Читать книгу Корни России - Виктор Васильевич Вассбар - Страница 11

Глава 1. Масленица

В узкой долине меж двух речушек Карагайка и Щучка, упираясь южной вытянутой стороной в бурную реку Иша, северной, уткнувшись в широкую долину плавно скользящую к южному скату горы Елтош, разместилось село Карагайка. С востока на небольшое село, всего два километра в длину и шириной в треть километра, величаво смотрела самая высокая в этой местности гора (894 м) Карагайская Синюха, не менее гордо смотрела на него и гора Елтош (708 м), густо поросшая кедром, сосной, осиной, березой, черемухой, боярышником, рябиной и кустарниками. Из-за реки Иша, прищурившись и как бы подглядывая из занесённых снегом кустарников, за жизнью села наблюдали кособокие замерзшие озёра. За ними на село, с высоты похожее на курчавое, пушистое дерево, свысока смотрел кривой ряд хребтов, извилистый строй больших и малых сопок, и с любопытством рассматривали его статные курганы и косые взлобки. Весь этот хоровод высот до самой границы с Китаем и Монголией был совершенно не обжит. Только вдоль Чуйского тракта, что, извиваясь как горная река, течёт в те государства, небольшими серыми пятнами выстроились поселения, в которых вперемежку с коренным населением Алтая живут русские люди, выходцы из европейской части России.

Хитро спряталась Карагайка от непрошеных людей, а желанные гости могли прийти в село, только со стороны села Старая Барда (с 1960 года село Красногорское). Поднявшись на небольшой пригорок, взгляду путника открывалось все селение. С высоты, действительно, Карагайка, словно ветвистое дерево, а всё, потому что главная дорога как ствол дерева, от которого разлетаются проулки шириной в одну тележную колею. В каждой ветви домики с большими земельными участками, иные строения – крупные усадьбы, словно шишки на кедре, это крепкие хозяйства староверов. От каждого дома ползут узкие тропинки к колодцам, от них к огородам, далее к выгонам для скотины. В центре села небольшая церквушка, дом сельской управы, торговые ряды купцов Вараксина и Куранова, небольшая лавка Агафона Ивановича Шубина, приходская школа и площадь для схода селян, с небольшим тесовым укрытием на случай непогоды.

Весна, последняя неделя её первого месяца. Сибирская зима ещё в силе и не собирается без боя сдаваться малолетней весне.

Село ещё спит, не вьются дымки из печных труб, и петухи спят на насестах, но в доме старшего Косарева кто-то бодрствует, что понятно по шороху за печью. Может быть это кот? Нет, он спит, свернувшись калачиком на тёплой кошме. Тогда, возможно, старый дед Данила, что в семействе Косаревых поднимался первым и монотонным, занудливым стуком своего самодельного деревянного протеза будил всё семейство, даже поднимал с лежанки кота – всегда сонного и ленивого.

Потерял ногу русский солдат – Данила Степанович Косарев в сражении с Османской Империей в 1829 году. Ампутировали ему левую ногу чуть ниже колена после ранения осколком от турецкого снаряда, а было ему в то время двадцать девять лет, но отсутствие ноги не повлияло на продолжение рода. В 1831 году появился первенец Ермил, после него дочь и ещё четыре сына. От младшего Гаврилы в браке с Полиной Караваевой пять сыновей и две дочери.

Сегодня же в доме шумел не он, его самого раньше времени разбудил весьма громкий шорох, идущий из дальнего угла печных полатей, где обычно проказничала ребятня – его внуки, и где кот Барсик устроил себе лежку. По сумеркам за окном Данила Степанович прикинул, бродить бы ему в сладких сновидениях еще добрых пару часов, а потому решил найти и наказать охальника, прервавшего его покой. Для верности взял свой костыль и, подойдя к печи, начал этим батожком крепко ворошить тот закуток.

– Ой-ё-ё-ёй! Дедка, не бей сильно! Сам слезу! – донёсся с полатей голос ребёнка, по которому дед понял, что охаживал костылём внука Сашку, одного из детей своего младшего сына Гаврилы. Ожидая, когда нарушитель семейного покоя спустится с полатей, Данила присел на скамеечку у камелька, а внучек, не видя деда в темноте, спрыгнул с верхотуры и голыми пятками врезал своему предку по лысине и оголённым плечам. Тот, не ожидая от мальца такой прыти, матюгнулся, подпрыгнув, взмахнул руками и зацепил ими рукомойник, ещё с вечера до краёв наполненный водой. Посудина сорвалась с гвоздя и плюхнулась в медный таз. Грохот, плеск воды, вновь непотребные слова из старческих уст. Котяра с испугу с полатей и через деда прямо на окно, а там горшок с геранью стоял. Глиняная посудина в дребезги, осколки с глухим треском на пол и по оконному стеклу, благо не разбили его, а кот, ещё более очумев, с подоконника в два прыжка и в бабкину кровать, точно на её голову. Бабка в крик, от ужаса метнув молнии из глаз, что было явно видно в свете лунных лучей, проникших сквозь стекло окна, освободившегося от преграды – горшка с геранью. И тишина, мёртвая тишина. Как ни странно, накануне чествования веселого дня – масленицы, все семейство так уработалось, что не услышало всего этого шума, – звона, крика и мата, никто не пробудился, лишь кто-то повернулся на другой бок и вновь засопел. В сонном сопении были слышны лишь швырканья Сашки, тихие матюги деда, да бубнила недовольная бабка.

Отпрыск, не дожидаясь от дедули строгой взбучки, сразу, как только всё стихло, быстренько сиганул мимо него в половину дома, где спали старшие братья и, меж них втиснувшись, претворился спящим. Пошарив вокруг полуслепыми глазами и не обнаружив организатора беспорядка, дед почесал ушибленное место и, кряхтя, направился к своей лежанке досматривать прерванный сон, держа в руках предмет слабо различимый в полумраке.

Однако, что же в такую рань заставило Сашку шарить по тёмным углам?

