Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 1 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 11

В 1889 году в Берлине Аланд появился совсем ненадолго. Он отправился к иностранному советнику Хорну забрать свои документы, поскольку тот попросил подъехать к нему домой, ибо ему нездоровилось – он немного простыл.

Аланд приехал и увидел его жену. Яркая, волевая красавица, вот она – в отличие от советника Хорна – действительно, больна, но болезни не признает, она слишком горда, чтобы признать себя больной. Аланду понравилось, как она гордо прошла мимо него, не удостоив не то что приветствия, а и самого мимолетного взгляда. Понятно, досаждает мужу своим несоблюдением этикета, когда тот при исполнении служебных обязанностей. С другими обязанностями у него тоже проблемы, для нее он явно староват. Лет немного, а полный старик. Ему бы сидеть и помалкивать при такой женщине, а он на нее еще разгневанным павлином посматривает. Странно, что она вообще пускает его в свою постель, она хочет ребенка, все понятно. Ей тошно жить с этим дураком, она думает, что с ребенком ей будет лучше. Обычная женская иллюзия.

Прошла мимо, но Аланд довольно бесцеремонно смотрит ей вслед. Все равно обернется. Никуда не денется. Не обернулась – только чуть вскинула голову и скрылась за высокой дверью.

– Пройдемте ко мне в кабинет, господин Аланд, – покашливая, отрабатывая свою мнимую простуду, говорит Аланду советник Хорн.

Аланд идет за ним следом, теперь разглядывает его. Но это не так интересно, тут все слишком понятно. Склонность к апоплексии, желчный, истеричный, за «хорошим манерами» прячет вечное недовольство жизнью, завистлив, тщеславен, никаких дарований, в детстве забит зубрежкой – во что бы то ни стало старался быть первым учеником, что при такой небогатой природе было, конечно, непросто. Поэтому волю развил, дома любит быть деспотом, на службе интригует, сплетничает и гадит исподтишка. Дома, следовательно, мучает жену. Ревностью? Или еще как-то. Отвратительный тип, я бы на месте этой красавицы никогда не решился родить ребенка от такого урода. Внешне он, конечно, еще смахивает на мужчину, но передается не только внешность. «У меня бы рука не поднялась приласкать это ничтожество – будь я женщиной», – забавлялся Аланд, едва сдерживая насмешку.

«А вот гордячка его – очень даже ничего. Особенно любопытно, пройдет ли она мимо меня, также не здороваясь, завтра. Просто интересно. Следовательно, нужно немного задержаться. Нужно, чтобы мне предложили посидеть в гостиной, а его жена позабавляла меня минут пять светской беседой – в отсутствие павлина, разумеется».

Советник Хорн, все покряхтывая и поперхивая, как тяжелую ношу, несет папку с документами.

– Думаю, все в порядке, – говорит он, намекая на то, что можно не проверять и поскорее убраться.

«А у меня другие планы».

– Не возражаете, если я все-таки взгляну?

Против этого ни один государственный клерк возразить не посмеет, потому что бумажки – есть бумажки, это святое, их нужно проверять, иметь, хранить. То есть уважать.

– Конечно, можете присесть.

Аланд сел в кресло – он умел обозначить свое место в пространстве. Клерк сам опускается на уголок стула, словно не он тут хозяин. «Вот и повиси на своем геморрое».

– Хорошо, что взглянул, – сообщает Аланд, изображая великодушие и снисхождение. – Думаю, что это не вы заполняли?

– Нет, я такими вещами не занимаюсь, господин Аланд. Это делопроизводители. Что-то не так?

– Ну, если с вашей точки зрения мне вчера исполнилось 89 лет, то, конечно, придраться не к чему. Но на границе мне придется клеить фальшивую седую бороду, чтобы соответствовать этим документам.

– Быть не может! – советник Хорн вскакивает и с ужасом смотрит в документы.

Там, конечно, этого не написано, но он увидит именно это.

– Убедились?

– Какая досадная оплошность… Господин Аланд, вы не могли бы прийти завтра? Мне очень неловко…

– Я просмотрю и остальное, чтоб завтра еще чего-нибудь нового не узнать о себе.

