Читать книгу Корни России - Виктор Васильевич Вассбар - Страница 18

В марте 1917 года Карагайку, как и всю Россию всколыхнули тревожные вести из столицы, в которые жители далёкого алтайского таёжного села не сразу поверили, но после того как некоторые селяне привезли из Бийска газеты, село зашумело как улей. Селяне задумались, как жить дальше, кто-то решил бежать из села в таёжную даль, туда, где никто не сможет нарушить устоявшийся веками церковный и жизненный уклад, кто-то сказал, что всё образумится, надо лишь подождать, но большинство селян, а община староверов все, подумав, решили иначе.

– Уважаемые братья, собрал я вас по важному вопросу, – обратился глава староверческой общины Михаил Ефтеевич Долгов к приглашённым в свой дом главам уважаемых в общине семейств. – Получил я сегодня днём известие от волостного старшины. Пишет, что наш царь Николай от престола отказался, и лихой народ в Петербурге и в Москве взбунтовался. Ещё пишет, что разброд какой-то на фронтах и по столице пьяные солдаты с красными бантами на шинелях ходят и лютуют. Вот поэтому вопросу и собрал я вас, совет держать надо, сообща, значит, осмыслить весть тревожную и подумать, как быть, как жить дальше. Как избежать разброда в общине нашей православной.

Михаил Ефтеевич фигурой да статью в деда своего Фёдора удался. Коренаст. В плечах широк, скроен плотно. Силушкой Бог не обидел. О таких в Сибири говорят: «Хозяин тайги. Медведь за версту чует такого человека и стороной обходит». Лицом приятен, кареглазый. Волос русый с густой, аккуратно уложенной бородой. Движения несколько замедленны и плавны, но от этого походка приобретет степенность и размеренность. Голос в разговоре истинно мужской, но не грубый, не трубный, а насыщенный нотками серебра с тонким налётом меди. Особенно приятен голос его в пении Псалмов – красив, внятен, четко слышан. Характер чрезвычайно спокойный, никто и никогда не слышал от него резкого, тем более грубого слова. Деньги нуждающимся на время дав, прибыли не требовал, отчего должники всегда долг возвращали в срок.

«За Веру! Царя! Отечество!» – достойно проявил себя в Русско – Японской войне 1904 —1905 годов. За героизм и мужество был награждён серебряным Георгиевским крестом IV степени.

Пятый десяток лет разменял, трёх сыновей и дочь на ноги поставил. Зажиточный, как и все староверы человек. Все пасеки в местах медосборных, притаёжных, ему принадлежат, но не за это община в Карагайке единогласно старостой его избирала уже много лет подряд, а за справедливость, честность и доброту. Уважаем Михаил Ефтеевич не только местными властями, но и в Томской губернии его знают, как хорошего, за общину и село болеющего человека. Умел он в ладу и согласии жить не только с православными, но и с иноверцами, а в селе были алтайцы, мусульмане и католики. Со всеми Долгов общий, мирный и понятный язык находил, чем добрый пример братьям и сёстрам подавал. А если назревал конфликт в селе, если что и возникало меж народностями, то сразу всё решалось по-справедливости на общем сельском сходе, и большую роль в устранении конфликта играл Михаил Ефтеевич.

За глаза бабы поселковые, Михаила порой проповедником величали. И было за что.

Перед событиями 1905 года на сходе деревенском, говоря о смуте, что в голову рабочего да крестьянина вносят разные либералы, демократы, да социалисты, сказал: «Не иначе как кровопролитием закончится». И точно, через месяц известие пришло о воскресении кровавом.

Говорил он и о послаблении, в отношении людей старой веры, и действительно в апреле 1905 года Император Николай II даровал свободу вероисповедания старообрядцам. Только причина предвидения Михаила Ефтеевича была совершенно в другом.

В интересах сохранения общины от всевозможных действий мирских властей, могущих нанести вред братьям и сестрам по вере, он единственный на волость выписывал все газеты, а также журналы и вестники, в которых писалось о делах светских, духовных и коммерческих в Российской Империи.

Читая «между строк» различные мнения по тому или иному событию, умел отделять «плевелы» от зерен истины, а потому и представление имел о том, что ждёт его завтра и делал правильные выводы о будущем. Потому народ в поисках правды и защиты от произвола и наглости чиновников тянулся к Долгову. Всё это было на благо общины, ибо она не только прирастала прихожанами, но по дозволению властей строила свою церковь и обустраивала воскресную школу по обычаям Древлеправославным.