Ему была нужна старая шапка треух, её, обронённую у печи, и держал в руках пришедший в себя старик.

Понял Данила Степанович, по делу младший на верхотуру лазил, понял, что тот хотел перехватить нужную вещь прежде, чем старшие могли присвоить её поутру. Дело в том, что тот головной убор большой и не по размеру Александру, был нужен ему для участия в подростковом кулачном бою.

В первый день масленицы кулачный бой начинался битвой отроков от двенадцати до пятнадцати лет, и отбор из этой среды проходил по справедливости. На входе в поле сражения на высоту полтора метра ставилась дуга с конской упряжи. Мальчики, перед тем как приступить к сражению, надевали рукавицы, на них верхонки из кожи, валенки (сапоги не допускались), шапку, пояс либо ремень и во всем этом проходили под дугой. Если верх шапки касался мерки, юноша имел право встретиться с противником, если не касался – не допускался до боя. Бить разрешалось не ниже живота, упавший считался выбывшим, а разбитые губы, носы, в счет не шли. Победителя в этот сезон ждал необычный приз – одноствольное ружьё шестнадцатого калибра. Нашему ночному бедолаге, чтобы выступить на соревнованиях не хватало нескольких сантиметров. Вот Санька и решил, что прибавить недостающие сантиметры ему поможет шапка, если сделать её верх высоким, – набить внутренности пучками ваты. По его расчетам в таком головном уборе он имел шанс пройти отбор, значит, получить право на участие в битве.

Пролежав полчаса на лежанке, проворочавшись с бока на бок, дед Данила, приподнялся с постели, пристегнул к ноге протез и медленной походкой направился к притихшему внуку. Подойдя к лежащему с закрытыми глазами ребенку, постоял, подумал о чём-то своём и, втиснув подмышку внуку нужную ему вещь, медленно развернулся и пошел, тихонько вздыхая, досматривать свои сонные фантазии в ожидании пения третьего кочета – самого звонкого петуха в селе, принадлежащего соседу по усадьбе Федулу Зотову.

(Первые кочета полночь отпевают, вторые (перед зарей) чертей разгоняют, третьи (на заре) солнышко на небо зовут).

Обмороженная луна ещё высоко в небе, но вот из труб уже потянулись тонкие серые струи дыма. Разминая косточки, проснулись старики, за ними встали с постелей их старшие дети, а вскоре покинула полати и ребятня. Сегодня 28 января 1885 года, понедельник, радостный праздник, которого все, и стар и млад, ждали целый год, – боярыня масленица.

Люди в этих местах рано встают, в четыре утра уже на ногах; надо накормить скотину и подоить коров, растопить печь, настряпать пироги и испечь их, но сегодня хлопот больше, сегодня первый день масленицы и кроме обычных будничных дел надо ещё испечь не одну сотню блинов и приготовить множество блюд к праздничному столу.

Потягиваясь и разминая сонное тело, с третьим петухом поднялся Ефтей Долгов, – староста общины староверов. Подойдя к рукомойнику, умылся, натянул на исподнее штаны и рубашку, и направился к столу, но лишь только сел не скамью, как услышал стук в окно.

Ранним гостем оказался недавно принятый в общину староверов Игнатий Шалаев. Этой ночью, будучи устроителем бревна с призами, что ставят вертикально, он решил для крепости и под ночной морозец пролить водой выемку вокруг деревянного столба. То, что он увидел, всполошило его.

Зайдя в дом Долгова, Игнат торопливо взволнованным голосом изрёк:

– Подхожу я с ведерком воды к столбу, а на противоположном берегу, где наши соседи тайнинские тоже столб установили и с кем мы соревноваться будем, монах с иконой ходит, на меня внимания никакого не обращает. Решил я выяснить, что делает в такую рань священник католического прихода. Хоть и на своей стороне, а может заклятие, какое вредное, для нас православных творит. Подошел я к краю своего берега, слышу, хоть и не понимаю польский язык, вроде бы молитву говорит, а икона та у него наша – православная Матерь Божья с Исусом. Только ликом она вся чёрная… какая то.

Долгов усадил взволнованного гостя за стол, попросил невестку принести чай и пироги на стол поставить, а потом, не торопясь, прояснил:

– Ты Игнат Пантелеевич, успокойся, никакого вреда сосед, что за рекой, хоть и веры не нашей не принесёт, потому как масленичная неделя у них, как и у нас христиан, равно празднуется. И самая почитаемая святыня в Польше – Матка Боска, по церковному Ченстоховская икона Божией Матери. С ликом действительно тёмным, но по преданию писана самим святым Лукой. У нас в Москве, в соборной церкви подобный образ имеется. А заставила настоятеля церкви Бронислава Ковальского быть на этом месте с ликом святым лишь одно, испрашивал он благодати и победы для своих прихожан, что будут состязаться с нами. Так что, Игнат, ты особенно об увиденном не распространяйся, это дело не наше, тем более осуждать, кого бы то ни было у старообрядцев не принято.

(Ченстоховская икона Божией Матери, её ещё называют «Непобедимая Победа», а также «Черная Мадонна» – из-за темного лика Богоматери, принадлежит к числу самых почитаемых святынь Польши и многих европейских стран. Является она и одной из наиболее почитаемых святынь православного мира).

За три дня до начала масленичной недели уважаемые люди сёл, вытянувшихся по обоим берегам реки Иша, решили собраться в управе села Карагайка для обсуждения вопросов касательно праздника.

После утренних молитв и завершения всех насущных дел со стороны Тайны на тройке с бубенцами приехали к карагайской управе Иван Самойлов – первый сыродел он же основатель масло-сыр завода и его зять Анджей Бжинский – поляк, женатый на его старшей дочери Галине, сменивший по любви к русской девушке католическую веру на православную. С ними приехал Витольд Адамович, поставивший в таёжном распадке на окраине Тайны заводик, где варил пиво и изготовлял вино из таежных ягод. Хмель всегда был под рукой, в тайге его более чем достаточно. Вместо сахара – мед, для этого содержал две пасеки. Четвёртым членом совета от Тайны был староста Ерофей Думнов, имевший смолокурню, в которой гнал скипидар из пихтовых веток. Все приезжие сразу две сотни рублей выложили на покупку разных призов.