– Конечно… Может быть, чаю?

– Лучше кофе. У вас кто-то играет на фортепиано? Жена? Хорошая пианистка.

– Да, если вам мешает, я попрошу ее прерваться.

– Я люблю музыку, особенно в хорошем исполнении.

– Тогда, может, пройдете в гостиную, пока приготовят кофе.

– Охотно, я там просмотрю бумаги.

– Я все улажу, господин Аланд. Я провожу вас – и, пока вы пьете кофе, все улажу. И скажу вам, когда вам зайти… Такая нелепость! Такая досада!..

– Печатаете документы прямо дома?

Это шутка. Хорн улыбается – как поймал подачу, только что рапорт не составил, что шутка понята.

– Не провожайте, я слышу, откуда доносится музыка. Я постараюсь не отвлечь вашу супругу – просто посижу и послушаю.

Аланд бесшумно приоткрыл дверь, вошел, остался стоять спиной к дверям, смотрит на ее сильные руки, на ее сильное чувство в игре. Да она просто хороша. «Ну, теперь-то ты обернешься, дорогая?»

Не оборачивается. Просто опустила с клавиатуры руки и, спиной сидя к дверям, говорит голосом чуть низковатым, но очень приятным для слуха:

– Кто вас научил входить без стука?

– Я бы постучал, когда вы закончили играть.

– Я закончила.

– Жаль. Вы хорошо играете. Но тук-тук! Вы позволите мне войти?

– После того, как вы уже вошли, это трудно, разве что вытолкать вас сначала.

– Мне это было бы особенно приятно.

– Что вы хотите?

– Если честно, я хочу составить вам компанию, раз уж вы решили прогуляться. Я дождусь вас внизу, вы ведь не будете из-за меня переменять ваших намерений?

– А вы знаете, что я решила прогуляться?

– Как видите. Вы хотите прогуляться в экипаже или пешком?

– Пешком и без вас. Вы слишком навязчивы.

– Просто посмотрите мне в глаза – и ваша голова болеть перестанет. Вы напрасно так распереживались из-за ссоры с господином советником, или – нет, ссора тут не причем… к ссорам вы привыкли. Мой Бог, да вас нужно поздравить… А вы – огорчены из-за этого?

Она очень внимательно посмотрела Аланду в глаза.

– Да, я огорчена.

– Но у вас будет прекрасная дочка, похожая только на вас. Какая досада, что я опоздал.

– Послушайте, кто вы? – в ее голосе зазвенели слёзы, и почему-то у Аланда защемило сердце. – Уйдите, я вас прошу! Мне не до ваших шуток!

– Да я понимаю, – он ответил ей так, что она не захотела повышать на него голос, повернулась и ушла к окну. – И все-таки, я вас подожду.

Аланд забрал документы и вышел из квартиры. Советник Хорн, позабыв о простуде и общей слабости, проворно выскочил следом.

– Господин Аланд! Куда же вы? Подождите, мы все уладим!

– Я найду, где мне исправить ваши недочеты, – не обернувшись, ответил Аланд. – Не беспокойтесь.

«Пойдешь ты у меня из советников в делопроизводители», – мысленно пообещал Аланд советнику Хорну.

Он прождал ее полчаса. Она все-таки вышла и, как ни странно, улыбнулась на его улыбку.

– Вы сказали ему, когда вернетесь? – спросил Аланд, предлагая ей руку. Она взяла его под руку.

– Нет, я оставила записку, что ушла к сестре.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что вы проведете со мной вечер. А может, вашему мужу не покажется странным, если вы загоститесь у вашей сестры до завтра.

– Это какой-то пошлый намек?

– Не пошлый. Даю вам слово благородного человека, что я к вам не прикоснусь – если вы мне этого не позволите, но что нам с вами будет вдвоем хорошо, я вам обещаю.

– Вы – благородный человек?

– Вы в этом убедитесь.

– Так куда мы пойдем?

