Читать книгу Der Kamerad - Виктор Улин - Страница 13

* * *

Сейчас судьба оказалась благосклонной.

Видимо, день рождения, хоть мне и не нужный, что-то сдвинул в небесах – по крайней мере, на одни сутки.

В баре под бананами, где я заправлялся днем, дежурила крошечная турчанка с детским личиком, пухлыми губками и горящими глазами. Я обращался к ней на немецком, пока не выяснил, что она не понимает слова «reine». По-английски она тоже знала лишь минимальный минимум, что не мешало мне при каждом подходе обращаться к ней как «my best beloved», «my everything» и даже «a flour of my soul». Девушка мне в самом деле нравилась; она была маленькой и трогательной, полностью соответствовала моему вкусу. Казалось, ее можно посадить на ладонь и нести десять километров.

Но я даже не пытался завести с нею отношения. Для турчанки я оставался лишь старым тощим немцем, бездонным поглотителем бренди и больше никем.

Она наливала мне быстро и много, этого было достаточно.

Вот и сейчас, увидев меня, она блеснула из-под ресниц, и мне остро подумалось, что не найдется сущности, которой я не отдал бы за один раз, когда этот блеск предназначался для меня единственного и неповторимого. Хотя, конечно, ее бы не нашлось, поскольку я уже ничего не имел.

Я улыбнулся без слов; в этот раз их почему-то не нашлось. Маленькая турчанка сверкнула глазищами еще раз и так же молча подала мне полную порцию. Улыбнувшись еще ослепительнее, я поднял два пальца. Девушка кивнула, достала второй стакан, подняла бутылку, оценила остаток и полезла под стойку за новой. Я невольно посетовал на хозяев «Романика», облачивших служащих в форму, которая не позволяет увидеть ничего существенного, даже когда женщина наклоняется до земли.

Хотя, конечно, два стакана турецкого коньяка компенсировали отсутствие визуальных радостей, да и красотой бюста малышка не отличалась. На пляже я за одну минуту мог обозреть десять или двадцать куда лучших в почти натуральном виде. Но с другой стороны, любая новая радовала не меньше первой из увиденных. А некрасивой женская грудь не могла быть в принципе; во всяком случае, видев их двести тысяч пар, некрасивой я еще не обнаружил.

Раздумывая о таких жизненно важных вещах, по-обезьяньи держа в каждой руке по стакану и стараясь расплескать себе на шорты не слишком много, я шагал к бассейну.

Вечером я пил у бананового бара или на площадке перед эстрадой, скромно сидя за столиком. Но днем позволял себе отрыв по полной программе.

Ведь все последнее время я жил, чтобы пить – и пил, словно жил.

Я смутно догадывался, что можно допиться до смерти: то есть выпить столько, чтобы уйти в небытие и оттуда не вернуться. Вероятно, это было бы для меня высшим благом – но, увы, до сих пор мне этого еще не удалось. Но я не терял надежды, пил, пил и пил.

Я бы пошел с коньяком на пляж, занял лежак в ближнем к морю ряду и принял дозу, глядя на пенистый прибой. Но идти пятьдесят метров под палящим солнцем казалось слишком серьезным испытанием даже ради пьянства.

Поэтому я заправлялся прямо здесь, не выходя за ворота с фальшивыми львами, но обставив процесс с максимальным комфортом.

Прошагал вдоль бассейна, по сторонам которого стояли лежаки с зонтиками, почти все занятые потными полуголыми телами. Как ни странно, находились люди, которые приезжали в Турцию, но пренебрегали морем и целыми днями плескались в ненатурально голубой от кафельных стенок воде. Правда, тот же Кристиан утверждал, что Средиземное море с самолета на сто метров вдоль берега – желтое от продуктов человеческой жизнедеятельности, а бассейновая вода у турок, каким-то образом избегающих хлорки, является практически натуральной. Возразить на это я не мог ничего, поскольку в последний раз посещал бассейн при начале последней четверти прошлого века, когда сдавал нормативы первокурсником ЛИАПа – и при том едва не утонул. А что касалось всего остального, то в кафельной лоханке плескались точно такие же люди, как и в море. Но выпить бренди, стоя по плечи в воде около бортика, как у стойки бара – найдя оптимальное место у гидромассажной форсунки, которая ласкала самые чувствительные места моего тела невидимыми пальцами – я любил. И наслаждал себя процессом ежедневно.

