Читать книгу Наследники Мишки Квакина. Том IV - Влад Костромин - Страница 14

Однажды мы задержались в городе на заводе и вечером ехали домой.

– Кто ездит в гости по утрам, тот поступает мудро, – напевал отец, – то тут сто грамм, то там сто грамм – на то оно и утро. На то оно и утро.

– Сейчас вечер.

– Не бурчи! Мал еще меня учить. Кто ходит в гости ввечеру, – не растерялся отец, – тот похмелится по утру. Заедем-ка мы к бабке Дуне, проведаем старушку-мать.

Отец всегда старался заскочить к своей матери, чтобы прихватить что-нибудь ценное: целыми ящиками возил от нее помидоры и лук летом; консервацию и мешки картошки – зимой. По своей паскудной привычке норовил еще и что-нибудь утащить.

– Мам, готовь яичню, – ворвавшись в дом, по пути сшибив в темных сенях пустые ведра, закричал отец. – Виктор Владимирович приехал!

Бабушка степенно вышла на тесную кухоньку. Отец схватил ее в охапку и звучно, по-брежневски, расцеловал.

– Живой я, живой! – орал он.

– Вить, что ты орешь? Я хорошо слышу, не оглохла еще.

– Мало ли, – он убавил громкость и плюхнулся на стул. – СтаршОй, пока бабушка нам обед готовит, ты дурью не майся, а наноси ей воды.

– Вить, пускай ребятенок отдохнет.

– На том свете отдохнет. Чего стоишь? – посмотрел на меня. – Слово начальника – закон для подчиненного. Это у нас дома крантик с водой, а тут из колодца надо таскать, а бабушка у нас уже старенькая. Ведра в сенях, колодец в овраге. Бегом, кругом, марш!

Я взял в сенях два ведра и пошел к колодцу. Возле старого сарайки зашлась истошным лаем Жучка. Она была настолько злобной, что вместо ошейника была прикована к кольцу, продетому сквозь ляжку. Но все равно, рвалась ко мне, не смотря на боль.

Старательно обойдя беснующуюся Жучку, спустился в овраг. Колодец был хороший, с вкуснейшей холодной водой и длинной цепью. Бросил вниз колодезное ведро, зачерпнул воды, начал наматывать цепь на ворот. Поднял, перелил в бабушкино ведро, и повторил заново. Из второго ведра, прежде чем перелить, напился – вкуснятина! Отнес ведра в дом, вылил в пятидесятилитровую алюминиевую флягу, снова пошел к колодцу.

Пока наносил две фляги, широкую кастрюлю и таз, отец уже успел умять сковородку яичницы на сале, а бабушка пожарить картошку, опять же на сале.

– Где тебя носит? – недовольно спросил отец. – Картошка стынет.

Судя по тому, что большая сковорода с картошкой опустела всего наполовину, картошка «стыла» недолго.

– Я воду носил.

– Наносил?

– Так точно.

– Вот так и подобает вести себя истинным тимуровцам!

– Садись покушай, Владик, – вставила бабушка, – а то ничего не достанется, – покосилась на сына.

– У меня растущий организм, – отец налил в стакан самогон и махом опрокинул в себя, – мне калории и микроэлементы всякие нужны.

– У тебя всю жизнь растущий организм, – укорила бабушка. – Только пользы с него нет.

– Это еще как посмотреть, – когда отец выпивал, его часто тянуло на демагогию. – Наука диалектика учит нас, что учение Маркса всесильно, ибо оно верно. И наоборот, как говорится. Вот так и с пользой от меня. Но зато я ёмок, не тщедушный какой, – отец ласково огладил живот.

– Вить, хватит языком впустую молоть. Ешьте.

Я налег на картошку, соленые огурцы, квашеную капусту и сало. Отец допил бутылку.

– Мам, давай еще одну.

– Ты же за рулем!

– Ничего страшного, я же депутат, – любовно погладил значок на лацкане пиджака. – Семь бед – один ответ, – махнул рукой. – После нас хоть Андропов. Лучше быть нищу, да живу, чем богату, но мертву.

Вздохнув, бабушка принесла еще бутылку.

– На бога надейся, а наливай себе сам, – отец выпил стакан. – Помнишь, как мойву с морковкой тушили?

– Не помню я.

– Ну как же? – удивился. – Морковочку с лучком потушишь на сковородочке, а потом туда мойвочку и сверху этак той же морковочкой и прикроешь, – причмокнул. – Объедение получается и мойвой совсем не пахнет.

– Не помню.

– Нинка ее еще очень любила. Как сядет жрать, так за уши не оттащишь. Помнишь, как она сковородку одна съедала?

– Как ты сковородку грибов или там жарехи съедал, – кивнула бабушка, – помню. А как Нинка мойву – нет. Да и не покупали мы мойву, у нас селедка бочками стояла.

– Селедочка дело хорошее, – вздохнул отец и снова набулькал стакан. – От селедочки душа радуется и желудок играет, или, как говорится, наоборот, – выхлебал самогон, поморщился. – Короче, Склифосовский! А селедки у тебя нет?

– Селедки нет. Селедка сейчас дорогая, только на кильку и хватает.

– Килька есть?

– Есть чутка.

– Вот то-то и оно! Неси, старушка дряхлая моя.

Бабушка принесла миску мелкой соленой кильки и отец начал поглощать ее так жадно, будто ничего не ел неделю.

– Мелковата, – чавкая, сказал папаша, – и надо с лучком солить.

– Еще что? – кротко спросила бабушка.

– Еще хорошо бы маслицем полить, для аромата.

Бабушка встала с колченогого стула, оставшегося от усадьбы какого-то помещика, достала с полки бутылку масла и молча поставила перед отцом. Папаша, нисколько не смутившись, щедро полил маслом кильку, потом остатки картошки, потом кусок хлеба. Оглядел дело рук своих, потер их, словно большая навозная муха и сказал без ложной скромности:

– Это хорошо, – после чего продолжил подкрепляться.