– Вариант первый – мой номер в гостинице, оговариваю сразу, у меня в номере великолепный рояль. Отличный ужин – гарантирую, вино – разве что самое легкое, белое, которое вам не повредит. Вариант второй – мы гуляем, пока вы не замерзнете, заходим в ресторан, я угощаю вас ужином, и мы все равно пойдем ко мне в номер…

– То есть вы хотите сказать, что как ни крути…

– Да, пани, я думаю, что вы не пожалеете. К тому же, я обрек сегодня вашего советника на беспокойство, он будет зол и будет терроризировать вас. Может, вас от него избавить? Лучше после рождения дочки, чтоб он в нее, как бес, не вселился.

Она улыбалась.

– С вами весело.

– Обещаю, что будет веселее, я пока боюсь особенно перед вами выставляться напоказ, вдруг вы опять решите, что я навязчив.

– Я не люблю рестораны.

– Представьте, я тоже. Значит, решено, идем ко мне в номер. И обещайте, что сына вы родите все-таки от меня. Я сумею вас избавить от неприятных вам домогательств вашего мужа.

– Но это просто наглость, мы даже не познакомились.

– Да? Непростительная оплошность с моей стороны, пани Луиза. Я забыл представиться. Генерал Аланд.

– Мне так и обращаться к вам, господин генерал? – она, наконец, рассмеялась.

– Нет, то есть как вам угодно. Можно просто Аланд, или Аландо, как вам удобно…

– Итальянец?

– У нас с вами, пани Луиза, получились бы отличные дети. То ли я опоздал, то ли вы поторопились, не понимаю. Но я вам помогу.

– Интересно, как? – она отворачивалась и не могла сдержать смех.

– Я великий маг и чародей, всю порчу, что ваш муж на вас навел, я отведу, и у вас родится ваша, и только ваша прелестная дочка. Вы научите ее играть на рояле и будете вместе дожидаться, когда я вернусь, чтобы у вас родился еще и чудесный сын. Но, чур, сын на меня все-таки будет немного похож.

Он говорил глубоким тихим голосом, как будто бы он говорил всерьез. Ей нравилось смотреть на него, слушать его, и идти, чувствуя его надежную руку, его ритмичный и легкий шаг. Он наклонился к ее волосам и прошептал ей на ухо:

– Мы все исправим. Ну, почти всё.

Луиза с удивлением осматривала его номер с роскошным роялем посреди уютной гостиной. Вторая комната была спальней – её Аланд мимоходом прикрыл, переговорил с портье, вполголоса и почти в коридоре, так, что она не могла разобрать его слов. Вернулся – обвёл рукой комнату.

– Ищите себе место, пани Луиза. Где вам понравится. Можете обойти номер, чтобы вы чувствовали себя, как дома, трогать и брать можно все. Даже меня.

В номер почти сразу постучали, горничная несла закуски, сладости, фрукты. Аланд достал бутылку вина, хрустальные фужеры, красиво расставил все на передвижном столике.

– Так где мы с вами сядем? Вы еще не определились?

Он снова вышел на легкий стук и вернулся с огромным букетом высоких алых роз.

– Я угадал? Это ваши любимые цветы?

– Аланд… – растерянно проговорила Луиза. – Но как?

– На свете не так много вещей, которые действительно невозможны.

Он подошел к ней очень близко и подарил ей не то что букет, а себя с букетом. Только цветы и разделяли их.

– Я понимаю, пани Луиза, что вы ужасно расстроены, что забеременели от этого идиота. Я бы тоже расстроился, если бы забеременел от него.

– Не смешите меня, Аланд. Я так и вижу вас забеременевшим от моего мужа.

– Вам-то что, я и сам себя вижу от него забеременевшим. Это ужасно, Луиза, как ты могла на такое польститься!.. Женщины необъяснимы, вас невозможно понять. Сколько лет тебе было?, – он сам отвечал на свои вопросы, быстрее, чем она успевала на них отвечать. – Твоя Лилит, твоя черная Луна, но я не вижу за тобой таких уж ужасных долгов перед ним. И все тем более непонятно. Ты – красивая, образованная, молодая, ты – пианистка, каких мало, – и этот трухлявый пень! Ханжа, лицемер, плешивый дурак – ну, как такое возможно?

