Читать книгу Поезд вне расписания - Валерий Фёдорович Гришковец - Страница 7

В молодости, когда все еще была, пусть и незначительная, мода на поэтов, все любили Есенина. Из здравствующих – Асадова. О нем ходили легенды, едва ли не больше, чем о Есенине. Я тоже любил Есенина. И совсем не любил Асадова. Позже, с годами понял почему: за фальшь. Органически, всем нутром не принимаю фальши, за версту ее чую. Как, впрочем, и всякого рода ложь. Это у меня от матери. Да и отец по сути был таков. Просто жизнь заставляла «играть». Я тоже «играю». Тем не менее ложь и фальшь меня коробят, и даже убивают. С годами все больше.

Мне шел пятнадцатый год. Уже напечатали мои первые стихи. Я уже «знал» Есенина: «В зеленый вечер под окном на рукаве своем повешусь», – размахивал я руками перед сверстниками в обшарпанной беседке. Только что растаял снег. Вот-вот выстрелят почки. Мы прямо из горла – по кругу – пьем бормотуху. «На рукаве своем повешусь»… И повесился… В самом деле – повесился!.. Я тоже мечтал о подобной участи – только бы – поэтом! Прости, Господи…

Но уже летом, почти ничего не понимая, и в поэзии тоже, я читал Блока. Книга в темном переплете, выпущенная в серии «Школьная библиотека». Я не верю себе: это сильнее Есенина. Он, Есенин, отступил на второй план. Я еще мало что понимаю, я-то весь насквозь рабоче-крестьянского замеса, но тайна, тайна, которой и разгадки-то нет – тайна поэзии Блока увлекла, очаровала меня. Я сразу и навсегда, с самого первого чтения безоговорочно полюбил стихи Блока. Музыка его стиха зазвучала во мне. Я принял ее, как принимают воздух, воду, хлеб…

Потом уже, когда мне перевалило за тридцать, когда уже не раз по хребту моему гуляла беда, кое-что открылось мне и в его, блоковской, истории (эпохе его, судьбе). И я ужаснулся (была, конечно, и радость какая-то в этом открытии): как часто я похож на него, как (независимо от моего желания) повторяю его (ошибки). Нет, что вы, я всегда помнил, знал его масштаб. И свой, поверьте…

Десятки, сотни раз повторял, ни на секунду не подозревая, что ждет меня совсем уже близко, за первым поворотом судьбы:

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне, наяву,

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву…

Помню, как ломал голову: что же это за «электрические сны»?! Потом уж понял, да что там – на собственной шкуре постиг, и был-то совсем еще молод, чуть ли не зелен. А среди ночи, где-нибудь в чужой постели, в голове, в похмельном, перевозбужденном мозгу роились, кипели, бурлили, разве что не разрывая черепную коробку, цветные кошмары снов-не снов, бреда-не бреда, так, электрические разряды накопившихся с избытком впечатлений, усталости и неизбывной боли, что свалилась вдруг с изменой, казалось, до смерти преданного человека. И никак не проснуться, не смахнуть это наваждение, это раздирающее душу и плоть безумие, электрический сон… И потом – явь, нисколько не легче ночного кошмара. И если бы не «бессмертная влюбленность в молву» (поэзию), наверняка в смирительной рубашке забрали бы из морга. Но Господь милостив…

Господь милостив. Впрочем…

Впрочем, для Александра Александровича Блока примерно так все и закончилось.

