Читать книгу Hannibal ad Portas – 3 – Бронепоезд - Владимир Буров - Страница 13

– Да ты что?!

– А что?

– Берлин, как и Дрезден разрушен последними бомбардировками англичан.

– Тогда, не отвезешь ли в ГУМ?

– Это что, соседняя мыловарня, или рыбная коптильня? – и добавил: – Надо было сразу там остановиться.

– Мы поедем дальше.

– Вот ду ю сей?

– Это не так долго, как от Кой Кого до Питэра.

– Поедем в тамбуре? – решил пошутить я.

– На попутках будем добираться, – дело уже дошло, видимо, до того, что она улыбнулась.

Но оказалось, что на этом паровозе.

Только неделю, как в одном известном кино-домино, пришлось рубить дрова для этого прожорливого паровоза. Потом душ, баня, но без секса. Почему?

– Я так пока и не понял.

И только в ГУМе, в Москве, как оказалось, удалось кое-что с изумлением понять. У нее были чеки – годов 30-х – и нам сразу дали два платья для нее и мне в подарок кожаный пиджак, настолько подошедший, что вполне можно считать второй кожей, – как опять, но уже шире, шире:

– Улыбнулась она.

И вышло так, что помылась прямо тут, в фонтане в самом центре:

– Не раздеваясь, а старом платье, растворившемся на ней, как зима-летняя чешуя на русалке.

И даже не мелькнул ее голый зад, а так и поднялась уже в новом зеленом – второе держал я подмышкой:

– На взятие Берлина, – как сказала она сразу, еще в дверях 200-й секции, где на ее чеки немного не хватило мне на ремень для Вранглеров, взятых, как нарочно, на вырост живота в этом благословенном Берлине – Пришлось поддерживать, так как снимать ни за что не хотелось, ибо думал:

– Назад поедем в отдельном купейном.

Она тоже не захотела нести свои, а надела их под платье:

– Зеленый велюр? – спросил встречный председатель колхоза, приехавший сюда за грампластинками.

– Там дают! – решила она его посмешить, так как предупредила: – Дают не всем.

– Очередь на лестнице? – спросил он, – может не достаться?

– Почти, – ответила она, – дают только тем, у кого есть эти Мысли на Лестнице.

– Так, если завиток идет на три этажа, как мне попалось прошлый раз за финской Аляской, – будут!

– Да, сэр, вы должны не просто мечтать все эти три дня, расписываясь на ночь в очереди, а буквально, сочинить их, как выкройки для своих Авиньонских Девиц Пабло Пикассо.

– Понял, понял, – понял он на самом деле, – не просто так надо наврать, что имею их, эти Мысли на Лестнице, а:

– Вот она, вот она, прямо тут намотана на перекрестье снайперской винтовки моего талантливого воображения.

– Он понял? – спросил я, когда мы вышли на солнечный свет этой Передовицы, – как она назвала простор, открывшийся перед нами, вплоть до зубчатых стен.

Долго искали на станции, куда дели наш паровоз.

– Может сдали в металлолом? – спросил кто-то из нас. Ибо, какой смысл разбираться, пока мы вместе.

– Мы хотели уже пойти в какой-нибудь в Пекин, или даже в Закарпатские Узоры, так как в Украину тошно уговаривать швейцара, но всё же зашли за тортом Киевский – напомнить ей, что это такое, и оказалось:

– Не знала, – сразу возник тревожный вопрос:

– Почему? – и была только одна надежда, что она не врет:

– Тогда его еще не выпускали, – и поинтересовался, как невзначай:

– Вы когда родились, миледи? – и слава богу, что она не ответила, могло оказаться, что не чуть раньше, чем я, а, наоборот:

– Слишком рано, – чтобы имело смысл применять к ней приемы секса.

