Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 1 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 4

Аланд приехал на Висбаденский курорт в 1889 году. В Висбадене он должен был встретиться с европейским Магистром Ланцем. К масонской ложе, к которой принадлежал Ланц, Аланд не имел никакого отношения и мало что о ней знал, но Иерархия послала его сюда, к этому человеку, с конкретными указаниями, и он сюда прибыл.

В определённый час и за закрытыми дверями Ланц предстал перед Аландом настоящим Магистром. Аланд не без скрытой иронии пережил пару часов с отстранённо серьёзным видом, изображая необходимое почтение, и о своём договорился. За домашним ужином у Ланца они были уже просто приятелями и держали бокалы с вином на столе.

Аланд сразу обратил внимание на женщину около Ланца. Она была как бы при нём и его гостьей. Но Аланд видел, что Ланц над этой женщиной никакой власти не имеет, и никому из присутствующих она не принадлежит.

На адептку, которыми с лихвой был наводнён курорт, она даже не походила, но, тем не менее, она была здесь, где не было никого, кроме тех, кто имел статус Посвящённых.

Она вела себя, следуя своим, ей одной известным законам, – могла позволить себе ослепительно улыбнуться, рассмеяться, когда ей захочется, и кто бы ни подходил к ней, она удивлённым взглядом мгновенно изживала любого.

Аланд со стороны скрыто наблюдал за ней, но чувствовал, что она обратила на него внимание. Она вдруг перешла к нему за стол, села напротив него, положила голову на руки, удивительные руки с перстнями чуть не на всех пальцах, и смотрела прямо на Аланда, слушая, как он молчит. И как ни странно, её экстравагантное поведение нисколько не раздражало Аланда. Она качала своими наведёнными ресницами, смотрела ему в глаза и после долгой паузы в полной тишине одному ему, не вслух, только мыслью, сказала: «Я знаю, что главный здесь не Ланц».

Аланд отвел взгляд. Строго говоря, он не был ни главным, ни не главным – он не имел к этим людям отношения. Но о том, что за его ложным смирением стоит что-то еще, знать был не должен никто.

«А что вы ещё знаете?»

«Что вы заинтересованы мною, Аланд. Жаль, что пока вы мне разве что совсем немного симпатичны».

Ни истеричкой, ни сумасшедшей она не была.

«Если мы перейдем ко мне в номер на этот вечер, то я понравлюсь вам больше», – слишком откровенно пообещал ей мысленно Аланд, улыбаясь в глаза. Он знал, что он слишком хорош собой, интересен, и ни одна женщина еще никогда не ответила ему «нет».

«К сожалению, я не знаю, как тебя зовут. Но ты точно не Аланд. И ты не захочешь мне этого сказать».

«Это так важно? А как зовут вас?»

«Это так важно? Спросите у любого – и вам тоже солгут, как и мне любой скажет, что вы – Аланд, но я не люблю такую очевидную ложь».

Аланд поднялся, подошёл к Ланцу.

– Кто она такая?

– Матильда? Никто не знает.

– И она здесь?

– Ей невозможно отказать. И она не уступит.

– Адептка?

– Даже не интересуется.

– Ты сам интересуешься ею?

– Без претензий на её сердце. Тебе она понравилась, Аланд? Не морочь себе голову. Бесполезно.

Это была команда к действию. Аланд вернулся на место, где она, скучая, дожидалась его.

– И где же мы с вами увидимся, фрау Матильда?

Она чуть нахмурилась.

– Нигде. Вы не угадали.

– Что именно?

– Вы спросили у Ланца, кто я такая, и он сказал вам ту чушь, которую все обо мне говорят. Вы не угадали моего имени. Впрочем, можете приезжать ко мне в Ревель. Я познакомлю вас с моим мужем.

– Он так интересен?

– Он банковский клерк и природный тупица. Я даже детей от него не хочу – не люблю тупиц.

– Зачем же он мне?

