Читать книгу Сопротивление материала - Виктория Травская - Страница 19

Если женщина любима, здорова и окружена заботой, то ожидание появления на свет её первенца переживается ею как пора тихого и трепетного счастья. В эту пору она погружена в себя, в свои ощущения и мечты о будущем ребёнке.

Вера не стала исключением. Если бы она дала себе труд задуматься, то с трудом узнала бы себя прежнюю, но мысли о прошлом приходили отрывочно и редко, да и то рассудок оттеснял их на самый край сознания. Ей нравилось, когда Виктор клал руку на её живот и они вместе слушали движение новой жизни, которая скоро выйдет на свет. Потом, посреди февральской ростепели, когда за три дня сходит снег и кажется, что уже совсем весна, родилась Танька и заняла собой все мысли и весь досуг молодой семьи.

Открытие, сделанное Веркой на базаре, было подобно изгнанию из рая. Если бы у неё было развито воображение и она могла облечь в слова то, что чувствовала, то могла бы сказать, что чья-то карающая рука сбросила её с небес на землю.

Она как потерянная бродила по дому, не обращая внимания на ласковые вопросы матери и её встревоженный взгляд. Машинально делала обычные дела – протирала пыль, поливала цветы в горшках, стирала пелёнки, укачивала дочку. Но ей казалось, что её тело налилось свинцом, и она утратила интерес к домашним хлопотам. Выйдя во двор вешать бельё, она вдруг застыла с мокрой пелёнкой в руках, глядя на распахнутое окно поварни, где за ситцевыми занавесками неугомонная Дуся сыпала скороговорочкой, беседуя со своей Катюшей. Мальчиков не было дома – начались каникулы, и они целыми днями пропадали на речке. И Верка вдруг подумала, что в её квартире должны жить они – семья, приютившая сироту, а не она, дочь человека, который повинен в его сиротстве. Ей вдруг по-детски захотелось сбежать со двора, спрятаться, уткнуться лицом в материн подол, как она это делала в детстве, когда ребята в слободке дразнили её отцом. Гришку крепко недолюбливали: слухи о его коварстве давно уже ушли в народ и стали разновидностью местного фольклора. Слободская детвора, росшая в саманных пятистенках с ситцевой занавеской вместо дверей, поневоле слышала и ночные перешёптывания родителей, и бабье «сарафанное радио», когда те по-соседски делились местными новостями. А кое-кого родители и прямо предостерегали: держись, мол, подальше от этой девки – как бы не сболтнула что своему отцу! Поэтому Верку в слободке долго не принимали в свою компанию, сторонились, глядели настороженно. Сперва она прибегала со двора к матери или бабушке, жаловалась и плакала. Но потом поняла, что надо брать дело в свои руки. Правда или нет всё то, что говорят про её отца, – не её дело: это отец. Но поступать так с ней они не имеют права. Поэтому ей пришлось стать задирой, научиться не только давать отпор, но и первой начинать драку. Взрослея, она скорее почувствовала, чем поняла, что готовность распускать руки – не самая привлекательная черта девушки, к тому же после драки выглядишь неряхой. Верка рано – раньше многих подружек – поняла, что красота не менее сильное оружие, чем кулаки, и стала заботиться о своей внешности. Взамен этого она оттачивала свой язычок, и вскоре достигла в этом известных, хоть и сомнительных, успехов. Во всяком случае, многие из числа её знакомых предпочли бы быть избитыми, нежели попасться Верке на язык.

И вот теперь она снова почувствовала себя слабой, отверженной всеми пятилетней слободской девчонкой, которая ищет утешения у кроткой и безвольной матери! Ну уж нет. Верка встряхнулась и принялась методично развешивать пелёнки…

И только вечером, когда муж вернулся со службы, не выдержала: накопившиеся за день переживания обрушились на Виктора градом слёз и упрёков, сводящихся к единственному вопросу: что теперь делать?!

– Ведь ты же знал, знал, знал! Не мог не знать! И не смей мне врать! – билась она кулаками в его грудь, в то время как он пытался смягчить её горе, ласково прижимая к себе рыдающую жену. Дав ей выплакать первое, самое бурное горе, Виктор прижал к груди обессиленную Верку и заговорил.

– Я узнал об этом так же, как и ты, – от чужих людей. Узнал, когда мы уже переехали и вот-вот должна была родиться Танюшка. И я надеялся, что ты об этом никогда не узнаешь. Глупо, конечно. В таком городке, как наш. Где все как на ладони.

Верка помолчала, всхлипнула.

– Ты должен был мне рассказать!

– Зачем? Чтобы ты меня возненавидела?

– Возненавидела? Ты-то здесь причём! – она потерлась щекой о его рубашку.

– В старину казнили вестников, приносящих дурную весть…

– Глупости!

– Нет, родная, не глупости. Знать, что твой отец способен на такое – ужасно. Но знать, что об этом знает кто-то другой – ещё хуже.

Закряхтела в колыбели Танька.

– Мокрая, поди, зассыха…

Вера оторвалась от мужниной груди, расстелила на кровати сухую пелёнку, принялась разворачивать беспокойный тряпичный свёрток.

– Так и есть.

Виктор привычно нашёл на комоде сухую распашонку и протянул жене.

– Кормить ещё не пора?

– А сколько там?

– Полседьмого.

– Рано ещё. Через час искупаем, тогда и кормить.

Вера положила спелёнатую дочку в колыбель и тяжело села на край кровати. Виктор опустился рядом. Глядя перед собой в стену, она спросила:

– Ты же с ним работаешь. Неужели ты не догадывался, что он задумал?

– Скрытный он, – ответил Виктор, подумав. – Иногда видно: что-то затеял. Но никогда не скажет.

– И как ты только можешь терпеть его, после того как узнал? Я бы…

– Что – ты бы? – неожиданно перебил Виктор. – Высказала ему всё, что думаешь? Выскажи – ты ведь его дочь! Выскажи! А он ответит, что для тебя старался. И что дальше?

– Я его об этом не просила! Он не думал о том, каково это, когда ради моего удобства людей на смерть отправили?! Мальчишка сиротой остался!

«Круг замкнулся», – подумал Виктор: он знал о сиротском детстве тестя и понимал скрытые мотивы его поступков, но легче от этого не становилось.

Посидели, помолчали. В передней раздались осторожные, как будто крадущиеся шаги – Ивахнюк вернулся со службы. Виктор накрыл Верину руку своей. Когда шаги на лестнице смолкли и наверху закрылась дверь, Вера судорожно вздохнула и спросила:

– Что делать-то будем, Витя?