– Ему всего 35, Аланд, с чего ты взял, что он трухлявый пень?

– По фальшивому паспорту и мне 35 – что с того?

– Но у него – настоящий. Так ведь паспорт у тебя испорчен, там стоит неверная дата рождения.

– Твой муж делает фальшивые паспорта и еще тебе об этом рассказывает?

– Нет. Но ты же у него забирал свой паспорт, и муж сказал, что тебе по ошибке поставили год рождения 1800.

– В самом деле, ошиблись. Мне давно уже исполнилось 300 лет – только кто об этом догадается? И твой 35-летний огурчик против меня выстарившийся ипохондрик – с досрочным геморроем, с гипертонией, с разливами желчи, вечными соплями, жалобами на дурное самочувствие и усталость. Я преувеличиваю? Ну, и где же ему 35, если у меня и в 300 ничего подобного не бывало?

Она опять засмеялась.

– Ты мне не дашь и сорока, ведь так? А в паспорте у меня написано все, как должно быть написано. На, посмотри.

– Но почему он сказал…

– Он так увидел.

– Но почему?

– Почему, – передразнил ее Аланд, но смешно и не обидно. – На, еще раз смотри, что ты видишь?

– 1800. Как так?

– А вот так. А теперь?

– 1854.

– А теперь?

– Снова 1800… Как ты меня дурачишь, Аланд?

– Ну, это-то пустяки. Примитивный, поверхностный гипноз. Люди обычно видят то, что я хочу, чтоб они увидели. Но тебя я не хочу морочить, ты мне интересна в том виде, в каком ты есть. Не бойся, я тебя не загипнотизировал.

– Ты злой колдун?

– Нет, я всего лишь твой потенциальный любовник. Я думаю, что так. Пока я налью нам вина, и ты можешь покаяться, как ты с ним познакомилась и как тебе пришло в голову с ним остаться? Я, конечно, представляю, но можешь облегчить душу.

Луиза с удовольствием с ногами забралась в кресло, он укрыл ее пледом, подвинул ей вазу с виноградом, чувствуя, что ей хочется именно винограда, подал ей фужер, переставил вазу с цветами и подвинул поближе свое кресло. Но смотрел он с напускной строгостью.

– Слушаю. Кайся.

– Я играла на приеме, – она отхлебнула вина, одобрительно шевельнула бровью, красиво отправила виноградину себе в рот. – Они подошли – все такие во фраках, с цветами. Он принес шампанское…

– Какая мерзость… – поморщился Аланд. – Луиза, и ты повелась на это? Это был первый мужчина, оказавший тебе явный знак внимания? Хочешь, я тоже надену фрак? Я буду смотреться в нем импозантнее, чем твой облетевший до срока павлин. Господи, разве можно так карать человеческую неопытность!.. Я не понимаю тебя… Хорошо, Луиза, я надену фрак – просто чтоб ты поняла, фрак есть у многих мужчин. Мужчины встречаются даже реже, чем фраки.

– Аланд, не смеши меня.

– Ты права. Во фраке я буду смешон, как твой облезлый павлин. Куда лучше я буду смотреться без фрака – я тебя правильно понял?

– Дай мне поесть, Аланд, ты даже не сказал тоста.

– Какой тост, дурочка? Ты пила с ним шампанское, быстро захмелела и, наверное, хохотала, когда он своей поганой рукой полез к тебе в вырез платья. Я правильно излагаю?

– Аланд, перестань.

– Бог с тобой. Поить тебя шампанским я никогда не буду. Зато я угощу тебя тонким, легким вином, оно лечит. Правда, не от беременности.

– Аланд, ты злой. Я буду звать тебя злым колдуном.

– Я просто знаю больше, чем хочу, это не так приятно, как кажется. Вот не знай я, что ты беременна – ты и сама дня два как догадалась, – я бы поступил с тобой куда проще, я был бы свободнее. Розы бы подарил, напоил бы непременно шампанским – и вперёд.

– Какой ты злой, Аланд!

