусными вещами. В кухне был большой телевизор, и женщины переключали программы, стараясь найти «мультики» для Саньки.

А она спрашивала их:

– Когда меня отпустят отсюда?

Они не знали. Но, видимо, тётя Марьяна задала этот вопрос тому, кто велел держать здесь Саньку, потому что девочка потом слышала, как она рассказывала тёте Наташе:

– Я его и спрашиваю – долго ребёнку ещё тут мучиться? Ведь от матери отнять – это ж в голове не укладывается. А он – не твоё собачье дело. Может, она всю жизнь жить тут будет. А ты помнишь, что обещала! Обо всём, что здесь происходит – за воротами ни гу-гу… У тебя тоже дети есть, хоть и взрослые. Ты же не хочешь, чтобы и их где-нибудь держали? Или – прикопали…

– Вот и я тоже, – шёпотом страстно говорила тётя Наташа, – Уж сколько раз хотела позвонить, или письмо написать матери, что у нас девчонка-то… Ведь даже представить невозможно, как она сейчас с ума сходит.. Да ведь, может в сто раз хуже быть. И девчонку убьют на раз-два, и схоронят где-нибудь, чтобы не нашли, И нашим с тобой родным не поздоровится, что уж о нас самих говорить!

Заметив, стоявшую в дверях Саньку, они тут же меняли тон и начинали фальшиво улыбаться:

– Шурочка! А поди сюда…. Сейчас торт печь будем.. Хочешь научиться крем делать и всякие розочки-листочки из него?

И Санька послушно и сосредоточенно помогала раскатывать тесто, вырезала кружочки и звёздочки для печенья специальными формочками, смотрела, как тётя Наташа миксером сбивает густой желтоватый крем.

– А потом мы наберём его в шприц, и будем вот так выдавливать цветочек, – приговаривала тётя Наташа.

У неё все получалось удивительно вкусно. Санька ела у неё даже окрошку, которую никогда не пробовала дома – что за глупость мешать огурцы, лук, картошку и колбасу и заливать всё это шипучим сладким квасом?

– Смотри, как красиво получается, – приговаривала тётя Наташа, «рисуя» шприцом на торте настоящий цветник.

И тут начались новости по областному каналу. Молоденькая дикторша, взволнованным голосом сообщила, что сегодня скончался известный журналист, редактор городской газеты Александр Петрушин. Причиной смерти стал сердечный приступ. Известно, что несколько недель назад у него похитили дочь. Несмотря на работу правоохранительных органов и волонтёров, девочка ещё не найдена.

Дикторша перешла к другим новостям. Побледневшие женщины переглянулись, а Санька зажала руками рот, потому что оттуда рвался плач, похожий на крик. Ей уже несколько раз говорили: «Нельзя тут шуметь, деточка, нельзя».

Никто не освободит её из заколдованного дворца. Её рыцарь, её папа умер…

И тогда же, невидимым никому зёрнышком, но которое обязательно взрастёт и даст плоды – поселилось в её душе желание освободиться, сбежать во что бы то ни стало… И если даже она кого-нибудь убьёт, то так им и надо – за папу.

Заколдованная она была принцесса или нет, но жизнь Саньки потекла в заточенье. Из домика её женщины старались не выпускать. Они обмерили её сантиметром, который был у тёти Наташи, и сказали кому-то её размеры. Саньке привезли немного одежды – судя по этикеткам, купленной в дорогом магазине. Бельё, симпатичные платьица, колготки, куртку, сапожки и туфельки…

Обе женщины привязались к ней всей душой. Они учили её тому, чему учат в начальной школе – читать, писать, считать. А больше ничего они, наверное, и сами не знали. Или знали, да позабыли. Они заплетали ей косички. Иногда, рано утром, пока все, кроме охраны, в доме ещё спали, кто-то из женщин выходил с ней во двор погулять:

– Нельзя же ребёнку без воздуха!

А если кто-нибудь должен был зайти в кухню – Саньке приказывали укрыться в дальней комнате. Даже если это был кто-нибудь из работников. Тележку с едой нагружали в кухне, а дальше прислуга уже везла её в дом. Тётя Наташа и тётя Марьяна старались сделать так, будто Саньки и вовсе нет – говорить не о чем.

Вина ей больше никогда не наливали, но по воскресеньям специально для нее пекли что-то сладкое, а на её день рождения, который припадал на тридцатое августа – ей накрыли стол. И был торт, и была кукла Барби с целым ворохом приданого – разными там платьицами и сапожками.

