Читать книгу Корни России - Виктор Васильевич Вассбар - Страница 14

Прошли годы, родители оженили братьев, долей равной на самостоятельную жизнь одарили. Да вот только достаток, почему то в дом Алексея шел, а дом Каллистрата стороной обходил. Отец, брат, община помогут ему, а у него всё равно дела прахом идут, а потому что как был ленив Каллистрат в юношестве, таким и остался, хотя уже и детьми обзавёлся. Забыл он заповедь предков: «Ежели человек начинает больше да чаще злато да деньги любить, то перестает уважать себя, слушать совесть свою», а посему не достигнет благосостояния желаемого.

Зависть к добру брата, в начале малая, в скорости стала невыносимой всему его душевному состоянию, словно червь стала точить нутро. Зависть в ревность превратилась, та в алчность и далее в порок. Решил младший брат, старшего брата погубить, семейство его под корень извести, и этим самым состояние его к своим рукам прибрать. Задумал и стал случай удобный для убийства изыскивать.

Как-то в поисках новой золотоносной жилы братья с двумя помощниками остановились на отдых под скалистым берегом Катуни. Осмотрев внимательно участок, злодей увидел на вершине берега насыпь из валунов, и понял, лучшего места для убийства не найти. Распорядился палатку Алексея установить в месте лавиноопасном, для себя же чуть поодаль поставить. Дело осталось за малым, чтобы брата погубить в помощнике нуждался. Попытался уговорить слугу своего преданного – Афоньку Лужина. Тот по-первости за деньги большие согласился, однако в последний момент отказался помогать в убийстве. В помощь Каллистрату пришла ночь грозовая с ливнем как из ведра. Подмыла вода берег скалистый, всё бы ничего, да подкопал душегуб землю под валунами. Скатились с вершины камни в жиже глинистой и снесли палатку со спящим в ней Алексеем в кипящие потоки горной реки. Свершив злодейство, Каллистрат шум поднял, поиски организовал, да все напрасно. Темень непроглядная и дождь ливневый. Не дай Бог споткнуться или на глине скользкой подвернуться, тогда и самих поисковиков придётся искать, – в реку бурливую их утащит, а там поминай, как звали, – водовороты, топляки, камни острые подводные так скроют, что век не найти. Походили по берегу скользкому с факелами, покричали и через полчаса оставили эту затею. Не откликнулся Алексей. Да и факела затухли, дождём загасились, ещё темнее стало. Посчитали, погиб золотодобытчик удачливый. В село пришли с вестью горестной, поминки по утопшему Алексею справили. А на тех поминках Каллистрат ещё одно злодейство сотворил. Снохе за столом поминальным скрытно отраву подсунул, и после трех дней мучений отошла она в мир иной. Не успокоился на этом, наследники были у брата кровного, два отрока. Решил и их извести. Племянников, когда те в бане были, жизни лишил, напустив угару.

Всем этим сатанинским злодействам Афонька свидетелем был. Следить он стал за своим хозяином после убийства им брата своего. Понял, не остановится на одном убийстве, всю семью под корень изведёт. Сказать бы мог, да кто поверит безземельному холопу веры никонианской, кроме того мысль свою имел. После свершения всех убийств подошёл к Каллистрату и потребовал от него денег немалых. Сказал: «Все узнают о твоих злодействах, а нежели меня решишь погубить, то знай, бумага есть на тебя, в которой всё прописано, как ты брата убил, как всё семейство его извёл, и хранится она в надёжном месте». Так деньгами от хозяина Афонька рот свой грязный закрыл.

О тайной страсти Каллистрата любоваться в одиночку золотом и камнями драгоценными никто не знал. Известно домочадцам было лишь то, что под домом, со стороны двора, тайник устроил, а что в нём никто из них не знал. А это был даже и не тайник, а сложное подземное сооружение с секретами, закрытое тремя дверями из дуба, в котором хранил Каллистрат золото и камни драгоценные, как свои, так и добытые убийством брата своего. Каждую дверь Каллистрат железом кованным покрыл и на множество замков запер, как внутренних, так и навесных. Перед входом в тайник решетку тяжёлую из прутьев чугунных установил. Поднимал её верёвкой через систему блоков. Что-что, а на задумки разные горазд был, особенно на механику. В этой области у него голова прекрасно работала, мог бы быть знатным механиком и изобретателем, но страсть не к этому имел, а к золоту, на богатстве был помешан.