Возможно и может, и даже неплохо тренирована в этом деле, но не так, как я, и значит, вполне можем не сойтись характерами. И спросил уже в купе за тортом, хотя и боялся, что рассердится:

– Когда ты жила еще первый раз, ну, когда ходили не только деревянные рубли, но и простая бумага с написанными на ней шифровкой цифрами:

– Секция 220 – ГУМ.

– Двести, – поправила она.

– Это что значит, вход только покойникам? – никак не могу запомнить, кто покойник – кто только еще на подходе – раненый:

– 200 или 300?

– У вас всегда так?

– Как?

– Только захочется сладенького – так надо обязательно всё испортить балаганом о тех, кого здесь нет, так как они далече?

– Хорошо, не будем о грустном – спрошу иначе: ты уже можешь раздеться?

– Зачем?

– Что зачем? Только не говори мне, пожалуйста, что уже привыкла к тому, что было раньше, когда терлись только, как стеклянные полочки о мех и о шелк, хотя и раздельно, чтобы иметь возможность оттолкнуться, когда надо перейти от обороны к атаке.

– И наоборот, – нашла место уточнить она.

И вышло. И я не смог снять новый кожаный пиджак, как, действительно, свою собственную кожу.

– Неужели он так хорош, что тело само знает:

– Так ему будет лучше, – дополнила она мои мысли, что возникла даже опасная надежда:

– Трахаться вообще не придется, так как, стоит только сказать, да, как тут же появляется, как откуда ни возьмись, ее есс! – и:

– Дело-то, оказывается, уже сделано.

– Да, – подтвердила она, но не так быстро, как ты надеялся разочароваться.

– Потом долго еще думать придется? – спросил я.

– Если только у тебя на это будет время, – ласково ответила она.

– Это когда?

– Тогда.

– Попрошу, если можно, поподробнее. Хи устроит мне ловушку и посадит в тюрьму? – там наслажусь без устатка.

– Именно, без устатка? – не поняла она, что: то ли до упаду, то ли до упадка духа вообще.

– Не знаю, сколько я смогу продержаться в одном, пока не начнется процесс обратного: опять придется снять с кого-нибудь мундир полковника ЭР-СЭ-Хе-Ха, чтобы дослужиться до министра, который, как здесь, в 200-й секции ГУМа получают уже такую новую одёжу, что:

– Хвати враз и уже завсегда.

– Навсегда, – может быть, – возразила она, – но с покойника он уже сползает.

– Насовсем?

– Как кожа со змеи при смене места ее жительства.

– Это неплохо, если дадут новый, – я попытался улыбнуться, но не получилось.

– Да не бойся – он будет не хуже. – Но всё равно:

– Почему-то не хотелось, как Ахиллесу, много обещавшему, лишаться только одного: право проезда на том быстротекущем поезде, который может в праздники доставлять покойников в места их былой славы, чтобы иметь возможность хоть раз – а может быть, и несколько раз – в году пропеть:

– Есть упоение в боя, и бездны мрачной на краю.

Те, с кем я раньше был, не забыли, что я могу, даже должен вернуться, и ждали нас на подступе к Берлину.

– Ты должен сходить к ним на переговоры, – сказала она утром, когда я не одеваясь вышел на платформу, на которой не было даже громкоговорителей, что:

– Вам на натюрлих немецком языке говорят, что это не Дрезден бомбили, – я так и не нашел ничего лучшего, как ответить:

– Ну, хоть война началась?

– Окончания ждем, – ответил, наконец появившийся на платформе офицер.

– Нужен переговорщик? – спросил я.

– Да, я и пришел с вами поговорить.

– Да, их бин готофф.

– Не здесь.

– Проедем в номера?

– В бункер Хи.

– Да вы что!

– А что?

– У меня дела.

– Вы прибыли с экскурсоводом?

– Естественно.

– Это хуже, от нее надо избавиться.

– Грохнуть?! Да вы что!

– А что?

– Она мне уже, как друг.