– Чтобы ты заревновал, мой генерал. Иногда это помогает. Но это – необязательно. А Ланц ведь не друг тебе? Он слишком неинтересен, чтобы быть твоим другом. Здесь принято Ланцу заглядывать в рот и на лету ловить его указания. А для тебя он просто что-то обязан сделать. Ты утомился ждать, пока он выполнит свои обязательства, тебе скучно, и ты, конечно, не прочь со мною развлечься. Я рада, что ты не аскет, я не понимаю курортного аскетизма. Может быть, я бы и согласилась подарить тебе ночь любви – но беда в том, что я и правда не знаю, как тебя зовут.

Аланд улыбнулся, отговорки пустяковые, сломить такое сопротивление можно одним долгим взглядом, шансы его неплохие – женщины давно так откровенно не предлагали ему себя. Стоило её проучить для начала, помучить с полчасика, а потом её взять – или просто сразу ею воспользоваться?

И вдруг она дала Аланду такую пощёчину, что к ним обернулись все. Аланд не шелохнулся, обдумывая, что ему сделать.

Ланц строго посмотрел на него:

– У нас не принято вести таких разговоров, Аланд. Вы в святых стенах. Я буду вынужден написать письмо людям, поручившимся за вас, о вашем оскорбительном для нас поведении!

А вот это было уже хуже. Подобное могло обернуться, может быть, даже какой-нибудь случайной гибелью. Внешне он оставался спокоен. Чуть про себя усмехнулся, на Матильду не посмотрел. «Молодец, девочка. Так мне, пижону, и надо. Без обид».

– В том-то и дело, магистр Ланц, что он не желает вести со мной таких разговоров. И это кажется мне обидным, – сказала Матильда.

Она подхватила свой редикюльчик и ускользнула. Аланд понимал, что сейчас она спасла его от серьезных неприятностей.

– Ну, это меняет дело. Значит, писем пока не будет, Аланд. Так ты понравился ей? – Ланц стал снисходителен.

– Здесь таких разговоров вести не принято, – ответил Аланд. – Но как её всё-таки зовут? Ясно, что не Матильда.

– Под таким именем она представилась. В отеле она не живёт, не спросишь.

– И ты уверен, что её не подослали к вам? Это умная женщина.

Первое, что стало ему ясно, на курорте он её больше не встретит. Её уже нет здесь. Проходив ночь по номеру, он понял, что зовут её Ингрид. И дом, в котором она со своим тупицей живёт в Ревеле, он тоже увидел. И очень разозлился на себя из-за того, что так долго соображал и что так много думает о ней.

Через два дня, завершив дела с документами, он понял, что поедет в Ревель. И опять это было странно: из Висбадена он должен был заехать в Петербург и вернуться в Берлин. И там, и там были дела, и срочные, а он сидит и размышляет об Ингрид-Матильде, о её серых глазах, серой шляпке с вуалью и старомодно-великолепном атласном платье, о котором бы он не сказал, что «такое уже не носят», а скорее сказал, что «ещё не носят».

В ней был вызов. Даже её крупные перстни – и те были вызовом. Можно было бы обвинить её в безвкусице, но они как раз подчёркивали её удивительный вкус и шли её красивым рукам – с пальцами сильными, не нервическими. Аланд готов был стонать от того, что – кроме пощёчины – ничего от этих пальцев не получил.

А как она ответила Ланцу. Много ли женщин способны публично обвинить себя в том, в чём она обвинила? Чтобы спасти его, циника и наглеца.

Она не позирует, она, в самом деле, презирает этих «курортных аскетов».

Атласная ткань её серого с сильно приглушённым серебром платья – тоже вызов. Оно так облегало и подчёркивало её прекрасную фигуру, а он так и не провёл по нему ни разу рукой, только мысленно тысячи раз. У него горела ладонь, как он чувствовал любой изгиб её тела, сколько в этом скольжении руки было бы блаженства и жара. А он остался ни с чем, самодовольный осёл. Тупица. «Не люблю тупиц».

Покоя не будет, пока он не отыщет в Ревеле, где и не бывал никогда, свою Ингрид-Матильду, а он уже не мог не считать её своей.