На обсуждение мероприятий по празднованию масленицы прибыли и алтайцы – Кергилов Багдер и Тодочиев Ирбис – лучшие охотники на пушного и иного таёжного зверя. Эти богатые кумандинцы кроме охоты занимались разведением маралов, количество голов которых было известно только им. Поставили алтайцы среди гор строение, в котором обрабатывали и консервировали пантовую продукцию, в дальнейшем это лекарственное сырье расходилось по аптекам Сибири, Китая, Монголии и Японии, где из него уже изготавливали медикаменты. Чтобы не быть обманутыми приезжими богатеями при продаже мехов и пантового сырья, алтайцы всегда приглашали в помощники Тимофея Гапоновича и Николая Игумного, зная, что старообрядцы будут вести торг по-честному. На масленичные гуляния эти гости полтораста рублей положили. Предложили так же новый вид соревнования, стрельбу из лука по целям, а призами выложили мех соболей, лисиц и несколько выделанных шкур овцы. За каждый выстрел из лука по общему согласию решили брать символичную плату – три копейки.

На всю масленичную неделю поселковый староста Карагайки Гаврила Данилович Косарев, приверженец старой православной церкви, получал широкие полномочия в отношении нарушителей праздничных гуляний, для чего в помощь блюстителю закона избирали совет от обоих поселений. От Карагайки сам Гаврила Данилович Косарев, Тимофей Гапанович, Ефтей Долгов, татарин Темирбек Абдулов, – купец, что владел производством «Пеньки». Меж селян у мусульманина другое имя Пенёк Веревкин, хотя на самом деле Темирбек был очень образован, и имя, обозначающее силу, крепость и железную хватку полностью соответствовало его телосложению. Фамилия Абдулов – «раб Божий, раб Аллаха» несла в себе не только его любовь к Аллаху, но и отвечала его миролюбию и почитанию людей. Приспособился татарин даже пыльцу с конопли в медицинские учреждения поставлять, а его веревки, выдерживали вес больший, нежели изготовленные другими производителями, да и тоньше и легче были в два раза. Правда, производство канатное, находилось не в Карагайке, а в Тайне, где всем руководили выходцы их Польши, но это не вызывало озлобленность к полякам со стороны православных, поляки, как и православные, глубоко религиозны и трудились на совесть. Высококачественные изделия Темирбека Абдулова ценились даже в самом Военно-морском Адмиралтействе. По характеру Темирбек был человеком веселым, праздники разные любил, а так как всегда был при деньгах, то выделял на них большую сумму. Вот и на масленицу он внёс сто рублей

От посёлка Тайна в совет вошли Иван Самойлов, Анджей Бжинский, Витольд Адамович и староста посёлка Ерофей Думнов. Для особо шаловливых и буйных под управой имелся подвал, хотя сделан он был лишь на случай задержания разных подозрительных людишек, воров и разбойников.

Собрались члены совета в управе села Карагайка и решили, где и когда проводить народное гуляние, установили правила судейства, расценки на торговлю, где снежный городок устроить, как награждать победителей в юношеском и взрослом кулачном бою, и тех, кто канат на свою сторону перетянет. Решили, чтобы обиды ни у кого не было, выдать по полтиннику каждому потерпевшему поражение в играх. Для победителей, кто верха столба достигнет, решили закупить два Тульских самовара, по одному на каждый столб, а чтобы не так просто было его снять, договорились привязать их на вертящееся колесо прямо по центру. А ещё по две пары женских полусапожек и мужских сапог, по четыре мешочка с набором чая и конфет, по пять связок бубликов и баранок на каждый столб повесить. Изобилие призов такое, что если судить по опыту прошлых лет, к концу соревнований их должно остаться более половины. Так и было задумано, чтобы все желающие могли испытать себя, но, как обычно, смельчаков много, а счастливчиков единицы. А чтобы порядок был, и пьяных драк избежать за три рубля назначили стражами покоя трех непьющих братьев Будилиных. Наделили их правом всех неугомонных, – не в меру пьяных и хулиганов в подвал сажать.

В первый день масленичной недели с утра потянулся народ к берегам реки Иша, где уже были установлены столбы, построен снежный городок и другие аттракционы.

Идут по селу развесёлые девицы, голосами звонкими парней из дворов зазывают, а те давно у ворот стоят, с ноги на ногу переминаются, ждут своих любушек, но выйти на дорогу не торопятся, гордые и вид у них деловой. За группой юниц идут отроковицы, с завистью смотрят они на старших девушек, тем уже по четырнадцать – пятнадцать, а им всего-то десять – двенадцать, не созрели ещё для полной любви, а уже её хочется. И всё же радостно и тем и другим в этот праздничный день. У девиц на алых устах улыбки, щёчки румяные, носики припудренные, платочки на головках праздничные – цветастые, шубки на лисьем, заячьем и соболином меху, на ногах кожаные полусапожки, на руках варежки с узорами цветными, у парней аж дух захватывает, глаза горят, ах, как хороши девицы. Наперерез двум девицам-подружкам из переулка братья Косаревы Иван и Алексей гордо выходят. Грудь вперёд, голова подбородком вверх вздёрнута, а у самих глаза так и горят, руки так и бегаю, и хочется братьям девиц загрести в охапку и расцеловать, а девицы были бы и не прочь, почему бы и подставить свои жаркие уста под губы красавцев братьев. Давно на них поглядывают две подружки; Екатерина Шубина – дочь лавочника Агафона Ивановича и Валентина Буторина – дочь зажиточного старовера Сидора Афанасьевича. Да и братья были бы рады породниться с уважаемыми единоверцами, уж очень пригожи их дочери и по годам созрели, – по пятнадцать лет подружкам.