– Что за вопрос-то, Михаил Ефтеевич? Говори, не томи! – смиренно сложив на коленях ладони широких рук, деловито проговорил Гаврила Семёнович Молодых, крепкий мужчина на пятом десятке лет.

Ростом, статью, характером и судьбой Гаврила в прадеда своего уродился. Тот в начале восемнадцатого века в Тарском гарнизоне, что на Иртыше, службу воинскую нёс. Приверженец Древлеправославия, в 1722 году не принял указ Петра 1, за непослушание в звании был понижен и сослан для прохождения дальнейшей службы в крепость Усть – Каменогорскую.

По пути к месту новой службы, в числе других разжалованных и ссыльных, встретил цыганский табор. Откуда и как цыгане в Сибири оказались, то ему было неведомо, собственно, его это и не интересовало. А заинтересовала его молодая цыганская девушка. Увидел, Гаврила Молодых цыганку юную, влюбился до беспамятства, ей тоже белобородый русич по сердцу пришелся. Сбежала с ним черноокая красавица в края неведомые. Веру его не на слух, а душой приняла, детей дюжину родила. Родился Гаврила лицом смуглый, волос смоляной, густой, кудри с рождения виться стали, ну, прям девица красная, весь в мать, цыганистый, лишь глаза голубые – отцовские и костью широкий, да ростом в него, не высокий, но ловкий и сильный, на медведя с рогатиной неоднократно ходил и всегда выходил победителем.

(От авторов.

По царскому указу 1722 года староверов перестали преследовать, однако, за вовлечение в раскол, – отправление обрядов, склонение к отказу от новых церковных обрядов, за «совращение в раскол» полагалась смертная казнь).

– Уж не знаю, как и сказывать. Пишет староста, что царя боле нет.

– Помер что ли, господи его помилуй! – перекрестясь, воскликнул Гаврила Семёнович Молодых.

– Кто его знает, как он сейчас… помер, или жив, врать не буду, не знаю, – почесав затылок, задумчиво проговорил Михаил, – а вот то, что он отрёкся, то верно.

– Я вот что скажу, уважаемые братья. Весть, что Михаил Ефтеевич получил, верная. Вчера вечером, как вы знаете, я из волости прибыл, так вот, газетки привёз. С собой прихватил одну, – засунув руку в карман тулупа и вынув из него аккуратно сложенную в несколько слоёв газету, Семён Тимофеевич Гапанович разложил её на столе и аккуратно расправил своей широкой ладонью.

Предки Семёна Тимофеевича из знатного, старинного рода Польской шляхты еще в начале семнадцатого века приютили в своем поместье несколько семей раскольников из числа русских, бежавших в Польшу от произвола царя и никонианской церкви.

Поляки – католики, а поступили по совести. Укрыли русские семьи, кров и пищу дали. Право богослужение на старинный русский лад не запретили, свободой, что сами пользовались, наделили.

Всё бы ничего, жили бы люди в мире и веру свою справляли, но просторы в России огромные, не освоенные, решила российская императрица Екатерина II их освоить, но недостаток рук имела. В 1762 году манифест издала, предписывающий вернуться русским старообрядцам из польских земель, для дальнейшего проживания на восточных окраинах Российского государства. Только добровольцев вернуться на родину не оказалось. В связи с этим в 1764 году была устроена «выгонка» упрямцев из мест временного проживания, – из Польши и Литвы. Генерал Маслов, войдя в Польшу с войском, для устрашения и во исполнение указа императрицы жестоко расправился с некоторыми «отказниками», всем остальным староверам приказал незамедлительно покинуть приютившую их страну и отправиться по указанному маршруту на новое место жительства. Около двадцати тысяч старообрядцев были вынуждены покинуть обжитые места и отправиться в Сибирь, туда, куда предписывалось государыней Екатериной II.

Прапрадед Семёна Тимофеевича Гапановича (наследник богатого польского помещика) в те Екатерининские времена был влюблён в красавицу старообрядку Марию Дейкину. Ради любви к ней, отрекся от большого наследства и католической веры, принял православие и, получив при крещении новое имя – Павел, вместе с Марией в далёкую неведомую Сибирь отправился.

Подобно пану Гапановичу, еще несколько шляхтичей обвенчались со славянками по православному обычаю, и двинулись с ними обживать новые места.