Иногда мне удавалось расцветить даже это, и так яркое удовольствие. Все зависело от того, кто в этот день был назначен к бассейну собирать тарелки из-под разогретой заморозки «картофель фри», безмерно пожираемой детьми. Сегодня продолжалось везение: работал не мой очкастый враг, а другой бармен – добродушный турок, который каждого русского спрашивал приятным голосом:

– Как дьела? карашо?

Этот был столь симпатичным, что перед ним я не строил немца и ответил просто:

– Карашо. И еще как.

На самом деле сегодня было карашо, я мог делать все, что заблагорассудится, не опасаясь за свой бренди. А благорассудилось мне в общем не так уж и много.

Я аккуратно поставил стаканы на свободный столик между двух занятых лежаков и пошел к водяной горке.

В «Романике» она была хорошей – не большой и не маленькой – с удобной лестницей из желтых ступеней, ведущей туда из кустов розового рододендрона. Вообще турки следили за территорией, она казалась вдвое, если не втрое больше против реальной, Крошечный прудик был живописно украшен египетским папирусом, в зеленой воде плавали золотые рыбки, а на берегу сидели блестящие черепашки. На очень ухоженной лужайке росли пальмы и туи, улица отделялась гибискусом двух цветов и какими-то кустами неизвестного мне наименования. Сама горка была детской; угол ската не превышал тридцати градусов, я мог бы въехать на нее на машине, причем со второй передачи. Но спуск доставлял удовольствие, с нее с одинаковой радостью скатывались и едва научившиеся ходить младенцы, и подростки, и взрослые мужчины с женщинами.

Поднявшись, я постоял на площадке, давая солнцу со всех сторон полюбоваться мною, потом съехал по желтому желобу, обрушился в голубую воду, разогнав кучу детей, которые только того и ждали, чтобы на них с неба упал взрослый дядька.

Мой польский друг, конечно, оказался прав; вода в бассейне была мягкой, ничем не пахла, не разъедала глаза солью. Когда-то в России дикарей обзывали «турками», сегодня эти «дикари» научились делать все, что нации ломоносовых и не снилось. Рядом со мной скромно обнималась молодая парочка, не обращая ни на кого внимания. Детям, колышущимися на надувных кругах, не было до них дел, тем более, что на территории женщины не ходили с голой грудью.

С приятной натугой преодолевая сопротивление воды, я подошел к стенке бассейна. Место около сладострастной форсунки было свободно, чужие тела плескались где-то посередине, к краям никто не жался.

Неподалеку блестела алюминиевая лестница, напомнившая трап бомбардировщика, выброшенный из пилотского люка.

Я ею не воспользовался, я был еще крепок и почти силен.

Подтянувшись на руках, я оттолкнулся от дна, легко подбросил свое сухое тело и оперся коленом на борт. Я не пытался перед кем-то красоваться; я знал что мною тут никто не интересуется. Не хотел я ничего доказать и кому-то из распившихся парней, которые вылезали только по ступенькам, дрожащими под их тяжестью.

Я даже не хотел сказать сам себе: «Женя, ты еще не умер, значит ты пока жив».

Просто мне так было удобно.

Я выбрался на сушу; печатая мокрые следы, прошел к столику, где оставил горючее, взял стаканы и переставил их на каменный поребрик борта как раз в том месте, где намеревался отдаться нескромным ласкам турецкой воды. Бренди нетерпеливо подрагивало, прося себя выпить, но я тянул время: с некоторых пор ожидание наслаждения стало наслаждать меня сильнее, чем оно само.