Конструкция такова была, при закрытии тяжёлая металлическая решётка сверху вниз опускалась. Внизу стопор-задвижка на пружине защёлкивала решётку. Всё, никто не мог уже проникнуть в хранилище драгоценностей. Поднять решётку мог только хозяин, знавший все премудрости механизма. Прежде чем поднять решетку, надо те премудрости открыть, стопор-задвижку из решётки вынуть, потом на рычаг с большим усилием надавить и одновременно с этим веревкой навес поднимать. Двум мужикам крепким не справиться, а Каллистрат поднимал решётку один, сила была у него медвежья. Поднимал он решётку и крепил её верёвкой, так что вся эта махина держалась в подвешенном состоянии лишь только на ней. Открыть этот вход изнутри хранилища было невозможно.

Через месяц после злодейства совершённого им на берегу Катуни перенёс Каллистрат в свой бункер богатства принадлежащие брату и крепко запер его. После этого почти ежедневно входил в свою сокровищницу и любовался золотом и драгоценностями добытыми злодейством. Зажжёт свечи, раскроет ящики с драгоценностями, присядет рядом и так сидит в мечтах. На втором месяце после дня постройки бункера, решил переночевать в нём. Поднял решётку, закрепил её верёвкой и присел рядом с сокровищами. Берёт в руки камешки разноцветные и улыбается, видится ему в их радужных искрах терем боярский и он в нём в парчовом одеянии. В самородках золотых, отражающих от света свечей блики серебряные на стены сокровищницы, видит себя хозяином городов, полей и гор, рек и морей. Глаза горят, чахнет как царь Кощей над своим златом, истома сладостная от блеска драгоценностей по всему телу бежит. Сидит в подвале глубоком, и выходить не желает. Говорит себе: «Так всю жизнь и сидел бы тут!» Сказал и тут же грохот потряс всё его подземелье.

Подвал глубокий, с запорами хитрыми, решетка железная, денег на всё это много потратил, а вот на трос железный, который защиту последнюю поднимать и держать должен, пожадничал, вместо него веревку льняную толстую и прочную купил. Для лучшего скольжения по блоку, пропитал её маслом растительным.

Сидит Каллистрат возле своих богатств, душа ликует, вдруг грохот потряс всё его подземелье.

Веревка от тяжести многопудовой лопнула и закрыла выход из подземелья. Поднять решётку железную изнутри нет никакой возможности. Кричит Каллистрат, зовёт на помощь, понимает, что сгинуть может здесь на века, но призывы о помощи из подземелья не слышны. Сам загнал себя в тюрьму. Пришел в неё под вечер, прежде сказав близким, что уезжает на дальний прииск. Не подумал Каллистрат о том, что в подземелье мыши есть, а им есть что-то надо. Мышки-норушки волокна льняной верёвки, маслом постным пропитанные, грызли-грызли и в определённый момент подточили её так, что не выдержала она многопудовый вес решётки. Лопнула верёвка, запор упал и закрылся на все секреты. Хватились хозяина не скоро, еле живого обнаружили. Благо, уходил, пропитание взял, иначе труп нашли бы. На свет вывели, ахнули. Черноволосый, ядреный, молодой мужик в старика седого превратился.