Вот так и оказались на окраине великой российской империи обрусевшие поляки с фамилиями необычными; Адамович, Бжитских, Новак, Гапанович.

Семён Тимофеевич в отличие от друга Михаил – был не только на десять лет младше его, но и ростом на две головы выше, отчего казался сухопарым и не особо широк плечами, но в действительности это был крепкий, жилистый мужчина с железной хваткой рук. Из-за своего высокого роста невольно смотрел на всех, с кем вёл разговор, сверху вниз, отчего его взгляд из-под широких и длинных смолистых бровей казался насупленным, это приводило в трепет всех, кто не знал его, но в действительности Гапанович был очень мирным и добрым. На ноги скор, глазами остр. Когда община охоту на волка затевала, его всегда на загон ставили.

От селян отличался знанием латыни, немецкого и французского языков. Образование такое по настоянию своего деда получил, тот по обычаям родовитых поляков большое значение придавал образованию детям. За большие деньги репетиторов и учителей нанимал.

Семён, обладая отличной памятью, кроме Библии, Псалтыря и других книг духовного содержания, знал все царские законы, и предписания губернских властей.

Свои знания Семён Тимофеевич не хранил в себе. Все технические и сельскохозяйственные новости, издаваемые на иностранных языках, переводил и применял для блага жизни села и общины староверов.

– И что пишут в газетках тех? – спросили его единоверцы.

– А пишут в них, что смута великая началась. Тревожные новости в них. Пишут… да, что пересказывать-то, послушайте лучше, – ответил Гапанович, погладил газету и стал читать:

«Высочайший Манифест.

Божею Милостию

Мы, Николай Второй,

Император и Самодержец

Всероссийский,

Царь Польский, Князь Финляндский,

и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем верным Нашим подданным:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить Нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжкие испытания. Начавшиеся народные внутренние волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь героической Нашей Армии, благо народа, все будущее дорогого Нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние усилия и уже близок час, когда доблестная Армия Наша, совместно со славными Нашими Союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить Народу Нашему тесное единении и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную Власть.

Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передали наследие Наше брату Нашему ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены. Принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.

Да поможет Господь Бог России.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукой написано

«Николай».

День 2 марта 1917 г., в 15 часов город Псков

Скрепил министр Императорского Двора – Генерал-Адъютант граф Фредерикс».

В наступившей тишине было слышно, как за окном тихо стонет метель, и тяжело вздыхает жена Михаила.

– Господи помилуй! И что же это такое творится на свете? Как жить-то будем, братья? – перекрестясь двуперстием, задумчиво проговорил Афанасий Николаевич Вараксин.

Семидесяти трёх летний, крупный как медведь мужчина, был уважаем селянами не менее чем другие сидящие за столом единоверцы, а может быть даже и более, так как имел добрейшую душу. Безотказный во всём, очень хороший семьянин, надёжный товарищ и друг, участливый к людям, Афанасий Николаевич Вараксин был действительно очень могуч. Обладая большой физической силой, без особого труда гнул подковы, но не это удивляло селян, подобной силой обладал и кузнец Иван Фёдорович Снежин, а то, что однажды, будучи с сыном на охоте, кулаком убил медведя.

А случилось следующее. Пошёл как-то по зиме Афанасий Николаевич со своим старшим сыном Петром на охоту, сам впереди, за ним следом сын. Идут тихо, не разговаривают, выискивают дичь, и надо же такому случиться пересеклись их дороги с медведем шатуном. Вышел он справа и как раз на сына. Ахнуть не успел Пётр, шатун на него набросился. Спас Петра от удара и когтей медведя случай, нагнулся он лыжи поправить и медведь лишь придавил его. Благо отец шёл на два метра впереди, не успел медведь когти свои применить. Ястребом налетел на медведя Афанасий и приложил свой кулак между ухом и глазом медведя, потом вогнал нож в его шею. Пётр отделался синяками, помог ещё и глубокий снег, не дал туше медвежьей поломать ему рёбра. Потом, когда тушу разделали, увидели на голове медведя пролом, как раз там, куда приложил свой кулак Афанасий Николаевич. Дело было перед масленицей, из ливера общинники сделали пироги и вынесли их на общий сельский стол. Для своей семьи отец Вараксин взял лишь одну заднюю ногу медвежью и шкуру с головой, остальное мясо раздал всем нуждающимся селянам, староверы мясо не взяли, посчитали, что живут намного лучше иноверцев.

