Читать книгу Наследники Мишки Квакина. Том IV - Влад Костромин - Страница 9

Папаша наш был большой выдумщик, при этом характером был скаредный и вороватый.

– Валь, – заявил воскресным утром, щедро приложившись к бутылке с молдавским коньяком, – я гений!

– Опять? – вздохнула мать. – Не вздумай больше никаких яблок покупать! Гений он!

– Яблоки – пройденный этап, – отмахнулся отец, – надо глобальнее мыслить, с людями надо помягше, а на вопросы, как говорится, смотреть ширше и углубже.

– Понесло, – мать с осуждением покачала головой. – Не умеешь ты пить, Витя.

– Все я умею! – хлопнул по столу кулаком. – Я пью, да дело разумею, не то, что некоторые.

– Это кто, например? – глаза матери по-змеиному сузились, а рука привычно потянулась к сковородке, которую Пашка вымакивал хлебом от жира, оставшегося от съеденной отцом яичницы на сале.

– Я в общем сказал, – начал юлить отец.

– Тут не партсобрание, ты говори конкретно, кого имеешь в виду?

– Да полно таких несознательных элементов, – папаша покосился на нас, – всякие алкоголики, тунеядцы, «социально близкие» и прочая шелупонь.

– Это да, – согласилась мать.

– А мы, прогрессивное человечество, совсем по-другому. Вот, например, взять куроводство. Некоторые думают, что в нем ничего сложного, а между тем, я, как куровод, могу в любой момент главой Птицепрома стать!

– Хватит демагогию разводить! – прервала мать. – Говори конкретно, что задумал.

– Скучный ты человек, Валентина, – вздохнул отец.

– Ты зато веселый, как жало смочишь. Когда же ты уже нахлебаешься?

– Мои друзья хоть не в болонии, – запел отец, – зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть по утрам, да на свои.

– Трепло ты.

– Ничего я не трепло! Слушайте и учитесь, пока я жив.

Мы замерли в ожидании плана очередной папашиной авантюры.

– Мы устроим сбор пожертвований.

– На церковь? – не поняла мать.

– Ты что, совсем того?

– Теперь же можно.

– Сегодня можно, а завтра там, – он показал пальцем на потолок, – очухаются и будет опять нельзя! А тебя уже на заметочку там, – ткнул пальцем себе за спину, – взяли. Не отмоешься потом.

– Это да, – закивала мать, – это могеть быть. Так на что собирать?

– На негров, – выпалил отец и, выпятив грудь, будто петух Петроний, с довольным видом посмотрел на нас – вот, мол, я какой.

– На каких негров? – вытаращила глаза мать. – Где ты нашел негров?

– В Америке. Там их, между прочим, угнетают! Хоть даже «Хижину дяди Тома» почитай.

– Я не знаю, кто там у Тома дядя, но ты чушь какую-то городишь, ахинею несешь.

– Ничего не чушь. Я в райкоме плакаты с угнетаемыми неграми того, – понизил голос.

– Чего «того»?

– Позаимствовал, короче. Душевные такие картинки, трогательные.

– Где они?

– В мастерской стоят.

– Пошли.

Плакаты были внушительные: негры в кандалах; надсмотрщики с бичами; мордатые полицейские в шлемах, избивающие дубинками мирного чернокожего алкаша.

– Ну как тебе? – отец приплясывал от нетерпения.

– Ну… – мать задумчиво изучала наглядную агитацию, – серьезная штука, с душой нарисовано.

– Вот видишь! – обрадовался папаша. – Даже тебя, человека темного, и то трогает за душу, а уж деревенские простаки за раз-два будут готовы. Пиф-паф и наповал.

– Ой-ей-ей, – подсказал Пашка.

– Будет тебе полный ой-ей-ей, – согласился отец. – Дай только срок. Еще и книжка у меня есть «Бесправное положение негров в США». Ну что, Валь?

– Дальше рассказывай.

– Дальше рассказывать собственно нечего: ночью развешиваем в правлении плакаты и ставим ящик для пожертвований жертвам апартеида.

– Сопрут ящик-то, народец шустрый.

– Замечание принимается, – закивал отец, – ящик поставим у вас в бухгалтерии. Будешь за ним присматривать.