Подруги увидели любых им братьев и тотчас с улыбкой на резных губах частушки звонкими голосами запели. Одна:

Ох, ну, подмигну старому седому,

А еще подмигну парнишке молодому.

Другая подхватила:

У меня миленка два, в том конце и в этом,

Одного люблю зимой, а другого летом.

Братья ещё выше подбородки приподняли, грудь колесом выставили и, сбоку на бок покачиваясь, походкой вразвалочку к подругам двинулись. Один:

Голубые, голубые, голубые небеса,

А еще есть голубые у залёточки глаза.

Тотчас звонкий смех вырывается с алых губ подруг и, не успев затихнуть, первая девица подхватывает:

Кудри вьются, кудри вьются у залетки моего,

А еще такие кудри у товарища его.

Подхватывает второй парень:

Моя мила платье мыла, я чембары полоскал,

Моя мила потонула, я чембарами достал.

Вторая девица:

Я плясала, топала, на мне юбка лопнула,

Дайте нитку подвязать, я еще пойду плясать.

Второй подхватывает:

Мою милку сватали, меня в сундук запрятали,

Сковородой прихлопнули, чуть глаза не лопнули.

(Чембары весьма просторные шаровары, кожаные или холщовые, надеваемые сверх чапана и тулупа, кои закладываются в чембары полами (подчембариваются). Употребляются в работе, в ходьбе, на промыслах и при верховой езде).

Потом все четверо смеются и идут к реке Иша, что посреди двух сел Тайна и Карагайка, где в самом широком месте летняя паромная переправа, а зимой дорога – зимник. Здесь сегодня будут народные гуляния и соревнования.

А с северной стороны посёлка доносится звон колокольчиков. Это по главной улице села, змейкой вьющейся от заснеженного пригорка, сияющего бриллиантовыми искрами под лучами восходящего солнца, мчится тройка, запряженная в новые сани, в них гармонист, растягивая меха, под звон колокольчиков несёт задорную песню о касаточке масленице. Рядом с ним две девицы-красавицы в лисьих шубках с круглыми меховыми воротниками и хозяин тройки двадцатидвухлетний богатырь, сын сельского кузнеца Прокопия Николаевича Снежина – Фёдор. На нём новая соболья шапка, новый полушубок из овчины и новые кожаные сапоги. Управляет лошадьми Михаил Логинов – друг Фёдора. По нарядной тройке, новым саням, облику Фёдора и его друзей можно было судить только об одном, скоро быть свадьбе.

Лихо подкатив к площади, Фёдор высадил весёлую компании и направил сани к участку, специально подготовленному для саней с лошадьми, да там, при лошадях и остался. Не хотел идти на площадь, на которой ещё не было милой его сердцу девушки.

Растянул гармонист меха и запел красивым голосом:

Уминая всласть ватрушки, спойте девицы частушки.

Всякий люд кругом танцует, и душа его ликует.

Девки рады, парни тоже, расцелуем всех, как сможем.

Пусть весна, красна девица, с нами тоже порезвится.

Подхватил пение гармониста Михаил Логинов.

Я на Маслену готов скушать 50 блинов.

Закушу их сдобою, похудеть попробую.

И вновь гармонист Ксенофонт Ложников.

Напеки, кума, блинов, да чтоб были пышные.

Нынче Маслена неделя, можно съесть и лишнего.

Две девушки, подруги Михаила и Ксенофонта, переглянулись и с частушками в круг подруг направились, что раньше их на площадь пришли.

Пятый блин я слопала, на мне юбка лопнула.

Пойду юбку зашивать, чтобы есть блины опять.

На весёлой русской тройке прокатились мы друзья.

Сбив в пути корову Зорьку, слёзы лили в три ручья.

Оставив подруг, парни пошли к своим сельским товарищам, напевая:

Песни петь боюсь немножко, хоть и громко я пою.

Друг мой пляшет под гармошку, я как вкопанный стою.

Но девицы-красавицы, что повстречались на пути двух весёлых парней, не дали им даже приблизиться к своим товарищам, окружили их со звонким смехом и заставили петь и играть на гармони. Вскоре плотная группа девушек от двенадцати до пятнадцати лет многослойным цветастым кольцом окружила двух друзей. Куда деваться парням, гармонист заиграл, для того и гармонь взял, а друг его, встряхнув головой, частушку выплеснул. Тотчас кто-то из звонкой девичьей группы излил из своих рубиновых уст ответ на частушку, её поддержала другая краса, и вот уже, состязаясь друг с другом, по площади понеслось:

Меня милый не целует и не обнимает.

Завернуся я в блины – пусть хоть покусает!

Милый мой стесняется знакомиться поближе,

Пойду икрой обмажуся, может, хоть, оближет!

Я милёнка своего подарю товарке,

Для подружки дорогой мне его не жалко.

Неожиданно самая разбитная перезрелая девица выдаёт откровенную частушку:

Не могу я утерпеть, чтобы жопой не вертеть.

Вот такая сатана – так и вертится сама.

Её поддержала другая девица – Татьяна Кучерова, ликом хороша, но полна очень, отчего в свои двадцать лет засиделась в девках.

Гармонист, гармонист, золотые пальцы,

В одну руку тебе блин, а в другую яйцы!

Гармонист Ксенофонт Ложников, высокий юноша двадцати лет, не сдерживает улыбку и тоже выдаёт озорную частушку:

По деревне я иду, всем подарки раздаю:

Тебе – сына или – дочь? Завсегда готов помочь!

Рядом с гармонистом Ксенофонтом Ложниковым, его друг и одногодок Михаил Логинов. Приплясывая под музыку, Михаил поддерживает друга.

Таня бегала по льду, простудила ерунду.

А без этой ерунды – ни туды, и ни сюды.

Ну и охальники же вы, взрывается Татьяна и, выплеснув из своих пухлых губ частушку, покидает тесный круг.

Все девчонки в ночь гадали, дружно кинули башмак.