– Да если бы я был злой… Мне вообще людей жалко, а женщин особенно. Они рождаются, обремененные любовью. А кому она нужна в этом мире? Мужчине проще, надоело все до черта – пошел – застрелился, женщины себе и это не могут позволить. Они отвечают – за детей, за своих мужчин. Мне нельзя иметь дочерей – я разбалую их до невозможности, к мальчишкам у меня такой жалости нет, я их изнутри, стервецов, знаю. С них я легко спущу и семь, и семьдесят семь шкур. Лучше б ты поздоровалась со мной сегодня.

– Причем тут поздоровалась?

– Меня задело то, что ты так гордо мимо меня прошла. Я и решил, что я буду не я, если сегодня же не уложу тебя с собою в постель, королева.

– И до сих пор не уложил, какой ужас! – она все смеялась.

– Я уже говорил тебе, что я благородный человек, – и это так и есть. Не хохочи, будет истерика. Луиза, я огорчился из-за твоей истории.

– Ты даже меня не обнимешь?

– Это не в моих правилах. Но тебя обниму. Я буду тебя сегодня жалеть, просто жалеть, потому что ты глупая девочка. Я хочу тебя обнимать, хочу зацеловать твои уставшие плакать тайком глаза. Мы будем с тобой утешать друг друга – я тебя, ты меня. Я потом приеду к тебе. И тогда мы отдадимся любви. Твой дурак тебя не отпустит – и убить его нехорошо. Пока дети не родились, он должен болтаться здесь, чтоб тебе не выносить его у себя под сердцем. Такой, если у тебя родится, выпьет все светлое из тебя, потому что свету хватает себя самого, а темнота питается светом другого. Но отказаться от этого монстра ты не сможешь, если это будет твой сын или твоя дочь. Не смейся, я прошу тебя, это больной, нехороший смех, иди, я успокою твое изболевшееся сердце, пусть тебе хоть сегодня будет просто спокойно и хорошо.

– Ты смешной, Аланд. Почему ты такой смешной?

Утром, провожая её, Аланд еще раз напомнил ей, что приедет к ней за сыном, она смеялась и уже грустила, уверенная в том, что уедет он навсегда. Он уже казался ей просто мелькнувшим сном. Свои розы она отпустила плыть по реке, медленно, по одной. Он стоял рядом и смотрел, как она это делает. У дома он довольно бессовестно, долго ее целовал и, уже уходя, сказал:

– Ты напрасно думаешь, что я не вернусь. Наш разговор о любви не закончен, пани Луиза. Твое полное имя Анна-Мария-Луиза. А девочку назови просто Анна-Мария. Можешь считать, что ее отец я, это будет лучше даже для девочки. Она хотя бы не будет ненавидеть всех мужчин. Не сердись, что я задержусь. Я еще не устроил свои дела, а их много, и все это связано с большими разъездами. Поживи, просто радуясь жизни. Муж от тебя не откажется – ему нужно соблюсти приличия, но и докучать тебе по ночам он не будет. Тебе вполне хватает тебя самой, и дочка тебя развлечет. Но я приеду. Нам ведь было с тобой хорошо.

Через пять лет он вновь появился на пороге дома советника Хорна. Тот уже год как жил за границей и вернуться должен был нескоро. Аланда встретила милая четырехлетняя девочка, которую сопровождала чопорная гувернантка. Луизы дома не было. Аланд присел перед девочкой, весело разглядывая её – вылитая мать, и не только лицом, такая же решительная, смелая, ни тени кокетства или жеманства. Глаза внимательные, умные глаза. Тоже разглядывает Аланда. Он уже сообщил, что приехал к пани Луизе, их с господином советником старый знакомый, вернулся в Берлин, очень долго здесь не был. Это пришлось сообщить гувернантке, чтобы посидеть, подождать Луизу. Девочке он принес красивую ряженую фарфоровую куклу – а что еще принести девочке? Хоть она и не его дочь, но что-то связывало Аланда с этим существом. Аланду она нравилась, и он думал, что зря он отказал себе в удовольствии иметь дочерей. Они трогательны, в привязанности к мальчишкам, наверное, нет такой щемящей нежности, какую он уже испытывал, глядя в глаза этой маленькой Луизы, – и во что потом развернется этот пока осторожный, не совсем доверчивый взгляд?