Потом наступила осень. То, что было у Саньки дома, сам её родной дом – всё это стало отходить куда-то в прошлое, и вспоминалось уже как сквозь какую-то дымку, пелену.

Во дворе росло несколько ёлок, и они не менялись, всегда оставались зелёными но иногда сюда залетало несколько листьев – золотых или красных. А один раз Санька со щенячьим восторгом увидела, как пролетел в небе клин птиц, собиравшихся в теплые края. Он был такой чёткий, как галочка в тетради. Только вся это «галочка» махала крыльями.

Теперь ранним утром, когда они гуляли, было ещё совсем темно. И Саньку одевали всё теплее. Поверх колготок штанишки, поверх кофточки – пальто. И «трудную» тугую пуговицу от шапочки тетя Марьяна застегивала ей сама.

А потом пошёл снег – не виданный с прошлой зимы. То есть целую вечность назад. И можно было рассматривать снежинки, падавшие на рукава пальто, дивиться их совершенно красоте. И слушать, как тётя Марьяна рассказывает сказку про Снежную Королеву. И опять ей казалось «похоже» – Санька как Кай была заключена во дворце, стоявшим где-то на краю света. Только Кай – вот дурак! – даже не хотел оттуда бежать.

Перед Новым годом тётя Марьяна отлучилась на денёк, и Санька изо всех сил помогала тёте Наташе на кухне. А вернулись Марьяна – с маленькой ёлкой и большим пакетом. Принесла невесомые блестящие игрушки, золотой и серебряный дождь, хлопушки с сюрпризом. И большущую куклу, пахнущую какой-то сливочной резиной, такую нежную, мягкую – ручки как живые. Пальчики. А волосы розовые.

И хотя Санька по-прежнему обрадовалась бы больше книжкам со сказками (а в душе вообще мечтала о котёнке) – такая кукла, которая и выглядела как девочка – в отличие от Барби с её прожжённой красотой – пришлась кстати. С такой большой куклой уже было можно разговаривать как с подружкой.

И частенько женщины, заглянув к Саньке в чуланчик, заставали теперь сцены, когда они сидела с куклой в обнимку, или, посадив её на колени (она назвала её Настей), что-то ей увлечённо рассказывала.

На глаза у тёти Наташи наворачивались слёзы. Она смахивала их ладонью и шептала: «Вот зверь!»

Санька уже знала, кто «зверь». Невысокий, и какой-то широкий дядечка, с абсолютно лысой головой. Она видела его в окно. Он приезжал на самой большой машине. Дядечка никогда не задерживался во дворе, тут же проходил в дом. Зато все вокруг сразу начинали бегать. Прислуга, Санька знала этих женщин по именам – вот та, светленькая – Катя, а вот эта, со жгучими чёрными глазами – Зоя. Катя или Зоя прибегали, чтобы нагрузить на тележки кастрюльки и приборы. А тётя Наташа и тётя Марьяна почти не отходили от плиты и от кухонного стола. Бесполезно было тогда просить их поиграть или рассказать сказку.

Один раз, когда тётя Наташа второпях сильно обожгла руку – со сковородки брызнуло раскалённое масло, Санька не выдержала и спросила:

– Ты почему его так боишься?

Ей самой уже несколько раз велели «прятаться с глаз долой» когда приезжает хозяин.

Тётя Наташа тогда лишь плечами смущённо пожала. Она смазывала покрасневшую руку «Пантенолом», долго смазывала. Ждала пока Санька отойдёт – со своими вопросами и с глазами, которые смотрят прямо в душу.

Так время и шло. Будь Санька постарше – неизвестно как бы она себя повела. Может быть, замыслила и осуществила бы побег. Хотя сделать это было трудно – дом охранялся дни и ночью. Но нет более внимательного и – вместе с тем – терпеливого ожидания, чем у узника. Он готов воспользоваться даже малейшим просчётом тюремщика.

Однако Санька ещё не имела такой внутренней силы. Она была маленькой, она привыкла подчиняться. И пока она сильнее всего тосковала, если кто-то – тётя Наташа или тетя Марьяна – уходил в отпуск. А вернувшись, они рассказывали друг другу о семьях. У тёти Наташи были взрослая дочь и внучка, у тёти Марьяны – сын, который вот-вот должен был жениться, и Марьяна копила деньги к свадьбе.

Дочки, сыновья, внучки – всё это было гораздо ближе Наташе и Марьяне, чем чужая девочка Санька, которая уже и не надеялась увидеть свою маму.

