Читать книгу Бородинское знамение - Васса Царенкова - Страница 19

Пользуясь любезностью профессора Дитерлиха, Павел штудировал библиотечные фонды. Он не спешил вернуться в свой мир, не заручившись знаниями. К тому же, ему понравился собственный новый облик. Понравилось быть высоким, взрослым и не нуждаться в посещении школьных уроков. Десять лет, через которые он перемахнул, попав в мир Кирилла Христиановича, в своем мире он потратил бы на изучение чепухи и нервозную сдачу и пересдачу экзаменов. Здесь же, как и сказал профессор, он мог заниматься самообразованием и обращаться с вопросами к знатоку именно той материи, которая интересовала его самого.

Кроме того, он наткнулся на чью-то «заначку», как сказал бы дед Лукьянов – припрятанную в одном из шкафов пачку сигарет и коробок спичек. Павел попробовал закурить и, неожиданно, ему это понравилось. Он переложил находку в безопасное место и ничего не сказал профессору.

Переходя от полки к полке, в обход сметающей пыль Машеньки, Павел заметил какое-то поблескивание. Он отодвинул финско-санскритский словарь и извлек небольшую серебряную рамочку, в которую был вставлен изящный фотопортрет.

Девушка, смотревшая на Павла с фотографии, была не просто красива, а красива божественно. Павел немедленно вспомнил, как их учитель рисования, приволок на урок репродукцию с женского портрета австралийского художника, имя которого в памяти учеников не отпечаталось3. Преподаватель пол-урока разглагольствовал о том, какую роль на картине играет затемненный фон и чем она напоминает «Джоконду», а Павел, замерев, смотрел на девушку. Его не смутили ни открытые плечи, ни глубокое декольте, по поводу которого туповатые бугаи-одноклассники проржали всю следующую перемену. Главным, что поразило Павла в творении художника, были мягкие (и как он только так нарисовал-то?) каштановые волосы девушки и ее глубокие темные глаза. Павлу казалось, что эти глаза способны буквально затянуть его в картину: они вбирали внимание целиком, до потери бокового зрения. И вот теперь с мерцающей в темноте фотографии на него смотрел его идеал.

– Кто это? – приглушенно спросил он у Машеньки.

– Ахти, батюшки, Павел Павлович, – всплеснула руками добрая старушка, – дак это ж Ларочка, дочка нашего Кирилла Христиановича. Уж така пригожа, така ладна, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Сама светленька, а глазки темненьки. И в кого уродилась-то, не знаю. Наш-то барин, конечно, хорош собой, да и тож черноглазый блондин был, пока не поседел, а только вот барыня простушка, как есть простушка. И как его угораздило, не пойму – не иначе приворот… Ой, чтой-то я разболталась!

Машенька подхватила ведерко, тряпочку и, как обычно, исчезла так же незаметно, как и появилась. Оставшись один, Павел застыл у стола, осторожно повернул к себе рамку и задержал дыхание. Казалось, ничто и никогда не сможет вывести его из оцепенения. Мебель замерла, птицы вылетели вон – ни звука. Лишь через открытое окно доносится легкий аромат пионов…

Фотограф запечатлел семнадцатилетнюю Ларису Дитерлих в день школьного выпускного бала. На ней было платье цвета морской волны. Ее лицо – овал безупречной формы – было чуть повернуто к правому открытому плечу, многоярусные старинные серебряные серьги подчеркивали длину ее шеи. На коже – гладкой, бледной, с розовым подтоном – ни одного изъяна. Блестящие, переливающиеся перламутром светло-пепельные волосы собраны в сложную прическу, открывающую аккуратные уши и высокий лоб. У нее был прямой тонкий нос, тень от которого не доходила до верхней губы красиво очерченного спокойного рта. Девушка не улыбалась, лишь умиротворенно смотрела прямо перед собой. Под слегка изогнутыми черными бровями темнели глаза в обрамлении густых ресниц, создававших впечатление легкой прищуренности. Глаза Ларисы, точно так же, как глаза пресловутой девушки на портрете, затягивали и кружили голову. Павел покачнулся.

Когда в библиотеку, наконец, пришел Дитерлих, Павел неловко отвернулся, стараясь скрыть волнение. Он не сомневался, что от Кирилла Христиановича не укрылось его состояние: старик был хитер. Но сейчас профессор настроился прочитать юноше лекцию – самое большое удовольствие, в котором он не желал себе отказывать.