Мишке в голову попали, во весь лоб теперь синяк!

Следом за ней покинула круг и её подруга, бросив напоследок.

– Мишка дурень, глаз косой, подавился колбасой, – и, показав язык, пробулькала им: «Бу-лу-лу!»

А на площади уже торговки колдовали.

Еще затемно по обе стороны реки бойкие бабы-торговки, мужики и их помощники – малышня, установили торговые столы. Егор Дейкин, привез в мешках древесный уголь из березы и можжевельника, для самоваров и железных печурок, на которых блины и оладьи печься будут. Купец из соседней Малиновки, икру осетровую и лососевую для начинки блинов привез. Герасим Плотников, аж пять сортов меда и сметану, хоть ножом режь, на столах разложил.

К началу праздника над пространством по обе стороны реки Иша понёсся букет ароматов. К запахам пряности, хлебной поджарки, меда, ягодных вин, приправилась весенняя талость, и исходящий из тайги аромат хвои. Ко всему этому щекочущему ноздри благоуханию вливался тонкий, едва уловимый аромат чая из пузатых литровых заварников. Для чайного настоя хозяйственные женщины собирали листья лесных растений, молодые бутоны цветов, коренья среди кряжей и на взгорках. Алтайцы взвар бодрости готовили из золотого корня, им делились с сельскими. Только аборигены знали места произрастания этого чудо растения со свойствами женьшеня. Селяне подобные сборы для заварки называли зеленым золотом, чернягой, и не просто пили чай как обыкновенный повседневный напиток, а вкушали его, чаёвничали.

И с блинами не всё так просто. Вроде чего уж проще, шлепнул тесто на сковородку и всё готово, а потом бери блин пока горячий, в масло макай, жуй и чаем запивай. Нет, не всё так просто, есть мука гречишная, есть пшеничная и изо ржи, овса, ячменя, проса, кукурузы, всё это дает своеобразный вкус, аромат, сочность, а уж добавки в муку это секрет каждой хозяйки.

Настоящий блин сочен, а сочный сырник приготовить… такой, чтобы во рту таял… не так-то просто. На любителя, кроме блина, торговки испекут пышку, лепешку, помпушку, ватрушку, пирог с любой начинкой, покупай всё, что душа пожелает, только копеечку плати. На то она и масленица!

Сизоватый, очень пахучий дымок над полем вьётся, а на нём столы покрытые скатертями стоят, от изобилия продуктов ломятся, но главное кушанье на этом празднике – блины, от шляпы величиной до маленького пятачка. Распластались они высокими горками, а горки те источают не только ароматный парок, но истекают маслом сливочным, кедровым, облепиховым, смазанным медом гречишным, вересковым, кипрейным и просто луговым из цветов разных. Есть блины с икрой, ягодами, творогом и мясом. Здесь же на любителя кладезь сладости медовой, а в сотах рамки с ячейками заполненными янтарной жидкостью.

А для тех, кто устал, использовав мощь своей силы, да вспотел на разных соревнованиях – квасок хлебный, на бруснике, рябине и другой таёжной ягоде. Для напитков отдельный стол, подходи, утоляй жажду и денег не надо, но только для тех, кто в силовых соревнованиях участвует, зевака и зритель, будь добр, копеечку заплати. Главное достоинство масленицы – есть чем торговать, торгуй и без пошлины любым товаром, как личного производства, так и привозного из мест дальних, заграничных. Самый яркий участок на поляне, где продают платки и сарафаны для женщин и девчат. Вот так вот живёшь и знать не знаешь, сколько же мастерового люда на деревне. Тут и посуда из глины, разная, не хуже, чем на городской ярмарке, игрушки детские, изделия из металла, бересты и дерева, изделия из кожи и меха, чтобы всё перечесть дня не хватит.

Из дерева ложки, чашки, лобушки, кадушки и прочая вещь в доме и хозяйстве незаменимая. Коромысла под ведра с водой, так расписаны, что и Хохлома может позавидовать.

Из заморских игрушек в этот год появился калейдоскоп. Игрушка вроде для ребятишек, да вот дорогая по рублю. А интерес к чуду невиданному наоборот у народа взрослого. Продавец этой забавы не ожидал такого интереса и спроса. Сразу цену до двух рублей поднял, да забыл, что по условиям устроителей праздника, такое недопустимо. Так что горе торговцу, во-первых, штраф аж пять рублей оплатить пришлось, и вернуть рублики тем, кому сверх заявленной первоначальной цены было изделие это продано.

Установив столы с горками блинов, туесами с мёдом, сосудами с медовухой и ягодными винами, игрушками для детей, домашней утварью и другим полезным и не очень нужным товаром стали торговцы зазывать покупателей.

Все! Все! Все! Все на праздник!

Ярмарку – начинаем, гостей приглашаем!

Подходи, народ, без стесненья!

Подарю блин за хорошее настроенье!

Как на масленой неделе

На столы блины летели!

С пылу, с жару, из печи,

Все румяны, горячи!

Масленица, угощай!

Всем блиночков подавай!

Подходите, разбирайте,

Похвалить не забывайте!

Не дорого продам творога,

И дешевле рублика два с маком бублика!

А вот сапоги кирзовые, почти что новые!

Берите кепочку и брюки в клеточку!

Не жалей, народ, монет!

Ведь вы на ярмарке, а не на каторге!

Тары-бары растабары, есть хорошие товары.

Не товар, а сущий клад, разбирайте нарасхват.

Иголки не ломки, нитки, тесемки.

Румяна, помада! Бери, кому что надо!

Люди! Подходите! Платки поглядите.

Один красный, другой синий,

А уж третий так хорош,

Покупай его за грош!

Эй, народ! Становитесь в ряд, забирайте всё подряд!

Налетай, покупай пирожки!

Нет на земле пирожков полезней,

Излечивают зубы от любых болезней!