Жизнь Саньки изменилась, когда ей исполнилось четырнадцать лет. До этого само собой разумелось, что хозяин просто забыл про нее. И чтобы не злить его, чтобы не повернулось всё к худшему – про Саньку молчали. Ну, живёт и живёт какая-то там девчонка на задворках кухни. Кухаркам помогает.

В тот день тётя Наташа была очень занята, а Марьяна отпросилась к зубному врачу.

– Вынеси ведро с мусором, – попросила тётя Наташа Саньку, – Мне уже кидать некуда его – хоть ногой утрамбовывай.

Санька и выскочила с мусорным ведром – долго ли добежать через двор до мусорного бака? И тут она неожиданно наткнулась на цепкий взгляд хозяина, курившего на крыльце.

– Подойди, – велел он, указав сигаретой на место перед собой.

Санька осторожно подошла. Невысокая худенькая девочка, в выцветшем жёлтом сарафане, Коса перекинута через плечо, в глазах страх.

Хозяин помолчал несколько секунд:

– Я знаю, кто ты, – сказал он, – А почему ты там прячешься?

Он кивнул на кухонный домик:

– Кто тебя прячет?

– Вы же про меня забыли, – вдруг сказала Санька, – Вот только сейчас увидели и вспомнили…

– Да что ты, – усмехнулся он. Ему вообще никто в его владениях не перечил, – Пусть тебе форму подберут, будешь к столу подавать, как другие.

Санька обернулась, и увидела тётю Наташу, стоявшую в дверях. Лицо у неё было совсем белое.

До этого дня Санька носила платья, которые тётя Наташа приносила ей из дома – то, что от дочки осталось, из чего она выросла.

Через час после этого разговора Саньку крикнула весёлая разбитная горничная Зоя, и увела в дом мерить платье. Санька вступала туда как на незнакомую тропу в чужом лесу. Никогда ей до этого не разрешалось входить в хозяйский дом – такой большой и роскошный.

Зоя привела её в свою комнату, выложила на постель платье, чёрное, шёлковое… Помогла Саньке его надеть, застегнуть сзади на пуговички. Глядя на Зою в точно таком же платье, и на себя в зеркало, Санька вспомнила фигуристок. Похожие платья в облип, коротенькие юбочки…

– Вместе пойдём, – наставляла Зоя, – Ты только кати тележку, чтобы хозяин видел, что приказ исполнили. А подать-то ты пока не умеешь, так что я… А ты присматривайся.

Хозяин обедал в большой столовой на втором этаже. У него был гость, какой-то мужчина его лет. Санька почти его не рассмотрела, так как катила тележку, не поднимая глаз, и стараясь держаться устойчиво на высоких каблуках. Зоя, которая обычно рта не закрывала, в присутствии хозяина держалась молчаливо, только на губах была улыбка, как приклеенная.

Она быстро и расторопно расставляла тарелки, находила место для закусок, открыла бутылку вина.

Зал, в котором находилась столовая, показался Саньке ужасно большим и гулким. Здесь балы впору устраивать, а не занимать место огромным столом, за которым сидит всего-то два человека. А если упадёт эта огроменная люстра под потолком, с такими красивыми переливающимися подвесками? Сколько она весит-то? Небось, запросто сорваться может…

Хозяин беседовал с гостем, Санька услышала только мельком, что недавно он купил орган, и к нему в гости приезжал епископ, и он позвал мальчика из консерватории и тот для епископа играл на органе.

Кивком головы хозяин их отпустил, и Санька, торопясь пуще Зои, буквально выбежала из столовой.

На этом она надеялась, и всё. Служба её «при дворе» кончилась. Не тут-то было! Вечером Зоя накрывала на стол одна. А потом прибежала к ним на кухню:

– А он спрашивает – а эта где? А я говорю: «Вы хотите, чтобы и она была?» А он только пальцами щёлкнул – мол, вместе, вместе…

Слова сыпались из Зои как горох, а они ей внимали – испуганная Санька и расстроенная тётя Наташа.

– Завтрак в девять, – торопливо объясняла Зоя Саньке, – Это не каждый день так, но обычно. Если хозяин раньше уезжает, то я накануне скажу. Значит, в половине девятого ты у меня там, переодеваешься… К завтраку всё просто. Сэндвичи, каша, сок, фрукты…

– Что ему от девчонки надо-то? – тревожно допрашивала тётя Наташа.