– А дальше?

– Дальше на отчетном собрании достаем деньги, пересчитываем, объявляем всем благодарность и я везу их в райцентр – сделать перевод на почте.

– А ну как не поверят?

– Не волнуйся, все продумано. У меня корешок перевода уже готов, осталось только сумму вписать. Привезу его для отчета.

– Ловко, комар носа не подточит.

– А я тебе что сказал? План просто гениальный, – отец засиял улыбкой, как начищенный чайник.

Улыбка была щербатой из-за зуба, который выбила в Пеклихлебах повариха, подловившая его на кражах из столовой (скатерть и запасы черного перца у нас были оттуда). Впрочем, отец всем рассказывал, что лишился зуба, когда помогал КГБ задерживать банду особо опасных контрабандистов.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Поживем – увидим, к чему твоя идея приведет.

Ящик для пожертвований сделали из посылочного, в котором хранили сало – пропилили в верхней крышке прорезь и приколотили крышку гвоздями. Отец еще и обклеил ящик бумажными полосками, на которые щедро наставил оттисков совхозной печати.

– Хорошо бы его цепью приковать, – отец задумчиво почесал лоб, – но куда ее приколотить?

– К стене.

– Ты что, дурачок, стену в бухгалтерии портить? Да и потом, – наставительно отвесил мне оплеуху, – дырка в стене есть улика. Что ящик был, попробуй-ка докажи: может приснилось, а может и галлюцинация. Сон или галлюцинация для суда не улики. А дырка есть объективная реальность, которую любой судья просто обязан будет принять во внимание. Понял?

– Так точно.

– А что, – спросил Пашка, – суд будет?

– Будет, не будет, – раздраженно ответил отец, – какая разница? Надеяться надо, что не будет, но готовиться, что будет. Въехали?

– Да, – закивали мы.

– Молодцы. Ночью никуда не уходите: как стемнеет, поедем плакаты вешать.

– Нас побьют, если поймают? – испугался Пашка.

– Насчет побить не знаю, но куры вас когда-нибудь точно засерут, – он отвесил Пашке щелбан, – если поймают, – довольно захихикал и ушел в дом.

– Спрячемся? – без особой надежды спросил Пашка.

– Куда мы от него спрячемся? – вздохнул я. – Лучше помочь. Если с батей поймают, то бить точно не будут.

– Не будут?

– Он же директор, кто его бить будет?

– Это да, – Пашка слегка успокоился. – Он же вроде на работу пришел.

– Ночью?

– А хоть и ночью. Работа же сложная.

– Это да, это точно.

Полночи мы с отцом вешали на стены правления плакаты. Все было нормально до того, как отец попал себе по пальцам молотком. После он, сидя на принесенном из кабинета стуле, только матерно руководил, а вешали мы. Из-за этого плакаты приколотили низко.

Утром в понедельник пришедшие на работу с удивлением рассматривали плакаты. Прослышав о небывалом событии, понабежали трактористы, доярки и механизаторы.

– Это что же? – возмущался успевший похмелиться заслуженный механизатор Коля Печенкин. – Это как же? У нас социализм, а у них вот как! – ткал почерневшим от машинного масла пальцем в чернокожего алкоголика. – Человеку в пятницу после работы и выпить нельзя?! Это как, товарищи?! – смотрел на односельчан.

– Вон как лупят, – поддержал Серега Корявый, для которого плакаты как раз по росту подходили, – фашисты просто.

– Что за шум? – из кабинета выглянул отец.

– Ты гляди, Владимирыч, что делается! – закричал Печенкин. – Нет жизни рабочему человеку в Америке.

– Да, товарищи, – отец окинул собравшихся цепким взором, – международная обстановка накаляется. Гидра апартеида поднимает кровавые головы, оскаливает щербатые пасти, эксплуатация человека человеком нарастает день ото дня! Наши черные товарищи не жалея крови и самой жизни бьются на баррикадах и помочь им есть наш священный долг! Ура!

– Ура! – грянул нестройный хор.

– А как им помочь? – насмешливо спросил матерый вор-рецидивист Леня Бруй.

– Да, как? – поддержал Корявый, недолюбливающий отца с тех пор, как тот наставил ему рога.