Со стороны пригорка, с которого брала начало главная улица села Карагайка, донеслись приглушённые детские голоса. Усиливаясь с каждой минутой, они несли к площади звонкую песню. И вот уже ясно были различимы слова: «Приезжай ко мне, Масленица, в гости на широк двор на горах покататься, в блинах поваляться, сердцем потешаться. Приезжай ко мне во тесовый дом душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться». А вскоре и показались сами дети, они везли на салазках приготовленную ими соломенную куклу – Масленицу. Въехав на площадь, они все разом закричали: «Приехала Масленица! Приехала Масленица!»

И тотчас вся площадь огласилась громкими приветствиями.

Девушки побежали к снежному городку и встали за его стены, а неженатые парни, увидев, что городок занят, сели на «коняшки» и поскакали к нему. Попытались силой и быстротой захватить городок, но не тут-то было. Стоя на высоком огороженном месте, вооружившись длинными палками, девушки ловко отбивали нападение парней. Колотили и кололи нападавших нещадно, но всё же были повержены. Первый ворвавшийся в городок Михаил Логинов подхватил красавицу Елизавету Молодых и крепко влился своими губами в её резные алые уста. Елизавета кулачками стучит по Михаилу, делает вид, что сопротивляется, а сама и радёшенька, да, собственно, и не имеет права отказывать в поцелуе, такие правила, – первый ворвавшийся в городок, получает право перецеловать всех девушек-защитниц. А Михаилу все не нужны, ему нужна лишь любушка его – Елизавета, с которой он приехал в санях Фёдора Снежина.

С каждой минутой уличное гуляние приобретало всё более широкий размах. Появились первые подвыпившие парни, обнявшись за плечи, они бродили по площади и пьяными голосами дружно скандировали: «Толстуха Масленица вина напилась и блинов обожралась! Эх, да обожралася! Ох, да вина напилася! Ух, Масленица толстуха, да обожралася и напилася! А мы пить будем и гулять будем, а смерть придёт меня дома не найдёт! Я на печке, на печи, на девятом кирпячи!»

За торговыми рядами устроители праздника сделали детские горки, которые ещё за сутки до праздника опробовала деревенская ребятна, а сейчас детей так много, что выстроились в рядок и ждут свое очереди, чтобы на саночках с ветерком спуститься с горки. Мальчики веселятся, толкают друг друга, а девочки скромные, он не озорничают, они мирно стоят и поют песни:

Пойдемте-ка на горку, да на горку, ой!

Да на горку, да на горку, ой!

Гляну я всё под зорьку, ой!

Кликну я соловейку, ой!

Соловейка мой, родный братик.

Что же ты ко мне не летаешь?

Пацаны десяти, двенадцати лет послушали девочек и тоже выдали свою песенку:

Широкорожая масленица, мы тобою хвалимся.

Мы тобою хвалимся!

На горах катаемся, на горах катаемся!

Блинами объедаемся, блинами объедаемся!

И вскоре уже вся ребятня, притоптывая и приплясывая, запела:

Уж ты, Масленица-полизуха,

Лелюшки, лели, полизуха!

Протянись ты хоть до Духа,

Лелюшки, лели, хоть до Духа!

А мы масленицу дожидали,

Лелюшки, лели, дожидали!

Сыром горочку посыпали,

Люлюшки, лели, обсыпали!

Вскоре на площади от ярких девичьих платков; зелёных, малиновых, лиловых, голубых, розовых и пестрых, казалось бы, стал таять снег, а от их приталенных душегрей, расшитых золотыми и серебряными нитями, обшитых по краю сияющей на солнце золотой бахромой, она заиграла причудливыми узорами. Давно не видела Карагайка такого красочного великолепия. Девицы красавицы, в будни, казавшиеся обыкновенными деревенскими девчонками, сегодня в глазах взрослеющих юношей стали самыми милыми и в этот день они, кажется, даже прозрели, осознали, что милее и краше девичьей красы нет ничего на свете. Увидели, что нет краше своих карагайских девчат нигде, даже в распластавшейся по другую сторону реки Иша – деревне Тайна. Да и парни нынче хороши; в новых сапогах, начищенных до блеска, в лихо сдвинутых на затылок бобровых шапках, меховых малахаях и треухах, с улыбкой на лицах уже зарастающих редкой порослью тонких волос, они притягивали к себе девичьи глаза, горящие тайным огнём. Лишь матери тех дев знают, что искры в глазах их дочерей это естественный энергетический выплеск созревшего тела, желающего нежности, ласки и страстной любви.

Пока юные девицы-красавицы и лихие молодцы красовались меж собой и друг перед другом, пока соревновались в песнопениях и подзуживали друг друга едкими частушками, на заснеженном льду реки готовились к кулачному бою отроки.

Санька Косарев отбор прошёл. Помогла та шапка – ушанка, из-за которой чуть было не произошёл утренний переполох в его избе. Сползла на затылок отрока эта шапчонка, когда с великой дрожью в ногах проходил мерило под дугой, сдвинула её с головы, значит, может он принимать участие в бою в своей возрастной группе. К пятнадцати годам Сашко был уже широк в плечах, как, собственно, и все члены его семьи мужского пола, а вот в росте отставал. Рос рывками, бывало, за год вырастет на два – три сантиметра, а иной год аж целых на десять – двенадцать. И вот если бы не его хитрость с шапкой быть ему вновь в зрителях, ибо за последний год вырос всего на три сантиметра.

– Ну, теперь я их всех победю, – сверкая глазами, возбуждённо проговорил Саша, подойдя к своему деду.

– Обязательно победишь, Санёк, – нахлобучив глубже на голову татарку, ответил Данила Степанович. – Которые выше тебя, пусть дерутся с таким же. Ты к ним покуда не лезь, а потом, когда уж, коли такие останутся, ты им под дых головой, дыхалку сбей, а потом вали.

– Со своими я, деда, справлюсь. Там тайнинские… братья близнецы Прошка с Никиткой завсегда вместе. Они мои главные враги.