Зоя пожимала плечиками так энергично, что серьги звенели:

– Почём я знаю! Да, и волосы уложи так, чтоб ни волоска на свободе не гуляло… Не дай Бог, в тарелку попадёт…

За несколько дней Санька приноровилась к своей новой обязанности. Ей было тревожно, она боялась опростоволоситься, сделать что-нибудь не так, и в том же время думала: «Может, я чего-нибудь уроню или разобью, и он рассердится, и прогонит меня, и я пойду домой… Побегу…»

Но расставлялась посуду и закуски Зоя, и ничего не ронялось у неё. А единственное, что могла Санька – это опрокинуть всю тележку сразу. Но на это она не решалась.

А потом им велели подать кофе, закуски и коньяк в ту комнату, где хозяин с друзьями играл в карты. Произошло это в неурочное время – они уже и после ужина убрали, а тут гости. Зоя-то к этому была привычна, а Саньку, уже собиравшуюся спать, вытащили буквально из постели.

В тот вечер – вернее уже ночь – Зоя была в хорошем настроении. Она открыла большую дорогую бутылку коньяка хрен-знает-какого года, и украдкой налила себе рюмку.

– Всё равно не заметит, – бесстрашно махнула она рукой, – А запааах… Даже нюхать жалко!

И встряхнула бутылку:

– Попробуешь?

Санька испуганно затрясла головой..

– А я еще одну… Ну хоть чуть-чуть, когда ещё такой пить буду?…. Восемьдесят лет этому коньяку, прикинь? Старше моего дедушки. Поехали?

Они пошли совсем по другому коридору, и Зоя распахнула дверь в комнату, которая была гораздо меньше столовой. Стены обиты тёмно-красной тканью, на окнах – тяжёлые пурпурные шторы, всё тут было тревожно.

За столом сидело общество из шести человек, все мужчины. Было накурено, но совсем не так, как – выплыло из подсознания – когда к папе приходили в гости друзья-журналисты, Тогда просто нечем было дышать, и Санька кашляла, и мама ругалась и распахивала обе форточки – в комнате и в кухне. А тут дым напоминал дорогие духи.

Зоя не хотела привлекать внимания. И стала бесшумно накрывать столик в углу. Тарелки с ветчиной, с какой-то особенной рыбой, вазочка с икрой, масло, хлеб, бутылки.

Хозяин уже был пьян. На краю стола, где мужчины играли в карты, стояло несколько опустевших бутылок, стаканы.

– Ты что на меня сейчас смотришь? – спросил он Саньку, не совсем чётко выговаривая слова, – Вот я сейчас выиграю десять тысяч уе…. И куплю тебе…

И вдруг Саньку понесло, она сама потом не знала, как это у неё вырвалось, но сказала она очень громко и отчётливо:

– Вы – не выиграете. Выиграет он! – и указала пальцем на одного из игроков.

Тот вздрогнул и опустил карты, а хозяин хрипло рассмеялся:

– Почему ж это он?

– Потому что он думает. Очень громко думает: « У меня сильный расклад. Теперь и туз козырной пришёл при последней сдаче… Приятно будет поржать над этим жирным еблом».

Санька повторила слова бесстрастно – она просто читала мысли чужого человека. Как книгу. Но её слова вызвали просто сногсшибательный эффект. Раздался общий выдох, как бывает в телевизоре, когда показывают тёти Наташино любимое шоу. Санька его называет «Кто от кого родил» А тётя Наташа кричит, что она ещё маленькая, и пошла, дескать, к себе в комнату.

Человек, чьи мысли Санька озвучила, поперхнулся возмущёнными фразами. Они рвались из него все одновременно, так что он ими давился, опровергая то, что эта девчонка… хамка… посмела…. Зоя чуть слышно простонала. А Санька рванулась по коридору бегом, через двор, теряя туфли на каблуках, через кухню – вихрем, и на одеяло, лицом в подушку. До нее начало доходить, что она сморозила. Вернее, что тот дядька сморозил, вернее, она….

Совсем ночью она была вызвана пред высочайшие очи. Хозяин сидел на диване, уже в халате, красивом, цветом – как шоколад.

– Ну, – сказал он, – И что мне теперь делать? Пристрелить его? Пристрелить тебя?

Саньке было очень страшно, но она пожала плечами. Решит пристрелить – так что она может сделать?

– А откуда ты знаешь, что он думал? – вдруг спросил хозяин.