– Как помочь? – отец напустил на себя задумчивый вид. – Денег им надо собрать: на оружие и боеприпасы.

– Денег? – ахнула какая-то из доярок.

– Конечно денег. Кто этого не понимает, есть жертва промышленной революции и призрак мочегонной мечты (отец любил завернуть такое, чего никто не понимал). Нет, если желаете, то можете поехать сами и бороться вместе с ними. Я не возражаю. Подпишу отпуск за свой счет.

Люди зашуршали, зашептались, стали смущенно переглядываться.

– Много денег? – спросил Корявый.

– Что ты как еврей? – зашикали на него. – Там людей убивают.

– Кому сколько совесть позволит, – с достоинством ответил отец. – Лично я, – его гордой позе и благородной лысине позавидовал бы любой древнеримский патриций, – обязуюсь отдать свою зарплату за два рабочих дня.

– Я тоже! – Печенкин сорвал картуз, в который была воткнута искусственная гвоздика, украденная на кладбище, и с размаху хлопнул его об пол. – Я тоже за два дня, пишите!!! Разницу можете отнести на мой счет!

– Не погибнула еще наша Россия, – процитировал Гоголя отец и гулко похлопал в ладоши.

– И я, и я, – донеслось из толпы, – мы тоже дадим.

– Глас народа – закон для нас, – поклонился отец. – Ящик для сбора пожертвований установим в бухгалтерии, а пока все по местам, товарищи. Работа не ждет, – развернулся и скрылся в кабинете.

Гудя словно растревоженный улей, люди расходились по рабочим местам.

Три дня пожертвования были главной темой деревенских разговоров. В четверг неожиданно приехал журналист из районной газеты «Знамя труда» чтобы сделать репортаж о необычной инициативе совхозников в помощь угнетенным чернокожим. Отец насторожился, но было поздно. Раскрутившийся маховик аферы было не остановить: парторг Краха доложил в райком, из райкома отрапортовали в обком. Соседние хозяйства, ободренные примером, тоже объявили сбор пожертвований.

– Витя, что ты натворил? – за ужином скрипела зубами мать. – Комар носа не подточит? Да? Да за тобой теперь весь район наблюдает! Ты еще и кучу своих денег туда засунул! За два дня зарплату!

– Не волнуйся, – без особой уверенности в голосе говорил отец, – что-нибудь придумаем.

– Что тут можно придумать? – она схватила себя за волосы.

– Не знаю…

– Может, пожар? – предложил Пашка. Он любил бегать смотреть на пожары.

– Где пожар? – не поняла мать.

– В конторе…

– Ты что, ку-ку? – повертела пальцем у виска. – Где мы с батей работать будем, если контора сгорит?

– Не знаю, – смутился Пашка, – где-нибудь.

– Ку-ку, – мать покачала головой, – что папаша пень, что сын опенок, оба деревянные.

– А если деньги послать? – не выдержал я.

– Какие деньги? – удивилась мать.

– Ну эти, на негров.

– Кому послать? – нахмурился отец.

– Неграм…

– Третий тоже деревянный, – вздохнула мать. – Просто три тополя на Плющихе. Да твой батя лучше контору спалит, чем с деньгами расстанется! Он за копейку зарежет!

– Валь, не плети ерунды!

– Что, Валь? Что, Валь? Да ты как разбойник с большой дороги!

– Валентина, я бы не стал вопрос ставить так, – отец закурил, – но в твоих словах определенно есть доля истины. Иногда полезнее устроить поджог, чем отдать деньги.

– Вить, что ты несешь?!

– Не обязательно же сжигать здание дотла, можно поджечь только бухгалтерию и быстро потушить. А под шумок прихватить ящик.

– Как ты его вынесешь? Под мышкой что ли?

– Могу закинуть в кабинет, а как все уляжется, спокойно вынесу.

– Господи, – посмотрела в потолок мать, – с кем я живу? Витя, я могу быть с тобой откровенной?

– Нет, – скривился отец, – я хочу, чтобы ты пудрила мне мозги.

– Витя, ты как пигмей.

– Валь, ты не горячись, не надо тут смотреть, как вошь на Моську, ты обдумай.

– Хватит обговаривать и тудукать!