По обрывкам рубахи, бечёвки, креста нательного видно было, жизни себя хотел лишить, да не получилось. О чём думал Каллистрат в заточении, никто не знал. Никому и ничего не рассказывал о своих думах, только после этого, как подменили его. Добрым стал и отзывчивым. Вероятно, каким бы негодяем человек ни был, зло свершённое им всегда изнутри жжёт, к искуплению призывает. Через месяц, окрепнув, Каллистрат ушёл из дома, отправился своим ходом в один из монастырей на Афоне, что в Греции. Перед уходом всё хозяйство оставил родным и близким, золото, что в хранилище прятал, в деньги перевёл и детским приютам Барнаула и Бийска передал. Зашёл и на свой тайный прииск, куда дорогу никто не знал, и выбраться вряд ли бы выбрался, если был бы там упрятан.

А упрятана от мира в том прииске была Евдокия, дочь единоверца Демьяна Никифоровича Басаргина, жена кузнеца Фёдора Прокопьевича Снежина. Любил её Каллистрат безумной страстью с юношеских лет, и ради обладания ею готов был пойти на любое преступление. Случай такой выдался за неделю до его случайного заточения в подземелье. Потерялась у Снежиных корова, пошли искать её Фёдор и Евдокия. Корова к вечеру домой пришла, а Евдокия как сквозь землю провалилась. Искали женщину всем миром и даже с собаками, безрезультатно. Всё до мелочей продумал Каллистрат, корову Снежиных спрятал, когда она на лугу паслась, потом выкрал Евдокию, плотно платком завязал ей глаза и вывез в дальний прииск. Место преступления табаком засыпал, вот собаки и не могли взять след. Привёз на прииск, лишь после этого повязку с глаз снял. Просила, умоляла его Евдокия отпустить, говорила, что никому не расскажет о его злодействе, ни в какую. Держал, но лишнего по отношению к ней ничего себе не позволял. Приедет, сядет и любуется на неё, молча, как на картину. Бежать бы ей, когда его на прииске не было, да опасно, дорогу в село не знает, заблудится, а в тайге, среди гор крутых и рек быстрых смерть неминуема.

Пришёл Каллистрат на прииск в последний раз, посмотрел молча на любовь свою Евдокию и, указав дорогу к селу, ушёл по тропе своих мыслей, прежде оставив на столе туесок с продуктами, мешочек с крупными самородками и поясно поклонившись своей узнице.

Давно выплакала слёзы Евдокия, а как подумала о том, поверят ли родные, что греха на ней нет, вновь слёзы полились из глаз. Просто в заточении была она у Каллистрата, к близости не принуждал, не сильничал, вероятно любил всё-таки сильно, но душу её ранил и в этом она видела грех. Как быть в этом случае? Долго сидела за столом Евдокия, о чём думала, только ей одной было ведомо, но пришло время, косы расплела и вышла из дома, бывшего для неё казематом, прежде верёвку прихватив и туес с продуктами. Мешочек с самородками на столе оставила.

На третий день к полудню подошла к реке Иша, с пригорка было видно село Карагайка и дом родной на его окраине. Остановилась, перекрестилась, глядя на село, и к ветвистой рябине подошла. Перекинула верёвку через ветвь толстую, петлю сделала и подтащила под неё толстый обрубок дерева. Вдруг слышит:

«Это, что же ты задумала, душа твоя грешная, безвинная ли? Зачем руку на себя накладываешь?»

Выпустила Евдокия верёвку из рук и обернулась на голос. Видит, невдалеке седобородый старец стоит и с упрёком на неё смотрит. Стыдно стало Евдокие за свой поступок необдуманный. Присела на обрубок дерева, на котором до этого стояла и склонила голову, горько на душе.

Подошёл старец к Евдокие, присел рядом, за плечи, как дочь родную приобнял и сказал: «Вижу, горе у тебя великое. Излей душу свою, полегчает!»

Всё рассказала Евдокия старцу. Поведала о родителях своих, о муже и о детях, о Каллистрате, с юношества домогающегося любви её, о заточении своём на дальнем прииске.

