Читать книгу Der Kamerad - Виктор Улин - Страница 18

* * *

Слова «отпуск» и «казнь» вряд ли могли соседствовать в мыслях нормального человека.

Со стороны такое могло показаться странным, диким и вообще невозможным.

Но со мной все обстояло именно так.

Я был безработным.

На своей нелюбимой и нелюбящей родине я остался за бортом.

Потерял все, что имел: работу управляющего филиалом московской транспортно-логистической компании с дурацким названием «Ифеко», неплохой оклад, положение, служебный кабинет, служебную машину, служебный бензин, служебную связь, нескольких достаточно выразительных подчиненных, и так далее… Всего потерянного не хотелось перечислять.

Я потерял саму жизнь.

Но выброшенный за дверь, летел отдыхать.

На в какое-нибудь богом забытое Сочи, а прочь из России – в цивилизованную страну, где даже в общественных туалетах висела двухслойная клозетная бумага.

Просто так сложилось.

Так легли жизненные планы: работу я потерял одномоментно, неделей раньше ничто не предвещало моего падения.

Мы с женой собирались провести отпуск вместе. В прошлом году в это время я тоже оказался незанятым и находился в состоянии прострации, она ездила отдыхать одна.

Нынче мы все спланировали четко, хотя – сейчас я уже не видел смысла врать – не слишком верили в выполнение планов. И на самом деле к тому не очень стремились, ведь – опять-таки, честно говоря – наши отношения перешли в состояние, когда желание не разлучаться во время отпусков осталось игрой, положенной стопроцентно положительным супругам. А внешне даже для знавших нас близко мы в самом деле казались стопроцентными, игру следовало доиграть до конца.

Результат игры определился без нашего ведома, причем сначала без намеков на мою грядущую катастрофу: жене в ее фирме подписали заявление на отпуск, а мне в моей вернули, сославшись на летний аврал, при котором само упоминание об отпусках является «неэтичным». Жена имела полное право на отдых, она работала целый год не меньше моего. Поэтому мы собрали ее, купили путевку и она опять улетела одна – тоже в Турцию, но в Белек. А через несколько дней мне позвонили из головного офиса и довольно радостно сообщили, что отпуск мне все-таки предоставят.

Я, конечно, сходу возмутился и заявил, что мне не нужен отпуск именно сейчас, когда сломаны семейные планы, что я ни при каких условиях не сумею присоединиться к супруге. То есть, конечно, теоретически можно было все переиграть: взять два новых тура в той же конторе, потом ехать на место и забрать жену к себе. Но для нее это означало отказ от уже начавшейся путевки, а в таких случаях турагентство удерживало неустойку в девяносто процентов, наш совместный отдых получился бы золотым.

Но – если говорить честно в третий раз! – я не ощущал огорчения со стороны жены, что отдыхать нам придется врозь.

Поэтому, спустив излишек пара и довольно неучтиво завершив разговор, я заставил себя остыть. Выпил кофе в кабинете, потом спустился на улицу, зашел в сервис-центр «УзДЭУ», занимавший цех бывшего завода с другой стороны двора, перекинулся парой дружеских фраз со знакомым узбеком-мотористом, затем поднялся обратно, по дороге в свой кабинет походя заглянул в декольте бухгалтерше, заперся у себя и выпил кофе еще раз. А потом, проведя таким образом полчаса, перезвонил в Москву и сказал кадровичке, что отпуск беру, но уйду не со следующего понедельника, а после возвращения жены. С одной стороны, я хотел встретить ее по-человечески, а с другой – избежать проблем с ее машиной. Мы, как и многие жильцы нашего дома, имели перед подъездом собственный парковочный карман на два места, сделанный на свои деньги и загороженный цепями. Оставшись дома, я мог хранить фиолетовую машину жены под окном, время от времени ее переставляя, чтобы не возникло подозрения о долгом отсутствии хозяина. Уехав немедленно, я был бы вынужден поставить ее на охраняемую стоянку, что означало дополнительные траты и лишние хлопоты по возвращении.

Переделать приказ на удобную для меня дату согласились без уговоров, причем дали не привычные для нашего времени две недели отпуска, а полных двадцать восемь дней.