– Я знаю, – Санька недоумевала, как можно не понимать такую очевидность. Она не хвалилась своим умением, и, может быть, поэтому он стал спрашивать дальше:

– А я о чем сейчас думаю?

Санька коротко на него взглянула и опустила глаза.

– Ну? Не можешь сказать?

– Вам смешно, – буркнула Санька.

– Смешно?

– Ага. Вы просто ржёте над всем этим в душе. Но вы всё равно думаете про этого с картами: «Теперь ты у меня от страха спать не будешь. И правильно, сам знаешь….»

Хозяин помолчал. Потом спросил:

– Давно ты так можешь?

– Всегда, – сказала Санька, и стала смотреть себе под ноги.

– При мне будешь, – сказал хозяин и махнул рукой, – Теперь пошла вон…

С тех пор ей нельзя было жить в кухне, и даже вещи из её комнаты не разрешили забрать. Её повезли в магазин, и властная женщина по имени Анна, которая была чем-то вроде секретаря при хозяине, выбрала ей всё новое. Платья, блузки, юбки, туфли. Самой Саньке не позволили выбрать ничего. Одежда была дорогая, но выглядела очень скромно, не бросалась в глаза. Санька должна была обретаться в комнате при хозяине этаким неприметным воробушком. Не всегда, конечно, а только когда он с кем-то встречается.

Хотя говорить Саньке в таких ситуациях не полагалось – разве что к ней кто-нибудь обратится, Анна стала отучать её от «плебейских» по её мнению словечек, которые Санька подцепила на кухне.

– Как можно говорить вслух – матом? Ругаться – как? – поражалась Анна, вспоминая Санькин дебют,

– Но если он так думал, – упрямо возражала Санька.

Анна дрессировала её, учила чистой речи, красивому чёткому выговору, но хозяин требовал другого:

– Ты, слышь, – говорил он, – Ты, если тебя что спросят… матом не надо. А если я тебя спрашиваю – ты мне точно передавай всё, как телеграмма, поняла? Вон тот сыч белесый вчера чего хотел?

– Белесый? Он думал о каком-то вине, которое должен вам привезти в ящиках. И думал, что пятьдесят тысяч, которые он поимеет – это вполне неплохо.

Хозяин усмехался, и усмешка эта была нехорошей:

– А мне говорил…. – и хоть уши зажимай, так кто тут спрашивается, умеет ругаться, – Что ничего с этого почти не заработает. Вот чуял я, что врёт, падла сивая…

Теперь Саньке приходилось сопровождать хозяина, подобно комнатной собачонке. И сидеть в тех компаниях, где был он. И засиживаться вместе с ним до глубокой ночи, слушая разговоры этих, совершенно неинтересных ей людей. Хотя она уже клевала носом, и засыпала на обратном пути, на заднем сиденье его роскошного автомобиля.

– Что ты её всюду за собой таскаешь? – спрашивали хозяина знакомые.

Он улыбался:

– Мой талисман.

От него отступались. Эти бизнесмены, выросшие из бандитов, люди суеверные. У кого чёрная кошка, у кого серебряный крест на полбрюха, у кого девчонка-малолетка за спиной.

Когда Саньке исполнилось пятнадцать лет, он подарил ей бриллианты – кольцо с большим камнем и тяжёлые серьги. Звал её теперь: «Талисманчик мой». И в том же году насильно сделал своей любовницей. Как-то кончились его красивые, как с картинки девки, периодически возникавшие в особняке-дворце и задерживавшиеся там на месяц-два. Юная чистая Санька влекла его больше. Только он никак не мог понять, почему она не получает наслаждения от процесса, не кокетничает, не просит его о подарках, а часто теперь плачет и старается избегать его, когда только возможно. Дура! Ведь он хочет всегда держать её при себе, сколько всего он ей ещё подарит, он осыплет её драгоценностями. Он мир объедет с ней вместе. И будет так забавно слушать, как она станет рассказывать ему, что думают эти люди, которые едут с ними на круизном лайнере, и те люди которые встречаются им в портах, в заморских городах.