– Не враги они тебе, внучок, противники в честном бою. Это ты должен различать. Враг он, – потеребив бороду, – убивец, на жизнь покушается. Это ты запомни, Сашко.

– Запомню, деда.

– А с противниками своим главными ты, внучек, справишься, главное сначала одного, который ближе будет, а потом второго сбивай, сразу с двумя не бейся. И с них и начинай, пока силы есть.

Чтобы устоять на ногах, для устойчивости, Саша надел валенки на два размера больше, а для прочности несколькими слоями портянок ноги обернул. Подумал Санька, что в малой обуви, когда бьют, устоять трудно, а в таких ладьях попробуй… сдвинь.

С объявлением начала боя кинулся Саша, как дед Данила учил, к главным своим противникам —сыновьям купца Самойлова – владельца сыродельни. Чувствовал Саша, настроены они на главный приз – ружье, а уступать его он никому не хотел. Высмотрел Санька в куче дерущихся своих противников и сразу к ним кинулся. С разбегу Никитку сразу сбил, а вот Прошка, придя в себя, понимая, что подмога брата уже бита – стойку борцовскую принял, решил кулаком звездануть обидчика кровника своего, да не рассчитал с замахом, высоко его сделал. Санька пригнулся и вьюном вокруг него, пока сын купеческий разворачивался для нового удара, внучок Демида Косарева изловчился, и словно бычок, вдарил более сильного противника головой в бок, а потом ещё сзади по его ногам своей правой ногой саданул. Что утром перед боем съел Проня – Саньке неведомо было, только вслед за громким хлопком из задницы противника, его окутала густая вонь. За вонючим хлопком послышался гулкий звук падения, второй главный Санькин противник был повержен – шлепнулся на спину и пополз с поля боя. Санька чуя, что жар птица почти в его руках, с размаху ещё двоих тайнинских сбил. Последним, что устоял во всей этой заварухе, оказался сын тайнинского старосты – Иван Думнов. У обоих лица разбиты до кровавых соплей, только у Ивана в глазах злоба не детская, что у мужика взрослого, а у Саньки наоборот, рот до ушей, пар от головы валит, потерял шапку большую в бою.

– Не велика потеря, отыщется, – подумал Санька и устремился к противнику, а замахнутся сил уже нет. Не было сил пустить кулаки в бой и у Ивана, схватили друг друга за пояса, мотают из стороны в сторону, а свалить не могут. Народ сгрудился вокруг этих мальцов. Крик, советы, подбадривания, даже на деньги споры пошли. А борцы едва ногами двигают. Чья возьмет? Санька ниже противника, и силой чуток слабее его и не будь он в обувке братовой, едва ли устоял под натиском Вани, но в этот праздничный день фортуна улыбнулась именно ему, а не сыну тайнинского старосты. Запнулся Иван о Санькин огромный валенок, пошатнулся, а Санек не промах, уловил этот момент и, собрав все силы, подпрыгнул и всей массой навалился на противника. Не выдержали ноги Иван веса тела Санькиного, подломились, и бухнулся тайнинский паренёк на утоптанный снег. Ружье Саньке Косареву прямо здесь и вручили, да в придачу патронташ с патронами.

Пока шёл бой подростков, разгоралась страсть вокруг столбов с висящими на вершине призами, а это удел молодых парней, да зрелых мужиков. Плата за участие пятак, вроде бы не так и много, но есть определённое правило. К столбу только по очереди, – скатился со столба, упал, иди в конец очереди, пытай судьбу снова и так сколь угодно раз, но за каждый подход снова пятачок.

Очередь у столбов человек пятнадцать – двадцать. Первый Иван Стекленёв. Тот даже портки и рубашку скинул, оставшись в одних трусах по колено, руки в муке повалял и с подскока сразу метра на полтора поднялся. Мышцы напряглись, тело от натуги покраснело, ещё немного и вот он приз… желанный, да только око видит, а руки ослабли. Двух метров не смог одолеть Иван, скатился вниз, того и гляди слёзы из глаз хлынут, но сдержался и запала не утратил, заплатил второй пятачок и встал в конец очереди. Следующий Василий Каширин, как друга лучшего обнял столб и животом, животом, руки только чуток равновесие держат. Ну, прямо как червяк ползет, хоть и медленно. Все замерли, еще метр, полметра, пальцами правой руки уже за каблук сапога ухватился, да видимо от радости весь дух из утробы вышел, скатился парень без приза, вздохнул со злости и ушел ни с чем, всего один пятак был у парня. Третьим был мужик со стороны, не здешний, но всем известный. Самостоятельно земляное масло – золото, где то в тайге добывал круглый год, этим и жил. Так тот как был в одежде и сапогах, так и полез а столб, только ремень с шубейки легкой снял да шапку. Полез на столб иначе, не так как местные. Вроде вначале влип в столб, а потом всем телом прыжок вверх и снова в обниму с ним. Вот так, словно прогревая бревнышко, двинется вверх, отдышится, опять прыг да скок, так и добрался до самого верха. Выбор огромен. Сначала решил снять мужские сапоги, потом передумал, потянулся к женской обуви, а снизу кричат:

– Чего ты, мужик! Бери самое дорогое – самовар!

Прислушался мужик к совету толпы, потянулся за самоваром, золотом меди отливающему, а самовар не просто посередине колесного круга стоит, приз ценный, за ножки привязан в двух местах. Развязал один узел мужик, второй того и гляди развяжет, да уж очень разгорячился герой столбовой вылазки, второй рукой решил помочь себе, надеясь на крепость ног. Не удержался и упал с высоты, но не на солому, что вокруг столба специально для такого случая была сложена кучкой, а чуток дальше, в утоптанный ногами снег. Шмякнулся, не приведи господи каждому, аж из нутра хрип вылетел, звук такой, словно хряк добрый хрюкнул. Благо в шубейке был, иначе так лежать бы и остался. Поднялся, кряхтя, махнул рукой на столб и пошёл в сторону каната, что в стороне от зимника серой змеёй в талом снегу лежал.