– Сейчас не время для дискуссий. Давай рассуждать конструктивно.

– Идите вы через речку в пень-колоду! – мать злобно зыркнула на нас и ушла на кухню.

– Может, украсть ночью? – предложил Пашка.

– Как ты ночью туда попадешь? – отец затушил окурок в банке из-под кильки и снова закурил. – Дверь взломать? Шум, гам, след, милиция, суд.

– Окно? – Пашка с надеждой блеснул очками. – Мамка оставит открытым, а Влад…

– Не в меня ты, – отец выдохнул ему в лицо струю дыма.

– Почему? – не понял Пашка.

– Там окон нет, – сказал я.

– Нет? – растерялся брат.

– Нет, – подтвердила с кухни подслушивающая мать.

Отец снова выдохнул в Пашку дым:

– Учти, дым идет в сторону того, кто мочится на перекрестках, – сказал он строго.

– Я же не мочился!

– Дыму виднее, он древнее тебя. Не спорь со стихией, балбес.

– Смотри мне! – погрозила Пашке пальцем мать. – На перекрестках черти яйца катают, в свайку играют и летку-енку танцуют. Утащат тебя с собой ко всем чертям! И срать там не вздумай, – дополнила она, – а то деревенские поймают и как шкодливого котенка мордой в фекалий натычут.

– Деревенские могут, – кивнул отец, – только так, в рамках учения марксизма-ленинизма Идея! – он вскочил с табуретки. – Мы переведем бухгалтерию в другую комнату!

– Как? – мать возникла в дверях кухни.

– Временно пересадим вас в диспетчерскую и все дела.

– Но как?

– Элементарно, Вальсон! – папаша сел обратно и приосанился. – Учитесь, пока я жив! В бухгалтерии будет вонять, поэтому женщины попросят решить проблему. Я подпишу приказ о временном переезде в диспетчерскую. Там окна есть. Остальное дело техники: Влад залезет и сопрет ящик.

– Почему там будет вонять? – с подозрением спросила мать.

– Не забивай себе голову, вонь я беру на себя. Дети мои, за мной! – вскочил и устремился из дома.

– Слушайте, – усевшись на скамейку, притулившуюся в тени забора напротив веранды, тихо начал он. – Надо залезть под пол и подложить под бухгалтерию голову.

– Чего? – от неожиданности Пашка отпрянул. – Чью?

– Не твою же, – отец улыбнулся как сытый крокодил. – Телячью. Недавно телят забивали, а потроха и головы выбросили в яму за фермой. Возьмите голову и Влад ее подложит.

– Почему я?

– Пашка там заблудится, а я не пролезу.

– Как я вообще туда попаду?

– Забыл, как Вера Андреевна ногу сломала?

Учась в третьем классе, додумались мы с Андрюхой Пончиком выдрать гвозди из пары половых досок. Я тогда в «Питере Пэне» прочитал про пиратскую казнь – хождение по доске. Длинные доски пола, покрытые коричневой краской. После того как гвозди перестали крепить их к слегам, доски превратились в качели, ждущие неосторожного ученика чтобы превратиться в ловчую яму. Жертвой стали не ученики, и даже не учительница, а, зашедшая в школьную комнату, главный бухгалтер Вера Андреевна – мать Андрюхи. Беззаботно ступила на конец доски и провалилась в разверзшийся под ногой пол.

– Помню.

– Отдерем доску в коридоре, подмостки поперек лежат. Там где-то с полметра прощегал между землей и полом, ты пролезешь. Понял?

– Понял.

– Тогда берите мешок и чешите за головой. Только не надумайтесь домой притащить, а то у вас ума хватит.

– А куда ее девать?

– Повесите в саду на яблоню, только подальше от дома.

Мы взяли в сарае дерюжный мешок и уныло потащились по саду к ферме. Перебежали асфальт, дошли до зарослей бурьяна вокруг фермы. Яму с отходами нашли по удушливой вони. Выбрали среди груд разлагающихся осклизлых потрохов облепленную мухами голову, зацепили палкой, засунули в мешок. Морщась, притащили в сад, привязали на дерево и пошли на огород к большим бочкам с дождевой водой – отмываться от запаха.