Обойдя бассейн, я снова поднялся на горку, пропустил вперед себя трех по-синичьи щебечущих девчонок и съехал вниз. Вошел в воду ногами вперед, не всплывая перевернулся под водой совершил несколько рывков вперед под разноцветьем купальных трусиков

Увидев под собой синие меандры, выложенные турками для того, чтобы скользящий над голубым кафелем дна пловец понял, что через метр ударится лбом о вертикальную стенку, я вынырнул на поверхность и нашел себя у края.

Мои стаканы стояли в сохранности; бармен, у которого все было карашо, никогда не портил чужой праздник.

Мой рост, относительно немаленький, все-таки не позволял комфортно облокотиться на борт. Висеть на локтях было тоже неудобно, поэтому я просто стоял, вода доходила до подмышек, но это не мешало мне пить. Я придвинулся поудобнее к форсунке и протянул руку за первой сегодняшней дозой.

Сверху надо мной кто-то шел к горке, кто-то откуда-то возвращался, кто-то стоял в позе Христа из Рио-де-Жанейро, спустившегося с вершины.

А прямо напротив на поднятом шезлонге сидела женщина с дешевым детективом и коленями потрясающей красоты. Конечно, женские колени редко казались некрасивыми, но у этой они отличались приятным размером, идеальной полушаровидной формой и блестели под солнцем – то ли щедро намазанные кремом, то ли сами по себе. Я посмотрел влево, потом и снова уставился снизу вверх на свою визави. Она почувствовала взгляд, опустила книжку и взглянула на меня. Улыбнувшись, я отсалютовал ей стаканом; не имелось ничего странного в том, что почти пожилой одинокий мужчина, попивая в бассейне турецкий коньяк, смотрит на женщину и приветствует ее просто так. Она тоже улыбнулась, переложила ноги по-другому и снова ринулась в криминальные похождения какой-то очень умной дуры.

Она была счастлива и самодостаточна, каковой не могла не быть женщина средних лет, находящаяся в беззаботном отдыхе у бассейна. Особенно при условии, что на соседнем шезлонге лежало точно такое же красно-сине-зеленое полотенце, как и то, на котором раскинулась она.

Подтверждая догадку, к ней подошел мускулистый мужчина моих лет и поставил на столик два стакана кока-колы. С это парой было все ясно.

Я осушил стакан почти залпом.

Первый стакан бренди, с которого стоило начинать ненужный день рождения в кругу не принадлежащих мне красивых женщин.

Жара быстро сделала свое дело. Я еще не успел допить до конца, как по телу побежала теплая волна, а в голове шевельнулись разнеженные мысли.

Женские ноги я любил так же… ну, может быть, почти также, как женскую грудь. И, кроме того, любил женский живот и женский зад, и перед тоже. Любил в женщинах все, что лежит ниже плеч, поскольку, как много раз подтвердила жизнь, лежащее выше могло все перечеркнуть.

И мною сейчас владело то, что оставалось ниже пояса. Это казалось абсолютно нормальным; только дурак, нежась в бассейне, мечтал поговорить с обладательницами полуголых тел о дуализме и детерминизме в этике Аристотеля.

Это оставалось единственным занятием в день рождения, когда нормальные люди подводят итоги года и в очередной раз удостоверяются в достойности своего бытия. Ну, по крайней мере, собирают вокруг себя людей, считающихся друзьями, которые исправно едят и пьют все, что им предложили, и наперебой говорят хозяину, какой он хороший человек.

Я поставил стакан на камень, он стукнул сомнительно.

Женщина с красивыми коленками безмятежно читала пустопорожний детектив про Каменскую, ее спутник не торопясь щелкал зажигалкой.

А вот был ли я хорошим человеком? В этом стоило усомниться: мне не удалось вспомнить хоть что-то хорошее, сделанное мной кому-то.

По всему выходило, что человеком я был плохим.

Но и плохого я тоже не делал никому – по крайней мере, в последние годы.

Зато мне эти годы все делали только плохое.

Хотя какая была разница, хороший я или плохой – это ничего не могло изменить в моей жизни.