– Тут ещё, братья, заявление есть, – привлекая внимание собравшихся к теме разговора, проговорил Гапанович. – Заявление великого князя Михаила, родного брата царя Николая.

– Зачитай, Семён Тимофеевич, послушаем, может быть, оно разъяснит обстановку, а если нет… думать будем, – поглаживая густую бороду, задумчиво проговорил Гаврила Семёнович.

Вновь погладив газету, Семён Тимофеевич наклонился над ней и начал читать:

«Тяжелое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол – в годину беспримерной войны и волнений Народа.

Одушевленный со Своим Народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную Власть, если такова будет Воля Великого Народа Нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные Законы Государства Российского.

Призывая Благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы, возникшему и облаченному всей полнотой Власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю Народа. Михаил. 3 марта 1917 года. Город Петроград».

– Вот те, значит, и разъяснил нам князь великий, как жить. Сбёг, значит, так я понимаю слова его, – почесав затылок и ткнув толстым пальцем в газету, проговорил Афанасий Николаевич. – Что тут теперь ждать от власти, нет её, отсюда одно ясно, надо сход собирать.

– Погоди, брат, сход собрать не долго, только что говорить будем, коли самим ничего не ясно, – как всегда благоразумно ответил, Михаил Ефтеевич.

– А я чувствую, разброд сейчас начнётся, как черви после дождя всякие Сеньки разбойнички вылезут и начнут народ безнаказанно грабить да губить, – расчёсывая гребешком густую бороду, проговорил Молодых.

– И что теперь, заставу ставить? Только долго ли удержится она, вот в чём сказ. Нет, братья, если не сход, то общину собирать надо и совет держать, – настаивал на своём Вараксин.

– Обмозговать всё надо, прежде чем к народу идти. Прав Михаил Ефтеевич, сами ничего толком не знаем, только село взбунтуем. Нет, братья… – задумчиво, – решение должно быть другое.

– И что тут мозговать? Царя нет, значит, и власти нет. Сбежал от народа, значит, надо самим её установить, – настаивал на своём Вараксин.

– Там, – кивнув головой вверх, – может быть, её и нет, а у нас она на месте, уважаемый брат, – посмотрев на Афанасия Николаевича, – проговорил Долгов. – Все на своих местах в управе, полиция и другие власти. И вот в газетке-то сказано, что есть в Петрограде какое-то временное правительство, значит, всё образумится. Нет Николая, будет Михаил!

– Какой ещё Михаил? – вытянув в удивлении лицо, изрёк Молодых.

– Так зачитал же я, Михаил брат Николая ждёт.. вот тут прям и написано, – ткнув пальцем в газету, – воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа, – проговорил Гапанович.

– Вот, ишь ты, воля народа, вот оно как повернулось. Это, значит, придут оттуда, – кивнув в потолок, – и будут спрашивать меня, хочу ли я Михаила, или не хочу, чудеса, – изрёк Афанасий Николаевич, почёсывая за ухом.

– Придут, не придут, как оно будет, не знаю, – ответил Семён Тимофееич, – знаю одно, что испокон века один царь уходит, другой приходит. Без царей оно никак! Изберут нового… царя… и всё восстановится.

– А пока восстановится, надо свою власть установить, – вновь вернулся к своему Вараксин. – Убежал царь от народа, убежал! Что тут ещё думать?! А без власти оно никак! Пока изберут, время утечёт и дел может столько натвориться, не приведи господи.

– Погодь, Афанасий, брат уважаемый. Без власти никак нельзя, правильно говоришь, потому как власть это порядок и она никуда не делась. Всё на своих местах. Сам видел, то и говорю. А вот долго ли она продержится… вот в чём вопрос, хотя… время покажет, власть, какая бы ни была, всё одно будет, плохо то, что царь народ бросил и империю всю, так-то, – ответил Михаил. – Тут надо крепко думать, с наскока можем дел наворотить… не приведи, господи!

– Эхма-а-а! Эт как же так от империи-то? – удивился Афанасий. – Это что же значит? К нам сейчас все бусурманы полезут? Ай ты, господи, что ж это делается-то? И как это от империи? Сбёг что ли? И куда?