Когда стемнело, отец приказал нести голову к правлению, а сам взял инструменты и поехал на машине. Мы вскрыли пол напротив двери бухгалтерии, и я с мешком и фонариком нырнул под доски. Ползти по земле было неприятно, я задыхался от запаха, но спешил, боясь, что отец заколотит доску обратно, и я останусь здесь навсегда. Обошлось – бросив голову примерно посреди бухгалтерии, шустро пополз обратно, обдирая локти и пачкая колени.

– Чего так долго? – недовольно встретил отец. – Заснул там что ли? Мы тут полночи торчать будем?

– Я старался.

– Старался он. Дети на горшке стараются, а ты должен был выполнить задание. Выполнил?

– Так точно.

– Тогда вылезай, – протянул руку и выдернул меня словно репку из грядки.

Поморщился от запаха.

– Короче, приколачивайте обратно, только смотрите, доску сильно молотком не побейте, – протянул кусок войлока со старого валенка. – Вот, гвозди через него заколачивайте, чтобы шляпки не блестели от молотка. А я домой. Как забьете, чешите домой, только помыться не забудьте.

Он ушел, а мы поспешно приладили доску обратно и выскочили из правления. Было тихо, здание почты зияло черной дырой на месте недавно украденной нами на дрова двери.

– Это сюда надо будет лезть? – оглянулся на окна Пашка.

– Если пересадят, то сюда. Пошли домой.

Через пару дней, после жалоб бухгалтерш и кадровички, их пересадили в диспетчерскую.

– Учитесь, – вечером вошел напыщенный как индюк отец. – Я у вас кто?

– Баран ты у нас, – мать всучила газету с репортажем о сборе средств. На фотографии расплывалась щербатая улыбка отца, держащего над головой ящик.

– А что, неплохо вроде вышел? Смотри, какой я красавец! Приходи Маруся с гусем, а потом закусим!

– Что ты мне нервы поднимаешь, падла в галстуке?!

– А что такого?

– Там написано, что приедут с телевидения – репортаж снимать.

– Чего? – выпучил глаза отец. – Какой еще репортаж? СтаршОй, нужно срочно лезть за деньгами!

– Куда он полезет? Я окно не открыла.

– Почему?

– Не получилось.

– Тогда открой завтра.

Назавтра тоже не получилось, а на следующий день приезжали снимать репортаж.

– У нас последний шанс, – вечером сквозь зубы сказал отец. – Я соберу всех в клубе на торжественное собрание, а Валька оставит окно открытым. Понятно?

– Да, – кивнул я.

– Смотри мне, – помахал перед моим носом внушительным кулаком, – не напортачь.

Назавтра мы с Пашкой затаились, лежа в траве в конторском саду, наблюдая, как люди, возбужденно переговариваясь, шли в клуб. Мать со значением оглянулась. Шаги затихли.

– Пойдем? – нервничал Пашка.

– Рано еще, погоди.

Прошло минут десять.

– Пора, – решившись, прошептал я, – жди тут.

Подполз к кустам, росшим со стороны школы, протиснулся через них, спрятался за угол, прислушался. Тихо. Выглянул из-за угла и обомлел. По бетонной отмостке пятился белобрысый мальчик с ящиком для пожертвований в руках. Я нырнул обратно, лихорадочно пытаясь понять, что делать. Это был сын токаря Стасик – известнейший деревенский ворюга. Он шагнул за угол, и я ударил его кулаком в затылок. Стасик упал. Я схватил ящик и кинулся бежать. Добежал до Пашки, упал на траву.

– Давай быстрее!

Топором сбили крышку, пересыпали монеты и купюры в Пашкину холщовую сумку, вскочили.

– Там Стасик был, – сказал я. – Это он украл.

– Он тебя видел? – обмер Пашка и медленно пустился на траву.

– Нет, я его вырубил. Хватит трепаться! – со стороны конторы послышался шум, крики. – Уходим! – я засунул топор за брючный ремень, топорищем в штанину, прикрыл его рубахой и мы кинулись бежать.