– Ага. Тогда сделаем так, я вас захомутаю, а она пусть ищет, – и вынул какой-то браунинг, или, что у них есть еще там, парабеллум.

Не то, что я стеснялся своего благоразумного безразличия к знанию марок немецкого оружия, но интуитивно понимал:

– Будет лучше, если не будут идентифицировать с разными спецслужбами.

А то, что она была одна – не задумывался.

И оказался в бункере Хи, прикатив туда, как парламентер, на подземном бронепоезде. Ей оставил записку под цветочной гипсовой вазой на вокзале, а чтобы поняла, что пора включить обратную связь, поставил ее раком – задом вверх. Упорядоченного, как в кино, хаоса здесь настолько полно, что и моя перевернутая ваза вполне могла сойти за:

– Декорацию к новой версии фильма Враг у Ворот.

– Вы нас предали, и должны искупить свою вину, – сказал один из них, стоя – между прочим – раком. Кажется, он завязывал шнурки.

Нет, оказалось, чистил щеточкой хромовые сапоги. И, значит, как говорится, молвил на еще не совсем забытом, русском языке:

– Мы продолжим войну, которую не закончили немцы.

– Зачем?! – слегка ужаснулся я.

– Время войны еще не кончилось, поэтому либо мы, ибо немцы сами начнут ее, но уже неизвестно где, авось и в Аргентине, куда у нас есть билеты, но, к сожалению, не на, – я прервал его, это был Стук:

– Не на эти праздничные дни.

– Хотя, какие у нас праздники, только если баня внеплановая, но всё равно же только с самогонкой и абсолютно без пива.

Но здесь мне сразу выдали, не считая, несколько упаковок баварского, не считая специально поштучно, а так только:

– Донесешь, чай.

– Чай, кофей! – передразнил я, – какие вы немцы, если вас автоматом можно принять только за Костяной Томагавк.

Поняли, как оскорбление, но не значительно, поэтому лишили только торта Киевский в глубокозамороженном состоянии. Я так и ответил на это их головокружение от успехов:

– После заморозки я не всегда люблю. – Но добавил: – Авось, какой-нибудь Мартель есть?

– Откуда? – спросила Лиговка, кажется – еще не понял – в роли жены то ли Стука, то ли Ванова, а может быть и самого Мана – атамана, но почему-то не самого главного.

Ибо это они и были, а кому еще захочется находится в таком подземелье, как не им, уже тренированным лесным жителям.

– Мы давно готовились, – сказал серьезно, как всегда Ван, поэтому не отчаивайся, мы сразу не сдадимся.

– Да вы что?! – ахнул я, – зачем нам лезть в эту мясорубку.

– Видишь, – показал на меня пальцем Ман, – ты уже не поставил знак вопроса.

– Вы думаете, подсознательно уже согласен на презентацию?

– Очевидно, – ответила Лиговка, обнимая меня воображаемыми лапами не только со всех сторон, но и снизу – безапелляционно.

– Спасибо, что ты даже частично не намерен дурковать, – сказал, входя четвертый.

И хотел, но решил даже не вспоминать на званом вечере в честь моего здесь появления ни о Ларе, что, мол:

– И она тута? – ни про профессора Женского, ни про господина Шари-Кофф.

Ибо, если и есть здесь такие Мета-Морфозы, то лучше позже, чем никогда.

Тем более Мюль и Бруннер, скорее всего, это только мой не совсем адекватный возможностям местной природы, сон – не сон, но и на правду мало смахивает.

Хотя, если дело пошло, то и остановить его, как паровоз последней модели ФэШэМэ – может и вообще уже не удастся.

Хотя, конечно, жаль, что в бальные напарницы, мне дали не Ли-Говку, а Лариску – зав вагоном рестораном нашего далеко не слабохарактерного путешествия, настроенную ко мне настолько благожелательно, что сразу обняла, как родного, что я даже неуместно испугался, что, мол, я вас видел, мэм, но кажется только – нет, конечно, не в бреду – ибо если это и было даже так:

– Проснуться всё равно не соизволил, – так как:

– Приперлась – значит, не просто так пришла, а с приветом:

– Иногда будешь рассказывать мне сказки, а не только я тебе всегда.