А вот второй стакан бренди – мог, и еще как.

Еще сильнее смог бы третий, четвертый, пятый.

Но за ними пришлось бы возвращаться в бар – вылезать из бассейна, идти по солнцу… Этого не хотелось, я уже расслабился и потому отпил лишь половину. Ее в пока хватило; хмель запрыгал во мне вверх и вниз и из стороны в сторону.

Все ненужное отодвинулось, все вредное, черное и даже серое ушло из памяти.

Вокруг меня было ярко и светло.

Колыхалась голубая вода.

Брызгались дети, обнимались парочки, обсуждали насущности толстые российские матроны.

На площадки около эстрады гремела музыка, аниматоры собирали команду для игры в мячик, которую каждый день устраивали в мелкой части бассейна

Я был среди них и сам по себе – тут и не тут, везде и нигде.

Выпивка подняла меня на крылья и я куда-то летел – отрешенный и почти счастливый.

–…Хай, Ойген!

Веселый голос раздался сзади. Я обернулся.

Вдоль края бассейна шагал татуированный Дик с обнимку со своей Симоной.

– Хай, Дик! Хай, Симона! – ответил я, приподняв стакан. – Прозит!

– Bis zum Abend! – не спросил, а радостно сказал голландец.

– Jawohl! – подтвердил я.

Симона лучисто улыбнулась, подняла руку и пошевелила пальцами, приветствуя меня.

Я посмотрел ребятам вслед; черноволосая девушка Дика была слегка беременна. Наметившееся материнство светилось в ее фигуре.

–…Хай, Юджин!

Мое интернациональное имя допускало разные варианты. Поляк Кристиан звал меня «Евген». Дик обращался классическим немецким Ойгеном. Для Лауры, употреблявшей только английский, я был «Юджином». Меня это не напрягало, а забавляло. Я имел три, если не четыре лица и был един в ипостасях.

Я повернулся в другую сторону. Лаура шагала впереди, я отметил, что если роста в ней было сто восемьдесят пять сантиметров, то два метра составляли конечности. Хербен еле поспевал за ней и выглядел непразднично в затрапезной бейсболке цвета хаки. Имей я девушку с такими ногами, то от счастья не бежал бы за ней, а летел по воздуху.

– Хай, Лаура!!!

Кажется, я крикнул слишком громко и радостно. Девушка остановилась.

– Хай, Сток!

Друзья звали Хербена «Стоком», только я забыл, что это означало по-голландски: просто «длинный», просто «тощий» или то и другое.

– Матка Боска! – Хербен просиял.

Точнее, превратился в одну сплошную улыбку.

Лаура послала мне красивый воздушный поцелуй и поспешила дальше. Для того, чтобы достигнуть угла корпуса и свернуть к мостику, ей понадобилось не больше трех шагов.

Так все-таки… хорошим я был человеком, или плохим?

Четверо молодых голландцев увидели меня в бассейне, окликнули, улыбнулись и помахали руками с мыслями о грядущем вечере. А пить мы собирались не на мои деньги и не на моей территории – как пили и ели когда-то те, кого я по дурости считал своими друзьями в России. Ребятам просто было хорошо рядом со мной. Как хорошо было и Кристиану, и Саше, и даже его кореянке, сидевшей с нами. Да и Ибрагим выбрал меня, хотя наверняка тут имелись другие русские, владеющие и немецким и английским.

Наверное, все это о чем-то, да говорило.

И для людей посторонних я был не плохим человеком, а хорошим.

При всей глупости, недостойной сорокавосьмилетнего русского мужчины, мысль согрела.

Я вылил в себя остаток бренди.

Потом окунулся с головой, наслаждаясь объятиями ласковой воды.

Затем опять легко подтянулся на край бассейна.

До обеда оставался час или чуть больше.

Я осуществил аварийную заправку. Но горючего пока недоставало: лампочки погасли, однако стрелки указателей стояли на нулях. Мне требовался повторный заход.

Тем более, бог любил троицу, а пустых стаканов стояло всего два.