Для маскировки побежали не домой, а выскочили из сада и пошли по улице к новому магазину. Дойдя до магазина, обошли его и по околице дотопали до крайней улицы, где жил переселенец Капитан. По ней неспешно пошли в сторону карьера. Никого не встретив, добрались до перекрестка, перебежали асфальт и нырнули в спасительную зелень своего сада. Доклыпали до двора, спрятались в зарослях малины на погребе.

– Сколько там? – трясся от жадности Пашка.

– Не знаю.

– Давай посчитаем.

– Что бы потом батя сказал, что мы украли? Оно нам надо?

– Может, возьмем себе немного? – брат понизил голос, просительно глядя мне в глаза. – Чуть-чуть… Они же не знают, сколько там.

– Вдруг где-то записано? – я покачал головой. – Мы же не знаем.

Между тем, в правлении кипели страсти. Вернувшиеся за забытым в суматохе ящиком главбух Вера Андреевна и вездесущий Печенкин увидели открытое окно и обнаружили пропажу ящика. Вера Андреевна позвонила в клуб, а Печенкин кинулся в погоню. За углом увидел едва пришедшего в себя Стасика и сходу сунул ему в челюсть. Стасик снова вырубился, а от клуба уже бежала, возглавляемая пышущим праведным гневом отцом, взбешенная толпа. Стасика пару раз макнули головой в стоящий в коридоре правления бачок с затхлой водой и начали допрашивать.

Под грузом улик он признал, что украл ящик, но о дальнейшей судьбе денег не знал. От идеи линчевать надоевшего всем ворюгу спасло лишь присутствие корреспондентов. Следопыты-общественники нашли раскуроченный ящик. Повисла зловещая тишина – все думали, кто кроме Стасика мог совершить такое святотатство.

– Вы уж извините, – склонил перед телевизионщиками голову отец. – Сами видите, провокация буржуазных сил, контрреволюционные элементы, – повысил голос. – Мы должны сплотиться перед лицом внешней угрозы! Враг не пройдет!

– Правильно, Владимирыч, – поддержал Печенкин. – Мы с тобой!

– Меня шпион убить хотел, – пискнул ободрившийся Стасик. – А я деньги спасал.

– Молчи, гнила, – прошипел отец, – я с тобой после поговорю! – обернулся к камере – Мы проведем самое тщательное расследование, иностранные агенты будут изобличены и наказаны! – он потряс кулаком.

– Отлично, снято, – корреспондент вяло похлопал в ладоши.

– Вы снимали? – смутился отец.

– Конечно, нам же нужно репортаж сделать.

– Владимирыча по телевизору покажут, – обрадовался наш сосед Колька Лобан. – Давно пора.

– Ура!!! – закричал успевший хорошо похмелиться Печенкин.

– Ура!!! – грянула толпа.

– Качать его!!! – надрывался Печенкин.

– Снимай! – прокричал оператору корреспондент.

Отца подхватили и стали подбрасывать вверх. Ошалевший оператор едва ловил его камерой.

– Хватит! Хватит! – задушено кричал отец. – Поставьте меня!

– Вот так завершился, – в камеру влез корреспондент, – организованный директором совхоза Костроминым сбор пожертвований на дело борьбы за права угнетаемых нацменьшинств США. С вами был Василий Пройма. До скорой встречи. Выключай, – махнул оператору.

Оператор выключил свой агрегат и телевизионщики свалили на стареньком РАФ-ике. Уставшие совхозники поставили отца на грешную землю.

Придя домой, мать отняла у нас деньги и потом вместе с отцом считали их и смеялись. Выслушав историю похищения, отец развеселился еще больше.

– Вот ворюга! – взбеленилась мать. – Черти его за это припекут! Горячими ухватами, ох и припекут! Поделом ему будет!

– Валь, спокойнее, – папаша ласково посмотрел на меня. – Сегодня ты совершил первое в жизни разбойное нападение и при этом благородный поступок: покарав вора.

– А так бывает?

– Тысяча червей! – голосом Боярского вскричал отец. – Еще как бывает. Украсть у вора – это не преступление, а подвиг. Вспомни Робин Гуда.

По телевизору отца мы так и не увидели, но в газете снова про него написали. Еще дали грамоту в райкоме. После вручения, он под шумок украл еще и какой-то спортивный кубок и потом всем хвастался, что был чемпионом Ашхабада по боксу в полутяжелом весе.