По совокупности факторов ситуация показалась мне подозрительной, слишком уж волшебным образом в один миг выпали три семерки на колесиках моей судьбы. Я кинулся наводить справки о перспективах своего положения в компании, использовав всевозможные побочные каналы – но ничего конкретного не выяснил.

Разумный человек на моем месте затянул бы пояс потуже, отпускные – «в счет внепланового аванса», как подчеркнула бухгалтерша – положил бы на банковский счет, а отпуск провел на своей даче, обмахиваясь ветками от комаров и зажигая костры, чтобы не слышать запахи соседского навоза. Но я-то – к какому выводу оставалось прийти сейчас – разумным никогда не был.

И потому поступил прямо противоположно: согласно принципу неповешенного утопленника, хотя мне, возможно, было написано погибнуть под машиной. Ведь все последние годы – практически с начала недружественного к моей персоне двадцать первого века – я не заглядывал в будущее слишком далеко. Точнее, вообще не заглядывал, поскольку будущего у меня не было.

Я решил махнуть рукой и на две недели остановить себя в настоящем. Спланировал отдых, нашел себе хороший по всем параметрам отель

Но в день, когда я получил у финансового директора подтверждение, когда осталось дождаться завтрашнего утра, снять с зарплатной карточки деньги, поехать в агентство и оплатить заказанную путевку…

…Как раз в тот черный день к нам нагрянул президент компании – точнее, ее владелец. Молодой москвич, которому олигарх-отец дал денег на забаву в виде собственного бизнеса.

Он внимательно осмотрел офисное помещение, которое я только что расширил и отремонтировал, поговорил по очереди со всеми сотрудниками. А потом, когда мы закрылись вдвоем в кабинете, сказал, что за оставшиеся дни плюс месяц отпуска я, вероятно, сумею найти себе другую работу.

Приговор, произнесенный равнодушным тоном при взгляде поверх моей головы сквозь клубы сигаретного дыма, меня шокировал, но не удивил. В этой компании все сотрудники ощущали себя под козырьком лавины. Я ожидал неприятностей; я даже культивировал внутреннюю готовность к худшим из перемен.

И я знал, что этот кривоногий «мажор» – по гримасе судьбы мой тезка, только не Евгеньевич, а Александрович – активно меня не любит и придирается к работе нашего филиала как ни к чьей другой. Я раздражал его всем: возрастом, кандидатской степенью, знанием языков и даже тем, что не курил. Я знал, что рано или поздно он меня прихлопнет, и не мог понять, зачем он одобрил мою кандидатуру на собеседовании, для которого мы оба приехали в Самару и даже пять дней подряд выпивали в ресторане по бутылке водки за его счет.

В общем, чисто теоретически я был ко всему готов.

Но все-таки на какой-то момент стул качнулся подо мной, точно самолет неожиданно провалился в воздушную яму, попав в зону турбулентности.

Но я сдержался; ухватился за край стола – длинного приставного, поскольку за моим начальническим сидел президент, разложив свои вещи, барсетку, ноутбук и курево – и ничего не сказал.

Отчеканив слова, зачеркивающие мою карьеру и, он облегченно вздохнул и, не услышав от меня ни звука, продолжил речь. Он говорил много своим привычным голосом, натужно имитирующим хозяйский бас, сквозь который то и дело прорывались гнусавые нотки убогого, как полулитровая кофейная кружка, системного администратора – правда, хорошо подстриженного. Подчеркивал мои заслуги как хозяйственника и организатора, отмечал мою любовь к технике, но из перечисления заслуг не становилось яснее, за что он меня увольняет.

Хотя я знал это сам. И тысячу раз соглашался с Экклезиастом: в многом знании я умножал скорбь, по крайней мере для себя.

В начале января у меня пропала двадцатитонная фура с грузом бутылок стоимостью сто двадцать тысяч рублей, отправленная в Санкт-Петербург на пивзавод «Балтика».