Дают слово беги, а не дают хватай сам хотя бы дрезину, иначе и до разрушенного Силами Природы моста – не дотянуть, а и недолго вообще навсегда остаться в этой тайге дремучей, как на Земле, но плоской, у которой есть:

– Конец, – и сомнительно, что хороший венец делу нашего продвижения – но вот, куда – пока так и не понял, не на самом же деле будем и:

– Москау брать-ь.

Вот этот четвертый – пока не опознанный – хотел сказать:

– Зачем ее брать? – но решил не продолжать дальше, чтобы не сглазить:

– Она и так наша.

А то выходило наоборот, что уже – мы с ними – местами:

– Поменялись! – от ужаса, что это не сон, так как просыпаться не надо.

– Даже завтра утром, – сказала она. – А:

– Кто? – и оказалось, что у туалета, куда неохотно отпустила меня рестораторша, уже тусовалась:

– Прости, меня уже здесь так перетусовали, что я – не каждый же раз вспоминать одного и тоже – хотел бы звать тебя Аляской.

– К-как?

– Какого цвета? Изволь, скажу: дабл.

– Двухцветная дороже.

– Валюта у нас будет, на нее купим Чеки прямо у дверей твоей 200-й секции ГУМа.

– Это еще когда будет, ты что!

– Надо расписать все вещи заранее.

– Хотя в уме?

– Есс.

Решили, что она будет говорить – я:

– Помнить. – Жаль, надо было наоборот.

– Я тоже могу забыть.

– Что? – спросила она. – Как меня зовут? Запомни только два слова, как пароль: Авиньонская Девица.

– Так мы с тобой трахались! Я не умею запоминать неправду.

– Прости, но если я не помню, как пряталась от тебя на высоком дереве, – значит ничего не вышло.

– Вот почему они такие красивые! – воскликнул я, поняв, что нахожусь уже где-то рядом с ее правдой: добрые снаружи, а внутри сразу ужасаются, что всё было хорошо, но:

– Забывается слишком уж быстро, хоть пристегивай того:

– Кто раньше с нею был, – прямо к ноге, как пистолет 38 калибра.

Тяжелый, но и память, зато остается на всю жизнь.

– Ты где пока будешь, здесь? – спросил я мою гумовскую фигурантку.

– Что мне здесь делать, выдавать под протокол и подпись цветную туалетную бумагу так, как немцы, но на разные расцветки очень падки, в отличие от американских Фордов, которые только говорили похоже:

– Выбирайте любой цвет моей тачки на всех четырех колесах за:

– 360 долларов, – но помните, что он всегда черный!

– И всё только потому, что эта краска сохнет быстрее? – спросил голос из темноты, который, кажется, был еще и с ушами, и такими большими, что кроме Стука тут, в нише женского туалета, никто не мог додуматься.

Хотелось объяснить – этому товарищу Четвертому, который появлялся, как обязательная Тень Отца Гамлета, то тут, то там, что я не могу быть Хи – если, имеется в виду, меня туда мылят – а готовился только на:

– Кальтен-Бруннера.

– Не получится, скорее всего, – сказал он.

– Почему?

– Расстреливать умеешь?

– Не пробовал. Натюрлих придется?

– Вы имеете в виду, прямо так или во сне? Учтите, что это труднее.

– Согласен, согласен, – заторопился я, – но с другой стороны и врать я не умею.

– Долго?

– Вот ду ю сей? – Нет, нет, я конечно, могу, но только в главной роли.

– Я и предлагаю тебе: Хи!

– Вот ду ю сей, – простите, простите, немного заговорился, – и добавил:

– Я хочу сам сочинять свою историю.