И вдруг из круга зевак направилась к столбу девчонка худенькая, ну, прям замухрышка, шубейка как на гвозде висит, да, её самой, девицы-то из одёжки той зимней почти и не видно, толи на вырост шубейка, толи от кого сверх её роста досталась, неведомо, в валенках заплатанных, не по ноге, больших. Заплатила пятачок и встала в очередь, наравне с парнями и мужиками здоровенными.

Подошла очередь девице столб покорить, скинула она шубейку и валенки, в одних чулочках и в кофтенке осталась, мужики аж рты разинули. Никогда такого не видали, мало того, что девка с крепкими мужиками потягаться решила, так ещё почти голая на столб залезть решила. И полезла, да как-то странно, не в обхват столба, а всеми четырьмя конечностями, как кошка, по столбу побежала. Спину выгнула, ручонками и ногами попеременно перебирает, ахнуть не успел народ, а она уже достигла вершины бревна, сняла ботиночки и так же молниеносно вниз спустилась. Ахают и охают мужики с бабами:

– Ты смотри чудо какое! Ай да девка, ай да Евдокия!

А парни узрели, что Евдокия уже не просто девчонка, в груди и бедрах округлая, и на личико прелестна. Тело под блузкой, словно без прикрытия, желание плотское у молодых мужчин вызывает.

– Вот и выросла невеста, – думают. Да не про их честь. Жених у Евдокии уже есть, и стоит он у своей тройки, и налюбоваться не может на свою лебёдушку любимую. Её ждал, поэтому раньше многих на площадь прибыл на тройке своей в санях новых.

Пятнадцать лет Евдокие Басаргиной – второй и последний ребёнок в малочисленной и очень бедной семье староверов. Сама тоненькая, а коса загляденье – толстая и длинная, чисто русская коса – русая. А на лицо, краше во всей деревне нет.

О матери и отце Евдокии рассказ ниже, а сейчас возвратимся к Авдотьюшке.

Накинула Евдокия шубейку на плечи, не торопясь, примерила обновку, как раз её размер, сняла с ног, шнурочки связала, через плечико перекинула, валенки надела и спокойно пошла на другой берег, – к тайнинскому столбу, на котором не тронутыми на самой верхотуре подобные призы висели. Хотела в очередь встать да тайнинские мужики, видели, как проворно она приз сняла со столба на карагайской стороне, вперед пропустили, подсадить норовили, хоть чуток тепло тела и мягкость плоти юной почувствовать. И что же, как белка взлетела Евдокия и на этот столб, и без особого труда самовар сняла. Все аж ахнули.

– Вот, девка, так девка! Всем нос утёрла! – восхищались бабы карагайские и тайнинские.

– Ах, краса, ах умница, – восторгались старики.

– Да, задала нам перцу! – удивлялись мужики. – И ничего не поделаешь, всё по правилам.

Сняла самовар, спустилась с ним со столба, шубейку на тонкое тело надела, перекинула через плечо ботиночки и спокойно пошла на свой, – карагайский берег, а там её уже Фёдор ждёт. Подхватил свою лебёдушки на руки и понёс вместе с её грузом – призами к своей тройке. Евдокия голову к его груди приклонила, казалось, так вся и влилась в него, в своего суженного. Принёс Фёдор свою ненаглядную любушку к саням, на ноги поставил и разложил перед ней подарки; яркий платок с многоцветными растительными и геометрическими узорами; сарафан красный, атласный с красивыми крупными цветами по ткани; дорогой меховой приталенный шугай. Посмотрела Евдокия на подарки, посмотрела в глаза любимого, голову к груди его приклонила и прошептала:

– Милый, любый мой, как же я счастлива!

Чуть поодаль стоял Каллистрат Повойтов и смотрел, набычившись и злобно, на ненавистного ему Фёдора. В глазах горел дикий огонь, и руки непроизвольно сжимались в кулаки. Где витал он, что было в его мыслях, то было ведомо лишь ему, крепкому двадцати трёх летнему парню из семьи староверов рудознатцев.

Площадь веселилась, пела и плясала. Из-за реки и со стороны столов с товаром, от групп девчат и парней, неслись смех, звонкие голоса, частушки, зазывалки и песни, играли гармони и звенели струны мандолин и балалаек, а тайнинский умелец Борис Федотов – известный на всю округу тридцатилетний изобретатель, вновь изумлял народ. Принёс на площадь деревянный ящик на четырёх тонких ножках, с глазками и боковой ручкой. Народ толпится, смотрит, удивляется, что внутри понять не может, а Борис стихами зазывает, но секрет не раскрывает:

– А вот и я, развеселый потешник, известный тайнинский грешник, со своею невиданной панорамою, пришёл в гости к карагайчанинам. Картинки верчу-поворачиваю, публику завораживаю, себе пятачки заколачиваю! Подходи, не стесняйся, энергией заряжайся, видами невиданных мест наслаждайся! Пятачок не беру, за три копейки всё покажу!

Первым к таинственному ящику подошёл Санька Косарев. Герой, как он может какой-то ящик бояться.

– Не укусит, – говорит себе и подаёт Борису три копейки.

Федотов не берёт у него монетку, говорит:

– Первому всё покажу без монетки! Первый у меня сладкий, что конфетка!

После этого рассказывает Саньке и всем присутствующим, что нужно смотреть в два глазка, в которые вставлены увеличительные стёкла.

Лишь только Саша прильнул к глазкам таинственного аппарата, Борис закрутил его ручку и заговорил стихами:

– А вот, извольте видеть, город Рим и дворец Ватикан, который всем дворцам великан! А живет в нём римский папа, загребистая лапа! А вот город Париж, как туда прибежишь, тотчас угоришь! И во всех тех городах живут иностранцы, лопочут не по-нашему и одеваются как оборванцы.

С противоположной стороны реки, от села Тайна несётся звонкая песня. Три подруги, взявшись за руки, вызывают на соревнование девушек из села Карагайка.

Гори-гори ясно, чтобы не погасло.