– Вот ты подишь как оно! И что теперь? – поглаживая левой рукой густую окладистую бороду, проговорил Гаврила Семёнович Молодых.

– Кто его знает, может быть и сбёг! – смачно высморкавшись в тёмную тряпицу, высказался Вараксин. – Нам хоть сбёг, хоть помер всё едино! Лучше не будет, а вот катов всяких надо ждать… объявятся, верно говорит Гаврила Семёнович

– Как это ждать? Мы их приглашать, что ли будем? – удивился Гаврила. – Мне нынче чужие не нужны. Хватит уже тех, столыпинских. Ладно бы приехали и делом занялись, так нет… деньги получили и пропили, потом стали народ баламутить, благо сход собрался и выгнал тех бездельников за пределы села.

– Вот они и полезут. В Бийске их видел, ходят как неприкаянные, побираются и воровством занимаются. А если власти не будет, снова сюда придут всем скопом, да с засапожниками, вот поэтому надо сход собирать, – не унимался Афанасий Николаевич Вараксин.

– Так что постановим, братья? Сход будем собирать, или как?.. – обратился к собравшимся единоверцам Долгов.

– Отрёкся он, значит, от царства. Господи его помилуй! – перекрестившись двуперстием, задумчиво проговорил Молодых.

– Отрёкся, Гаврила Семёнович. Вот и думай сейчас, как нам всем быть. К войне с бусурманами готовиться, или к ещё какой напасти неведомой, – сказал Михаил, прямо смотря в глаза Гапановича, как бы ища у него совет.

– Я вот что думаю, братья, надо нам к старцу Антонию идти. Он надоумит, как быть, а потом сходом будем решать, – правильно поняв взгляд Михаила Ефтеевича, проговорил Семён Тимофеевич.

Поговорив ещё с полчаса, обсудив все стороны сложившейся ситуации и обговорив другие насущные проблемы, мужчины приняли предложение Семёна Тимофеевича Гапановича, – идти за советом к старцу Антонию, но перед тем держать совет у всей общины без сбора сельского схода.

Нужда в совете мудром, в слове святом, как жить общине, в дни грядущие заставила их прийти к этому решению.

К вечеру следующего дня община, выслушав Михаил Ефтеевич Долгова, Гаврилу Семеновича Молодых, Афанасия Николаевича Вараксина и Семёна Тимофеевича Гапановича, постановила направить к старцу Антонию – Михаила Долгова и Афанасия Вараксина, как единственных братьев по вере знавших к нему дорогу. Вместе с ними отправить к старцу Гаврилу Молодых и Семёна Гапановича. «Не лишне, – решила община, – если в столь смутные времена дорогу к скиту будут знать ещё два единоверца». Выслушала община и брата по вере Ивана Гавриловича Косарева, предложившего отправить в дорогу его самого с двумя крепкими отроками. Его суждение основывалось на том, что путь к скиту старца долог и труден, и груз для четверых велик, – топоры, пилы, гвозди для ремонта трёх охотничьих домиков, что по пути будут, ружья, провиант и многое другое. С предложением Ивана Гавриловича согласились все общинники, кроме того, они постановили, что по возвращении от Антония необходимо будет собрать сельский сход и обсудить на нём совет старца относительно дальнейшей жизни в сложившейся ситуации вызванной отречением царя от престола.

На следующий день по селу пошли разговоры и поползли слухи относительно отречения царя Николая II от престола. Грамотных селян в посёлке было много, но и таких, кто любил баламутить народ, было предостаточно. Тех, кто распускал сплетни и слухи, селяне знали, но как бы то ни было, слушали их и, добавив что-то своё, разносили по селу что-то уж совсем неимоверное. Договорились до того, что всю империю басурмане разорвут на несколько частей и в каждой части поставят своих басурманских царей.

– Погодь-ка, Константин, говорить неведомо что, ты вот бумагу покажи. Что-то я сомневаюсь, что она у тебя есть, – сверлив мелкими глазками лицо своего соседа, громко говорил безземельный батрак Михаил.

– Зачем она тебе, или не веришь?

– Так тут… кто хочешь, не поверит, уж больно слова твои страшные. Как это так царь батюшка отрёкся? Баламутишь воду, Константин.

– Бумаги от волости у меня нет, да, и кто мне её даст, я не староста, а вот газету, я тебе покажу, чтобы, значит, никаких сомнений относительно моих слов у тебя не было.