…В тот день он был пьян, иногда хотелось напиться так – в стельку. Но в стельку не получилось – он был не блаженно расслаблен, он находился в той стадии, когда бил и крушил… И с Санькой ему хотелось обойтись в эту ночь жёстко, скомкать её в руках, так, чтобы дыхание у неё перехватило. Она, видимо, почувствовала это и шарахнулась от него, забилась в дальний угол спальни. И ему снесло крышу. Он таскал её за волосы, и бил… часто промахиваясь пьяным кулаком, но бил – и всё ему казалось, что он бьёт слабо. И он еще ногой поддавал ей, лежавшей на полу, скорчившейся…

Она не плакала, и не кричала, но если бы он мог слышать другого человека так, как умела слышать она, он бы чувствовал искрящееся чувство ненависти, которое шло от неё, ненависти, которая была больше, чем слова…

Он оторвался от избиения шестнадцатилетней девочки как от тяжёлой работы. Майка на спине взмокла. И он почувствовал, что наконец-то может уснуть. За то он был Саньке едва ли не благодарен.

– Уф-ф… – сказал он с наслаждением и рухнул на огромную кровать лицом вниз, раскинув руки.

Санька ещё лежала. Всё тело ныло и жгло, во рту была кровь от закушенной губы. Она приподнялась на дрожащих руках, потом смогла встать на колени, и с тихим стоном, который никак уже сдержать не получалось, она поднялась. Синяки ещё не проступили хорошенько. Они лишь обозначились плотными голубыми пятнами, до которых невозможно было дотронуться.

Санька прошлёпала в гардеробную, там, на «её» полке, лежали толстые вязаные гетры и шапочка в тон. Узор со снежинками и оленями заставлял вспомнить об уюте дома… хотя бы об уюте кухни, где она росла, и откуда её тоже забрали. Санька села и натянула гетры – они доставали почти до колен. Часть синяков скроется под ними… Она комкала в руках шапочку. Ей так хотелось выплакаться – хотя бы Наташе с Марьяной. И она подумала, что добежит до кухни прямо так – в халатике и на босу ногу.

Когда она вышла во двор – она увидела небывалое. Был уже поздний вечер, спокойный вечер. Шофер позвал нового охранника помочь ему в гараже. И будочка охранника была пуста, дверь приоткрыта. А чтобы открыть изнутри калитку, прорезанную в тяжёлых кованых воротах, нужно было только отодвинуть засов.

И Санька пошла туда, не оглядываясь, и даже не подумав вернуться в дом, хотя бы, чтобы одеться. И так почти не было шансов уйти отсюда… Но может быть… чудом… И она пошла как тень по двору, повернула голову в сторону гаража – мужчины увлечённо копались в моторе.

Она тенью прошла через двор, беззвучно повернула ручку, приоткрыла калитку – и выскользнула… Ещё пошла несколько шагов, как будто ожидая выстрела в спину, как будто это всё была шутка, и ей сейчас скажут возвращаться… мол, отпустили тебя на свободу, как на резинке, но резинка дёрнула назад…

Здесь даже воздуха было больше, его не вмещала грудь.

А потом, Санька, решив не идти по дороге – как настоящая беглая свернула в ближайшие кусты и побежала. Она понятия не имела – куда ей надо идти, и что её ждёт там, куда она сейчас бежит… Она не знала, жива ли мама, и сможет ли она добраться до неё. Она знала только, что будет бежать, пока хватит сил, а потом будет идти, а потом – ползти,.. Но только отсюда… отсюда… Она будет жить в лесу, питаться мерзлыми ягодами, она выроет себе берлогу… Пусть она сдохнет, лишь бы её не вернули.

Впереди была невысокая гора, и она полезла в гору, потому что обходить ее —значило бы не удаляться от хозяина, а ей надо было с каждой минутой быть от него всё дальше. Кроме того, она надеялась, что выбравшись на вершину горы, она сможет оглядеться и понять – что находится вокруг неё. Заканчивается ли где-то этот бескрайний лес? Где какой-нибудь город? В город ей идти было не к кому. Разве что вцепиться в первого попавшегося милиционера со словами: «Не отдавайте меня ему! Защитите меня от него! Найдите мою маму!»

А потом была вершина, и Санька ничего не увидела, потому что вокруг рос высокий густой лес. И был спуск, когда она подвернула ногу… И ещё одна гора… И ещё… Потом ей уже не хватало воздуха, и в какой-то момент она легла в замёрзшую, припорошенную снегом траву, и даже подумала, что это – всё. А потом отключилась. Заснула, или забылась.

Когда рассвело, она уже вся оцепенела от холода. Стояла такая тишина, как будто никогда не было тут людей. И хозяина не было. Никого на всём свете. А потом она услышала шаги. По дороге шёл высокий человек. Она заговорил с ней, но для неё сейчас любой человек был оттуда, с хозяйского двора. Ей уже не повиновались ноги, она только отползала от него…

А потом – очень скоро – появился всадник.