И вот снова, уже на пятом десятке, читаю о нем у Вл. Ходасевича: «Мне захотелось тайком помянуть Блока. Я предложил спеть „Коробейников“, которых он так любил». Но «Коробейники», можно сказать, и моя самая любимая (русская) песня. Именно с них, с «Коробейников», и началась моя большая любовь к народной песне. И вообще, сколько помню, с ранней юности, даже с детства, когда повально все свихнулись на «битлах» (меня от них, как, впрочем. от всего подобного, поныне воротит), я заслушивался народными песнями. И любил, без преувеличения, все: русские, украинские, белорусские. Но «Коробейники» всегда стояли первыми: «Ой, полным-полна коробушка…» Я поначалу и не знал, кто же это такие, коробейники… Но сердце, но душа сами собой уходили в полон слов, музыки, ритма. Таким был и я в своей любви, в своей печали, в своих загулах. Они обычно и начинались так: ой, полным-полна моя коробушка…

Года два назад на концерте в ЦДЛ услышал тоже давнее, из детства еще, а до этого лет двадцать не слышал, но смутно помнил всегда, – внутри жило:

Два кольоры мои, два колльоры,

Оба на полотнi, в души моiй оба.

Два кольоры мои, два кольоры —

Чэрвоний – то любов, а чорний – то журба.

Спину мою – будто инеем обсыпало – озноб сковал, долгий, медленно переходящий в жар… Когда-то, расставаясь с женщиной, которую сильно любил, попросил ее связать мне шарф, чередующийся одинаковыми, поперечными полосами, красными и черными, такова любовь, такова по сути и жизнь… Сколько лет прошло, а я все также зимой кутаю горло в тот шарф. Даже в Москве порой смотрят на меня, а точнее, на мой шарф, с откровенным любопытством…

Прозу в отличие от поэзии я начал (по-настоящему) читать довольно поздно. И тут, точно как в поэзии Блок, меня околдовал Бунин. Сразу и навсегда. Хотя до Бунина прочел уже многих, и сейчас перед каждым из них, а это Пушкин, Лермонтов (все проза), Тургенев, Толстой, Горький…, я благодарно и покорно снимаю шапку, первым навсегда остался Бунин. Но вот, сколько ни читал его стихов – не ложились они, как его проза, мне на сердце. Я их понимаю, я их принимаю, я их люблю, но… Блок, Есенин, Павел Васильев, Борис Корнилов, Заболоцкий, Рубцов, Прасолов, Тряпкин… А вот Бунин как поэт в этот ряд никак не становился. Даже Юрий Кузнецов, и тот покорил меня на старости (под сорок) лет. До этого много раз читал-перечитывал – не шел он мне, но потом… А вот бунинская проза, его рассказы, сколько ни читаю их, всякий раз, подобно Розе Иерихона, воспетой им, распускаются в сердце моем неумирающим пламенем.

И когда заходит разговор о любимых поэтах, начинаю с Александра Блока, правда, всегда делаю оговорку: не только Блок, но он для меня – первый. Я не назвал Пушкина, Лермонтова, они вообще, как бы на небесах, как само собой разумеющееся. А когда речь идет о писателях, первый для меня – Иван Бунин. Рассказы его, как стихи любимых поэтов, читаю в минуты душевного кризиса. Помогает.

Как-то поэт Микола Федюкович, зная мое пристрастие, стал цитировать мне «Окаянные дни» Ивана Бунина: «Блок открыто присоединился к большевикам… Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый». Там есть еще о Блоке, но, думаю, достаточно и этого. Затем раскрыл том А. Блока. Вот как А.А. отзывается о Бунине-поэте: «Из стихотворений этих запоминаются немногие отдельные строки, а целиком, пожалуй, только одно – „Христос“, и то не без досады и недоумения»…

Что тут говорить, сперва я даже опешил: как так?! А в принципе, ничего удивительного, как в физике: однородные частицы… И Ал. Блок, и Ив. Бунин – современники, люди одного круга, поэты (Бунин считал себя в первую очередь поэтом и очень обижался, если стихи его недооценивали), великие писатели одного народа, гении. А таким в одно время на земле тесно…

Хорошо ли, плохо ли – много во мне тех качеств, что сделали Блока Поэтом, Бунина – Писателем: сентиментальный, мечтательный, влюбчивый, педантичный, желчный, злой, нетерпимый, гордый… Вот еще бы – талант. Но это – от Бога. Тут ни купить, ни вымолить: свой крест неси.

1998