На самом авария произошла еще перед новым годом: дальнобойщик спешил под красный свет и в кого-то врезался в Солнечногорске под Москвой, его задержала ДПС, а фуру отогнали на штрафстоянку до окончания разбора, который отложился из-за долгих праздников. Тягач не принадлежал водителю, а был взят им в лизинг, не завершив перевозку и не получив за нее денег, он просрочил платеж, и ко всем прочим бедам автопоезд вместе с грузом оказался под арестом за долги. Девушка-логист, которая вела это направление, молчала до последнего момента. При перманентной неразберихе, без которой не мыслилась сама автотранспортная деятельность, пропажи хватились лишь в апреле, когда поставщики стали сверять приходы при закрытии квартала. Конечно, вина лежала на мне: всю весну я занимался ремонтом и приотпустил личное отслеживание перевозок, к тому же принял в штат начальника отдела логистики, не имевшего иных дел, кроме контроля каждого рейса от погрузки до выгрузки. Более того, узнав о событии почти случайно, я повел себя неправильно. Я должен был разразиться громами и молниями, в один момент уволить непосредственно виновную сотрудницу, раздув скандал до небес и переведя все стрелки на нее. Это оказалось бы единственно правильным вариантом, поскольку в «Ифеко» каждый вел свое узкое направление. Но я пожалел нерадивую логистку: она годилась мне в дочери, маялась с семейной жизнью, никак не могла вынудить сожителя жениться. И, кроме того, имела изумительно красивые ноги и носила очень короткие юбки.

И я решил попытаться спустить все на тормозах – точнее, согласовать несогласуемое.

Именно несогласуемое, поскольку прошло время и события сделались необратимыми. Несколько месяцев шли претензионные препирательства с поставщиком – турецким заводом стеклотары, одним из немногих работающих предприятий нашего города – который был разъярен не столько убытком, сколько ситуацией, в которой наша фирма опростоволосилась из-за безголовой девчонки, думавшей лишь о новогодних фейерверках и положившейся на исполнителя, которому не стоило доверять даже перевозку ящика водки в багажнике «жигулей». А мое начальство считало, что я должен делать в филиале всё за всех, хоть и получать лишь свою зарплату.

В какой-то момент я был готов оплатить убытки из своей зарплаты и снарядить на «Балтику» повторную отправку, но выяснилось, что пивовары непрерывно обновляют продукцию и бутылки такого дизайна уже не используются.

Когда страсти достигли высшей точки, я оказался перед альтернативой. Мне позвонили от поставщика и предложили приехать для урегулирования спора. Начальница отдела сбыта честно сказала, что мне предложат выбрать между актом о признании суммы ущерба и официальным уведомлением о разрыве отношений, означающим потерю ключевого клиента, одного из главных в регионе. Попросив отсрочки, я позвонил президенту, но его телефон оказался отключенным. Генеральный директор «Ифеки» – ни за что не отвечающий тридцатипятилетний медузоподобный полудурок с весьма подходящей фамилией Тюльнёв – велел «действовать по обстоятельствам», хотя вопросы такого порядка всегда решались на уровне московского генералитета.

Действовав, как диктовали те самые обстоятельства, я подписал акт и договорился о выгодном для нас погашении ущерба путем взаимозачета. Ценой неимоверных усилий и даже унижений с моей стороны клиент был сохранен.

Но я чувствовал, что как бы ни легли следующие карты, в этой фирме мне уже не жить.

Так оно и оказалось.

Через несколько дней мне позвонил президент и, имитируя искреннее удивление, сказал, что к нему зашел генеральный директор, который впервые слышит и о подписанном мною акте и о разорванном на моих глазах убийственном письме. Разговор с непосредственным начальником я не записал, глупо положившись на честность, само слово о которой было неприменимым в отношении с московскими работодателями. Хотя, конечно, даже диктофон – которого у меня не было – вряд ли бы мог помочь, руководство знало, что в любом случае я буду уволен. Ведь я выполнил свою задачу, за год расширил филиал, набрал штат и отремонтировал целый этаж старого здания, потратив смехотворную сумму. Я слишком поздно понял, что, обещая золотые горы в дальнейшем, нанимали меня на один год для выполнения одной задачи с тем, чтобы заменить следующим рабом за такую же зарплату с такими же обещаниями. Наемные работники для Москвы всегда были рабами, никем иным быть и не могли.