Он протянул ей куклу. Анна-Мария (так ее и звали) вежливо, как в насмешку, отпустила Аланду учтивейший книксен, взяла куклу и сказала Аланду с хорошо узнаваемой строгой, требовательной интонацией:

– Пойдем со мной, я тебе что-то покажу.

Гувернантка закатила глаза, Аланд остановил ее нарождающуюся педагогическую сентенцию беспрекословным жестом, и, пряча на дне глаз улыбку, послушно последовал за Анной-Марией. Она привела его в свою комнату и указала на полки сидящих рядами кукол.

Аланд расхохотался.

– Вот именно, – сказала девочка. – Это хорошо, что тебе самому смешно. К ним я присоединю и твое убожество.

– Прости меня, милая девочка, ты можешь не утяжелять свое жизненное пространство еще и моим убожеством, хоть в окно ее выброси.

– Это музей взрослой глупости. Когда ты смотришь на эти полки, можно сосчитать, сколько взрослых дураков в наш дом заходило, – серьезно объяснила Анна-Мария.

Аланд был в восторге от её комментария – какая девчонка!

– Но если вы действительно не обидитесь, то я подарю вашу куклу Катарине – моей гувернантке.

– Она любит играть в куклы? – серьезно спросил Аланд.

– Разумеется, нет, но ее дочка просто обожает этих фарфоровых чудовищ.

– А ты что любишь?

– Я люблю играть на фортепиано, люблю гулять, читаю книжки, но вообще я давно прошу маму вместо всех этих пучеглазых дур подарить мне нормального живого братика, я бы научила его играть, когда он подрос, и мы бы с ним, как Ниннерль с Вольфгангом, путешествовали бы по миру и давали концерты.

Аланд так и сел. Эта умница еще и его полная союзница. Просто не в бровь, а в глаз.

– Мне кажется это очень разумным, – серьёзно ответил ей Аланд.

– Вы скажете это моей маме?

– Конечно, моя радость.

– Ну, хоть один умный человек к нам случайно зашел.

Аланд еле сдерживал себя – так бы и обнял это фантастическое существо. Идиоту Хорну – только позавидовать. У него в доме две такие женщины, а этот дурак где-то ездит, перед кем-то изображает умного человека. Был бы умный – не отошел бы от такой красоты.

– Я попробую твою маму уговорить поступить так, как ты хочешь. Мне твои мысли очень близки и понятны. Настоящий, живой брат, конечно, лучше, чем эти куклы. Хочешь, мы с тобой их всех подарим твоей гувернантке, а полки заставим хорошими книгами. Ты их прочитаешь сама, а потом будешь читать их твоему брату.

– Ты уверен, что мама не заругает тебя, если мы так поступим?

– Я уверен, что твоя мама умная женщина и она нас поймет. Мама надолго ушла?

– Она вернется только вечером.

– До ее возвращения мы управимся.

Через девять месяцев родился Гейнц. Ещё через полтора года возвратился советник, и, конечно, удивился появлению нового члена семьи. Анна-Мария спокойно объяснила отцу, что братика принесли по ее просьбе, что Гейнц очень хороший мальчик, он в своей детской кроватке уже распевает Баха, и очень чисто, и что, конечно, это родился новый Моцарт и надо радоваться, что он родился именно у них. А господин Аланд – это единственный умный человек, он помог ей уговорить маму решиться на это. Без него просто ничего у нее не получалось, мама упрямилась и отказывалась от такого счастья.

Советник почему-то не спешил радоваться. Попадать в дом Аланду стало куда сложнее, советник ненавидел его всей душой и, мягко говоря, недолюбливал приобретенного в его отсутствие будущего Моцарта, Гейнцека Хорна. Разводиться советник категорически отказался. Сына признал своим и просил не выносить сор из избы, чтобы не повредить его карьере. Можно всем сказать, что Луиза приезжала к нему в гости или он наведывался домой. Но свою жену он скоро свел в могилу.