Читать книгу Литературный институт - Виктор Улин - Страница 40

Наутро я опять увидел ее в фойе около вахты.

В том же платье, в знакомой трогательной кофте, с блокнотиком в руке, около доски объявлений на которой висела какая-то телеграмма и распоряжение о смене белья студентами дневного отделения, которые – в отличие от нас – никуда не уезжали.

Она показалась мне столь грустной и потерянной, что мне захотелось обрадовать ее хоть чем-то, снова вызвать блеск в ее глазах.

И я сделал все, что мог в тот момент.

За всю жизнь не насыпав ни ложки сахара ни в чай, ни тем более в кофе, я испытывал тягу к сладкому. Причем не к чему-то пролетарскому вроде варенья из червивых яблок – я любил горький шоколад, торт «пралине», в крайности засахаренный миндаль… У меня часто имелись при себе сладости. И в тот день в моем пакете с конспектами лежала большая конфета: «Мишка косолапый» столь высокого качества, что ей не требовалось блестящей обертки – именно такая была упомянута в мемуаре про вкус помады. Единственная – точнее, последняя из имевшихся; я намеревался съесть ее в институте, когда проголодаюсь или просто устану.

Проходя мимо девушки, я достал конфету и без слов сунул в отороченный кантом карман ее кофты.

Потом поехал в институт, а она осталась в общежитии – видимо, у нее в тот день не имелось первой пары.

* * *

Не знаю, конфета ли сыграла роль, или что другое, но вечером она сама заглянула ко мне в комнату, уже не слышав песен.

Вообще надо сказать, что тот вечер был последним вечером песен в нашем пристанище.

(Не помню по какой причине: то ли сломалась гитара, то ли неугомонный Кудласевич сорвался в гастрольную поездку с другими бардами нашего института, то ли появились какие-то дела у меня.)

Да это и неважно.

Важным оказалось то, что с того дня мы с девушкой начали общаться.

Как бы случайно встретились внизу на следующее утро вместе и поехали в институт; потом повторяли такой вариант дней десять подряд.

* * *

Во время первой осознанной встречи я узнал, что по профессии она пекарь.

Помню, как ехали мы на троллейбусе, она проводила взглядом проплывшее за окном дерево в белом цвету (не помню, яблоню или вишню, тогда в Москве и тех и других было много) и сказала без всякой связи:

– Знаешь, когда я пришла туда, долго не могла привыкнуть к профессиональному жаргону. В цехе несколько печей, на каждой работают по двое, женщина и мужчина. Печей много, их не гоняют все сразу. Они очень большие, разогреваются долго. Когда происходит пересменок, начальник смотрит план и, если надо, велит запустить еще одну. Но не говорит, что надо ее осмотреть, включить, разогреть, потом поставить туда булочки и все прочее, а командует коротко:

«Такая-то и такой-то идут и РАЗМНОЖАЮТСЯ на печи № 7»!

И при этом так хихикнула, что я подумал – не так ли уж неправ был в своих словах Дровосек?..

Но ничего не предпринимал.

* * *

(Сам глагол «размножаться» удивления не вызвал.

Сталевары говорят, что заправленную коксом и рудой доменную печь на разжигают, не запускают, не раскочегаривают, а «задувают».

И чем пекарь был хуже компьютерщика, который говорил, что у него

«мамка заглючила, ее выдрал, камень из нее выкинул, а мозги на стенку прибил»,

– вместо того, чтобы долго объяснять, как у него

«по непонятным причинам стала давать аппаратные сбои материнская плата компьютера, он не без труда вынул ее из корпуса, снял и отправил в мусорное ведро процессор (очевидно, вышедший из строя), а вот модули оперативной памяти (исправные) из разъемов тоже вынул, но выкидывать не стал, а повесил над своим столом, чтобы иметь под рукой, если появится необходимость срочно заменить где-нибудь такие же модули, но успевшие сгореть».)

* * *

А дальше все продолжалось в том же ключе.

Мы вместе ездили в институт, общались там во время перемен, вместе ехали в общежитие, иногда виделись там вечером.

Наши отношения не продвинулись ни на шаг.

Мы не ходили в театры, не ели мороженого, даже не гуляли по московским улицам.

Театры ее не интересовали, гулять она не любила, мороженого не ела из боязни располнеть.

Мы даже почти не разговаривали; нам было не о чем говорить.

Она ничего не читала, ничем не интересовалась, ни к чему не стремилась.

Мне – прочитавшему еще в начальной школе все 50 томов синего «Сталинского» издания Большой Советской Энциклопедии – было с нею скучно.

Все темы оказались исчерпанными в первый же день – не вспоминать же нам было ежедневно про размножение, этого хватило от силы на три раза.

Я никогда ничего не выспрашивал у новых знакомых; я всегда довольствовался тем, что мне сообщали по желанию. А девушка была немногословна.

Она училась на семинаре поэзии, но – как и большинство молодых поэтесс – не обладала ни талантом, ни даже до поры до времени заменяющей его экзальтацией.

Стихи ее не были ни хорошими, ни плохими.