Приезд басовитого программиста на новеньком «мерседесе» S-класса это подтвердил.

Я не помню, каким образом доехал из офиса до дома.

Увольнение было катастрофой. Остаться без работы в сорок восемь лет значило уже нигде не устроиться по-нормальному, в этом заключался весь ужас моего положения.

Прежде, случалось, люди медленно шли ко дну, но у них все же оставался какой-то шанс вынырнуть. Теперь за каждым увольнением зияла пропасть вечной безработицы.

Я в один миг стал никем.

Я пил всю ночь, методично наполняя себя водкой. Жена была в Турции, мне никто не мог помешать. Я довел себя до состояния, которое не позволило бы совершить какой-нибудь неразумный поступок. Хотя неразумнее того, до чего я уже довел свою жизнь, быть не могло.

Наутро, с трудом выбравшись из постели, найдя вслепую и выпив в один прием полуторалитровую бутылку минеральной воды, я раскрыл глаза. В отчаянии подошел к окну, посмотрел на стоящую перед подъездом служебную машину, с которой вот-вот предстояло расстаться, и подумал, что все бесполезно.

Я мог рвать на себе одежды и посыпать голову пеплом, но это ничего, абсолютно ничего не могло изменить.

Я не мог лично расправиться с богатеньким выкормышем Евгением Александровичем Баваевым. Прорежь я все четыре колеса его лимузина, стоящего по моей договоренности на внутренней парковке арендодателя – он бы достал из барсетки пачку денег и через полчаса сюда не только привезли бы новый комплект, но и заменили все на месте. Наш убогий город славился некриминальностью, здесь было негде купить радиомины, чтобы взорвать его вместе с черной машиной.

Я бы с наслаждением навредил самой фирме, парализовал на время ее деятельность: уничтожил клиентские базы, стере отчеты, испортил 1С. Но мне бы не удалось разбить хорошим пинком чудовищно дорогой сервер, за которым когда-то я лично ездил в Казань. И физическая сеть и пароли были в руках сисадмина – белесого киселеподобного юноши, нанятого мною и до работы в «Ифеко» разводившего персидских кошек.

Я оказался не в состоянии сделать что-то лично для себя. Имея формальную власть над филиалом, фактически я был таким же бессильным, как и прочие работники: отвечая за все, не имел доступа к средствам, которыми ведала бухгалтерша. И, уходя в никуда, я даже не имел возможности опустошить банковский счет, поскольку наше подразделение такового не имело.

Единственно, что я смог сделать – это залить по служебной карте полный бак бензина жене.

Хотя, конечно, хозяин был прав, поступив со мной по-скотски: любой бизнес основывался на деньгах, у кого-то украденных, и продолжался за счет скотства по отношению ко всем.

Начисленные отпускные не решали проблем, на них я не прожил бы и пары месяцев. Единственно разумным в данной ситуации мне показалось не менять планов – уехать в Турцию, на две недели оторваться от действительности перед тем, как погрузиться в смертную пучину отчаяния. Отдохнуть хотя бы потому, что поиск новой точки приложения моих никому не нужных способностей в скором времени требовал новых сил, а их у меня уже не осталось.

Я махнул на все рукой, снял деньги, поехал в агентство и выкупил путевку.

Разделавшись со мной, миллионер сел в свой «мерседес» и поехал наводить порядки в Омском филиале, а я остался тут – еще при должности, но уже без капли желания работать последнюю неделю.

Я ощущал себя в бреющем полете: с уже почти закончившимся топливом, но еще не потеряв высоты. Кажется, я плохо соображал, что делаю и как собираюсь прожить оставшееся время, но все-таки как-то жил.

Вечером я позвонил домработнице. Таковая у нас имелась: жена всю жизнь мучилась болями в пояснице, а мои работы вечными разъездами не давали возможность мыть полы самому. Эта девушка лет двадцати восьми, студентка-заочница из деревни нуждалась в приработке, убиралась хорошо и приходила раз в неделю по субботам, я позвал ее вне графика. Причина была реальной: жена возвращалась через четыре дня и я хотел встретить ее чистой квартирой. Мы договорились на следующее утро, я доложен был впустить гостью и уехать на работу, оставив ее убираться. Ключей она не имела, но уходя, умела защелкивать за собой ригельный замок.