Выслушал её старец, посочувствовал, напомнил слова библии о том, что Бог не даёт человеку больше испытаний, чем человек может перенести и сказал:

– Если ты захотела отнять жизнь у себя, вспомни тех, кто дал тебе жизнь. Вспомни, сколько мучений они вынесли, чтобы взрастить тебя. Подумай, для смерти ли они родили тебя? Они родили тебя для вечной жизни! Убив себя, ты не только не войдёшь в божью обитель, но и вырвешь из неё своих родителей, если они уже там, или преждевременно лишишь их жизни, если они здесь! Заслужили ли они это? Или ты умышленно хочешь «отблагодарить» их этим? Но за что? За то, что они дали тебе жизнь, дали возможность радоваться солнцу, первому зелёному листку и первой снежинке? Пойми, лишая себя жизни, ты отнимаешь её у тех, кто теперь лишён силы и власти остановить твою руку. Убивая себя, ты убиваешь их, и потому всякое самоубийство есть убийство. Нельзя, даже если думаешь, что можешь, что имеешь право, прерывать свою жизнь. Даже во имя самого светлого будущего, самой возвышенной цели, потому что, нет такого будущего и нет такой цели. Потому что, совершая убийство, ты совершаешь нечто прямо противоположное и будущему, и настоящему, и тому, что уже прошло, что нельзя изменить, но можно лишь растоптать и обессмыслить. Потому что, делая зло во имя будущего добра, ты делаешь все-таки зло и несёшь его в будущее. Будущее не поблагодарит тебя за кровь, которую ты замешала в раствор для его фундамента. Будущее, построенное на крови и зле, есть кровавое и злое будущее.

Внимательно слушала слова старца Евдокия, и видно было, что вновь жизнью загораются её глаза, а старец продолжал говорить.

– Послушай, – сказал он, – притчу о кресте.

– Одному человеку казалось, что он живет очень тяжело. И пошел он однажды к Богу, рассказал о своих несчастьях и обратился к нему:

– Можно, я выберу себе иной крест? Посмотрел Бог на человека с улыбкой, завел его в хранилище крестов, и говорит:

– Выбирай. Зашел человек в хранилище, посмотрел и удивился: «Каких только здесь нет крестов – и маленькие, и большие, и средние, и тяжелые, и легкие». Долго ходил человек по хранилищу, выискивая крест самый малый и легкий, и наконец, нашел крестик маленький-маленький, легонький-легонький, подошел к Богу и говорит:

– Боже, можно мне взять этот?

– Можно, – ответил Бог. – Это твой собственный Крест и есть.

Громко зарыдала Евдокия, хочет что-то сказать в ответ, но ком горький твёрдый к горлу подступил, не даёт слово сказать. Лишь через минуту, выплакавшись, тихо промолвила, крестясь: «Прости меня, Господи! Прости душу мою грешную! Прости!»

– О себе более думала, а не о родных своих, от боли хотела уйти, не подумав, о боли их. Каково им будет, увидев тебя в петле? Что подумают о тебе дети твои? А подумают они, что во всём ты виновата, коли в петлю полезла. Подумают, что этим грех свой решила скрыть, а грех не на тебе, а на тюремщике твоём, ему крест свой тяжёлый до конца жизни своей нести, а свой крест ты уже пронесла. Рад, поняла, что могла грех на душу наложить. Рад, что сил хватило боль превозмочь. А теперь иди с миром в дом свой, – проговорил старец и перекрестил Евдокию.

Внемля словам старца, Евдокия приподнялась с обрубка дерева и, твёрдо ступая на землю, направилась в сторону села, к дому своему, но, не пройдя и пяти шагов, остановилась, обернулась, чтобы поклониться старцу, а его и след простыл, как будто вовсе и не было его. И подумалось Евдокии, что сам Бог с ней разговаривал. С тех пор дом её озарился светом мира, счастья и благополучия. Никто во всём селе не упрекнул её ни в одном грехе, которого в действительности и не было, поверили ей родные и селяне.

Афонька Лужин – слуга Каллистрата, оставшись без хозяина, от которого кормился, ушёл в тайгу, где примкнул к лихим людям, но вскоре был пойман властями и отправлен на каторгу в Забайкалье. В Карагайке оставил годовалого сына Кирьяна.