– Изволь-те, – берите мою Посылку, и делайте, что хотите.

– Вот за это спасибо, – хотел грохнуть всеми бубнами, – друг, – но пропустил мимо ушей.

– Пей-гуляй, выбери, хоть прямо по мультфильму, себе телку, графиню, певицу, даже:

– Можно циркачку? – прервал я его шутку.

– Вы имеете в виду, кого, ту, что:

– В небо, ой, уйду, – тоже смог закончить я за него, чтобы уж полностью и окончательно пройти его экзамен, – ноу, сенкью, – закончил, что сам выберу, авось, и Марлен Дитрих, может и эту, как ее:

– Сару Леандер? – спросил он, и пояснил: – Я с ней.

И я решил, что он – Гэби. А как же Гэби? Он может начать совсем сейчас неуместную борьбу за власть.

Я не стал больше спрашивать, как Чарли Чаплин, знал:

– Толку от какого-то хоть даже одного полицейского все равно не будет, поэтому его можно бить – может, и не обязательно ногами – но под жопу коленкой:

– Точно.

И решил проверить, так ли уж все мне подчиняются, сказал, выйдя в парадную залу:

– Кому из вас первому дать поджопника?

– Мне, – тут же подстрочила она своё платье выше нормы.

– Но ты обидишься?

– Нет.

– Хотя бы чуть-чуть.

– Хорошо, но мне это не подходит, пусть подойдет следующий.

– Мы не позволим, даже вам, сэр, так с нами обращаться, – сказал Ван.

– Хорошо, ты остаешься здесь на лесозаготовках, а мы поедем пока в Швейцарию.

– Зачем? – спросил Ман.

– Надо проверить свои способности на взломе одного их приличного банка.

– Зачем? – спросила Лиговка, – деньги уже есть.

– Откуда?

– Потом узнаешь.

– Так-к, ты, значит, тоже, остаешься, там, откуда тебя сюда пригнали, как скотину, будешь картошку варить для контингента.

И добавил:

– Кто у нас еще остался в неприкосновенности?

– Я, – ответил Ман, – но в принципе мне обещали Мюля.

– Хорошо, ты, как Мюллер, должен подать мне через два часа разработку нападения на один из Швейцарских банков.

– На любой?

– Да, если уже нет возможности выбирать, согласен даже на медаль.

Оказалось, да, всё, что хочешь, но в пределах возможностей нашего пространства и времени.

Я решил, что пока к самому бункеру мы приближаться не будем, возьмем районный банк.

– Надо только заранее выяснить, когда там будет достаточно валюты для продолжения нашей операции.

– Есть возможность добавить несколько рельс, разрушенных нашей диверсионной группой, взять мост – или хотя бы проскочить его – и выйти к Вранглеровке, где сейчас находится почти автоматическая машина по производству настоящих рейхсмарок, – сказал Ман.

– Бумаги нет, – ответил Ван, как будто к нему именно и обращались.

– Ты кто? – спросил его Ман.

– Заведующий.

– Чем?

– Ну, не бумагой же! в конце концов.

– Почему?

– Потому что я ее вообще в глаза не видел.

– Бумага есть, – сказала Лиговка, – но она у группировки Зиг.

– Место? – спросил я.

– Пока неизвестно, – ответил Ван. И добавил: – Если только проверить наш бывший опорный пункт Конец Света.

– Можно говорить без конца, – сказала принцесса Ли, как, то ли по запарке, то ли, как назло ей называл Стук, запропастивший куда-то, ее бывшую столовую в этом богом забытом краю:

– Конец, – но, чтобы без плагиата, – без:

– Фильма. – Просто так: мероприятие супа.

Имея видимо, нарочно, в виду, что это мы ходим на прием к Супу, а не наоборот:

– Он хлопает в ладоши, когда мы посещаем его улыбками.