Намерений, кроме внеплановой уборки, я не имел. Домработница умом не блистала, красотой не отличалась и имела слишком маленькую грудь; в ней я видел только приходящую прислугу, не более того. Но в тот день что-то сместилось в моем восприятии. Девушка явилась точно в назначенное время, я впустил ее, будучи уже одетым для работы, в костюме и при галстуке, и собирался выскользнуть мимо нее на площадку.

Но в последний момент, совершенно неожиданно и в общем не к месту и не к ситуации, владевшей моими мыслями, обратил внимание на ее ноги.

Как ни странно, алкоголизм, не убил во мне мужчину.

Сегодня я сказал бы, что они всего лишь на полметра были короче тех, на которых ходила Лаура. Но тогда я Лауры еще не знал, длины ее ног не представлял, а всего лишь отметил, что нижняя часть домработницы очень хороша, и бедра ее, практически голые под очень короткими шортами, сияют очень заманчиво. К тому же стоял июль, в маршрутке было жарко, и от аромата ее подмышек впору было умереть.

Выскальзывать я не стал; напротив, запер дверь и предложил ей выпить кофе.

Домработница удивилась донельзя, но предложение приняла. И пока она, не имея аристократических вкусов, сидела у круглого стола на нашей уютной кухне и ждала, когда ароматно дымящийся напиток остынет до температуры столовского чая, я удалился в гостиную и вышел на балкон. Оттуда позвонил в офис и довольно жестко сказался внезапно больным – к чести президента, он не обнародовал сразу мое увольнение, и перед сотрудниками я еще имел статус начальника. А возвращаясь на кухню, прихватил из стенного шкафа матовую бутылку «Арпи». Девушка не возражала и уже не удивилась.

Происходившее потом растаяло в тумане.

Я помню лишь, как булькал темно-янтарный коньяк, наполняя пузатые рюмки советского хрусталя, и как остро пахла красная икра, открывая банку которой я в спешке чуть не поранил палец. А потом я вдруг очнулся, всплывая откуда-то вверх, и понял, что лежу на кровати и смотрю в потолок, а с потолка на меня смотрит люстра, на которой висит белый лифчик с прозрачными силиконовыми бретельками. Опустив взгляд, я обнаружил, что поперек моего голого живота лежит голая нога двухметровой длины, к моему голому боку прижата голая же грудь, маленькая… но хорошая.

И, кажется, умирать не стоило; стоило еще пожить, хотя бы немного.

Следующие три дня я не выбирался из постели. То есть, конечно, время от времени выкарабкивался: шел достать следующий коньяк и открыть следующую банку икры – но потом возвращался, падал обратно и опять клал на себя ту же ногу. А владелица ног почти не просыпалась, жевала бутерброды, не открывая глаз и запивала коньяком из моей руки. Девушка – ставшая недевушкой как минимум пятнадцать лет назад – жила на съемной квартире с многоюродной сестрой и ее вечно болеющим ребенком без отца, ей недоставало условий для нормального сна.

Цели затеянного за эти дни и ночи мы достигли лишь дважды.

Первый раз был продиктован первым выпитым коньяком, а второй совершили для порядка перед тем, как подняться, чтобы заняться каждый своим делом: я ставить в стирку простыни, она – собирать свои волосы, раскиданные по всей квартире трусики-маечки, и наконец мыть полы. Все остальное время я просто пил, а она просто спала. Но тем не менее этот, неожиданный для меня самого, кунштюк вселил иллюзию продолжающейся жизни.

И жену, за которой я приехал в аэропорт на вымытой за счет фирмы машине, с громадным букетом любимых ею роз цвета киновари на заднем сиденье, я встретил как полностью успешный, уверенный в себе и любящий муж.

Последнее могло показаться странным, но я считал, что к свершившемуся между мной и тридцатилетней недевушкой любовь не имеет никакого отношения. И более того, всю жизнь понимал, что после любого «прыжка на сторону» мои чувства к жене становятся лишь крепче.