Женщины давно его не интересовали. Даже имея целью привести в мир своих детей, он не без усилия подвигал себя на всю церемонию, связанную с этим вопросом.

Но тут он просто сошёл с ума. Ему изменили даже те навыки познания, которыми, как он думал, он давно и прочно овладел.

Он в сотый раз задавался вопросом о том, где находится её дом. Обычно ответ незамедлительно являлся ему во всех подробностях, а тут – ничего. Только имя, и только сам вид её дома. Ясно, что это Старый город, вероятнее всего, вокруг такие же двухэтажные дома из красного гранита, узкие улочки, уходящие вверх. Но сколько там таких улочек и таких домов? И кроме имени Ингрид он ничего о ней не знает. Даже вывеска на соседнем доме – неразборчиво. Правда, в её окне на втором этаже цветут орхидеи и видна клетка с птицей. И ещё ему несколько раз слышался её голос, и повторял он одно и то же, полный абсурд: «Ты представь, Аланд. Я думала, это кенарь, а оказалось, что это она. А вчера он отложил яйца и к утру уже одно расклевал». Как наваждение. Тем более, в клетке он видел обыкновенного среднего зелёного попугая, никакого не кенаря-канарейку.

В своей поездке по Европе Аланд мало времени уделял медитации – он слишком давно здесь не был, во всё вникал, всматривался в людей. Но на этот раз в поезде он взял себе всё купе, приказал проводнику до пункта высадки его не беспокоить, и сел.

Что хотели от него эти глаза, причём тут орхидеи и расклевавший своё яйцо зелёный попугай?

В медитации он раз увидел улыбку Учителя. Но Аланд и так всё понял. Он понял, что найдёт её. Пусть это толкнёт его в странную игру, чем бы это ни кончилось, он не отступится всё равно. Или это уже не игра? Чувство было странным, ни на что не похожим. Словно с груди его сняли не то что кожу, а мышцы и кости, оставив одно оголенное сердце, и только прислонив к груди эту женщину, он мог закрыть эту рану.

Отправляя Аланда в мир в последний раз, Учитель ясно сказал ему, что не отвеченным для него остается вопрос о любви к женщине, что он должен привести в мир своих сыновей, воспитать их, став их учителем и отцом, что его ждет военная карьера.

Он не знал, что способен так полюбить женщину, в несколько минут прирасти к ней настолько, что без нее он теряет под ногами почву, теряет волю, перестает видеть смысл своего последнего прихода в мир. Он смертельно ранен ее уходом, он в отчаянье, которое недостойно адепта тайного знания с трехсотлетним опытом духовных исканий. Что с ним творится?

Он вышел на Ревельском вокзале, осмотрелся, побродил вокруг и понял опять, что у него два выхода: отправиться вверх по мощёной дорожке к улицам Вышгорода – и пропасть в полной неизвестности, или спуститься к заливу, остыть и первым же поездом отправиться по делам в Петербург.

К заливу он спустился, побросал гальку, послушал истошные вопли чаек и оглянулся – там, наверху, по дорожкам, уводящим в гости к старому Тоомасу, его ждал зелёный попугай.

Аланд отправился в Старый город, сличая дома с тем, что застыл в его внутреннем взоре. Он зашёл в лавку, спросил корма – для таких вот зелёных попугайчиков, что висели в клетке над прилавком.

– Возьмите этот, – сказал хозяин, улыбаясь Аланду хорошо, от самого сердца. – Госпожа Ингрид брала сегодня, сказала, что её попугай ничего другого не ест. Вообразите, она считала его самцом, а вчера он отложил яйца и к утру уже одно расклевал.

Видя замершее лицо покупателя, хозяин счёл нужным продолжить:

– Вы её дом ни за что не отыщете с улицы. Все дома стоят в ряд, а её – за моим, во дворе. Он только глухою стеной выходит на улицу. Я очень люблю смотреть, как она по утрам поливает свои орхидеи. В этом году её орхидеи разрослись, как никогда.

Корм странный покупатель не забрал, а радушие и приветливость продавца вознаграждены были немыслимо щедрым гонораром.