– И в качестве своей первой победной операции предлагаю захватить бумагу для денег и машину для их окончательного рождения.

– Простите, сэр, в какой последовательности? – спросил Ван.

– В произвольной.

– Для нас уже нет туда прямого пути, – сказал Стук.

– Почему?

– Я сдал эту территорию в аренду на некоторое время.

– Кому?! – ужаснулся даже Ман, хотя не исключено, что некоторое количество крашеной бумаги в поддельных рейхсмарках – принял.

И надо думать, как задаток, хотя мог заставить Стука и рассчитаться сразу в виду пока еще существующего предположения, что:

– Жить всем вместе в Аргентине, – может и не получиться.

– Мне посоветовали, – сказал я, – сделать ход породистой кошкой.

– Какой, простите?

– Мэй би, шотландской черепахового окраса. И так как среди вас может быть человек не нашего окраса, то и вывод:

– К атаке на мост, впе-еред-д!

– Это сзади, – сказала Лиговка, не подумавши, что если паровоз стоит передом к Концу нашего леса, это еще не значит, что нельзя двигаться задом.

И когда все промолчали, и решение, значит, было принято без прямого противодействия, вынудил самого себя признаться, в ответ на задержавшийся их знак молчания:

– Неужели у нас нет машиниста?

Почти каждый попытался влезть с предложением:

– Я поведу, – но уже после того, как мной было объявлено:

– Машинист на двойном тарифе.

Даже Лиговка доходчиво пояснила, когда позвала меня в отдельный блиндаж:

– Кочегара у меня почти никогда нет – это раз, и всё делать самой приходится – два.

Честно, мне иногда кажется, что я даже и родилась в Аргентине.

– Хочешь заранее накопить валюты на стометровый, но свой участок моря?

И она согласились, хотя и только на кочегара, ибо вежливо попросил понять, что здесь только:

– Я имею возможность делать предложения.

Все же сделали немного по-другому:

– Подошли почти к самому Краю Конца, чтобы сделать полный разворот на его вертушке, но недопоняли, что эти Немсы оставили на этой последней остановке засаду, чтобы только предупредить для начала:

– А дальше некуда, – ибо, если вы промахнетесь, то назад уже никогда не вернетесь. – И значит:

– Заработал их пулемет Пила Хи, или Крестовик, и прямо по нашему тендеру – или что у них есть еще там:

– Чтобы защитить машиниста от агрессии окружающей среди, но не медведей, в данном случае, не от недостатка топлива между перегонами, а вот этой Эмгой, чьё имя пока еще никому не принадлежало.

Паровоз забуксовал, и я попросил Лиговку посмотреть

– Что именно, сэр, сколько человек вы зарезали сразу, или хотите, чтобы я составила акт с протоколом и подписью, выдав эти жертвы за уловки медведя хитро, так сказать:

– Жопого?

– Не думаю, что Медведь – не знаю его имени отчества, а его партийной клички, тем более, – уже принял решение, на чьей стороне принять участие.

– Почему?

– Ты с ним говорила?

– Нет.

– Ну, вот пойди пройдись, – и столкнул ее в снег, который был – не был – уже не так важно, ибо буквально всё вспоминать уже поздно, как говорят про Ляо Цзы:

– Вы можете назвать тот контекст, в которой он вставил это своё изречение, что, допустим:

– Весь мир театр, а люди в нем актеры?

– В данном, конкретном случае, да, но в принципе, его контекст всегда тот, в котором вы его вспомнили.

И она предложила:

– Надо его поймать.

– Согласен, но не сейчас.

– Когда?

– Вот оставлю тебя здесь одну для прикрытия моего отхода, у него и сразу запишешься на прием.

– Иди, только скажи мне сначала, что у нас здесь: бумага или ее печать?

Как я и предвидел, оказалось достаточно уверенности, что просто:

– Есть. – Никаких аргументов в пользу очередности не поступило.