Она – в меру загорелая и безмерно счастливая – была рада увидеть меня здоровым и в общем веселым.

О том, что я был трезвым, говорить не стоило; за рулем я никогда не пил хотя бы из-за неудобства, там проваливался стакан.

Подхватив жену на руки при выходе из зоны прибытия, я понес ее в дышащую розами машину, не сразу вспомнив про чемодан.

О своем предопределенном увольнении я ничего не сказал.

А жена в общем не слишком интересовалась моими делами; годы моих бесконечных и бесплодных метаний выработали в ней эмоциональный иммунитет.

Да и вообще, отношения с женой у меня были сложными. И, должно быть, редкими для людей нашего возраста.

Мы сошлись с нею четырнадцать лет назад на базе страстной любви, счастливо совмещенной с кошачьей страстью. Последнее казалось мало реальным, но в 1993 году я еще почти не пил и был много на что способен.

Страсть, конечно, прошла бы и без моего пьянства: горящие тела всегда рано или поздно превращаются в головешки – а любовь осталась.

Если признаться честно, я и сейчас любил жену не меньше, а может быть, даже сильнее, чем в первые годы наших совместных исканий.

Ведь когда отхлынул прилив чувственности, обнажились скалы чувств.

Это, конечно, могло показаться смешным.

Любовь в жизни нормального человека хрестоматийно занимала лишь некоторый ограниченный временной интервал, захватывающий юность и молодость, а потом ее значение должно было сходить на нет, замещаясь более существенными сущностями. На самом деле все определялось порогом восприятия, который у всех был разным. И самыми счастливыми были люди, чьи души были покрыты носорожьей кожей: такие не испытывали никаких чувств вообще и всю жизнь жили счастливо.

У меня же душа, верно, была полностью обнажена, я жил любовью и мне предстояло умереть в любви.

Я любил свою жену беспамятно, безумно, остервенело.

Не кладя на руку на сердце, я мог сказать, что в случае надобности пошел бы за нее воевать.

Я не любил свою родину, я презирал свой народ в целом, за страну под трехцветным флагом отказался бы воевать даже под угрозой расстрела – а вот за жену пошел бы даже не сегодня, а вчера. Ради нее подставил бы свою грудь под крупнокалиберный пулемет Владимирова, о котором в наставлениях говорится, что попадание одной пули отрывает конечность, а любое ранение смертельно.

Но от меня никто не требовал защищать жену от КПВ.

Я должен был лишь обеспечить ей безбедное существование.

А этого не получалось.

Я оберегал жену от худших мелочей быта, так у нас сложилось с самого начала. Я тащил на себе дом, заботился обо всем от ремонта посудомоечной машины до поддержания запаса туалетной бумаги. Я часто готовил еду и занимался стиркой. Конечно, стирала машина, но ее требовалось загрузить, запустить, потом разгрузить, иногда тоже ремонтировать. Домработница приходила раз в неделю, а обувь приходилось держать в порядке каждый день. Я изо всех сил старался заработать; в прежние времена, когда был моложе и соответственно востребованнее, работал одновременно в четырех, иногда в пяти местах. Но денег все равно не хватало; нам обоим хотелось больше, больше и больше.

Это, вероятно, было нормальным явлением; я никогда не мог понять людей, ограничивающих свои потребности.

Уволившись из авиационного института, когда доцентская должность стала приносить больше насмешек, чем доходов, я тыкался во все возможные точки приложения своих сил, которые у меня все-таки имелись.

Жена время от времени говорила, что нужно перестать работать на кого-то – обогащать того же недобитка Баваева – и открыть собственный бизнес.

Она укоряла меня в неспособности заиметь серьезные деньги; в последнее время все чаще осыпала всеми возможными упреками, на какие способна женщина, решившая что мужчина сломал ей жизнь.

А я всю жизнь бился рыбой об лед.

Понимая, что каждый удар лишь отбирает у меня силы, не отзываясь ничем положительным, но все-таки надеясь рано или поздно пробить преграду и уйти на спасительную глубину.