Читать книгу Обманутые счастьем - Владимир Нестеренко - Страница 10
Часть первая
Радуга над пажитью
9
ОглавлениеУтро занималось, как обычно в эту пору, хмурое, слезливое. Неотложных дел в хозяйстве, кроме дойки коровы нет, можно понежиться в теплой постели, отоспаться за прошлые невпроворотные от дел дни и ночи. Неслышно ступая по земляному полу избы, Одарка оделась, подхватила подойник, а сама – к мужу:
– Граня, в хлеву тот лихой человек, боюсь его.
Евграф всколыхнулся, откинул одеяло, вскочил.
– Трошки обожди, пойдём вместе. – Евграф быстро натянул шаровары, накинул на плечи армяк, сунул ноги в калоши, и они пошли к сараю. На дворе довольно свежо, с севера тянул знобкий ветерок-бодрячок, как его уже окрестили мужики.
Евграф распахнул тяжёлую дверь из толстой плахи, и чуткая Милка тут же поднялась с тёплой лёжки, легонько мыкнула, повернула голову к хозяйке, получая всегдашний кусочек хлеба. Хозяин прошёл в глубину хлева, где скорчившись, лежал задержанный.
– Замёрз?
– Трошки, – Серафим сел неловко, мешали связанные за спиной руки.
– С кем же у тебя детишки, окаянная твоя душа? – Евграф потянулся развязывать верёвку.
– На постое у земляка. Старуха-мать у него, на её руках мои крохи.
– У твоего земляка детей нет что ли?
– Есть. Двое, уж пашут с ним. Три года он здесь. От него ходоки к нам были. Вот и соблазнили на вольные земли. Надел мой частью закустаренный. А чистое поле – три десятины, я нынче на своей кобыле поднял, угробил плуг и бороны.
– У нас не лучше пахота шла. Обломались. Ты вдову Глафиру, Емельяна сестру, знаешь?
– Слыхал, говорят, знойная баба.
– А ты уши, как осёл развесил, хозяйственная она, работящая, бездетная. Вот к ней и прикачнись. Хочешь – сосватаю?
– Как-то ты сразу быка за рога, – с недоверием вымолвил Сим.
– Я такой, не хочу тебя на порку старшине отдавать. Лучше уж к вдове.
– Чем же она богата?
– Живёт под крышей у брата. Надел земельный, усадьба. Корову с тёлкой, лошадь справила. Мужика только нет. Схоронила прошлым летом, не сдюжил дороги.
– Где жить с ней, коли крыша братова?
– До холодов зроби времянку, утепли. Видел, как я снопами закрыл крышу и стены? Степан тоже завернулся в солому.
– Надо обмозговать. Легко сказать…
– Глаза боятся – руки делают.
– Нехай будет по-твоему.
– Жинка корову подоила. Задам корму, да пойдём чай швыркать с ватрушками.
Возле избы стоял Степан, нетерпеливо поджидая Евграфа.
– Здорово ночевал, Граня!
– И тебе не хворать! Слава Богу, выспался всласть. Тут вот какая думка у меня, Стёпа, – и Евграф сказал о вдове.
Степан покрутил головой, глядя в глаза напряженно ждущего ответа Серафима, потеребил отросшую за осень смоленую бороду, махнул рукой:
– Коль Сим кроме волнения нам урона не причинил, согласен сватать сегодня же.
– Ось, Сим, мотай на ус, на каких людей ты напал.
– Я мотаю, только маска у меня синяя от кулака.
– Да-а, с такой харей свататься негоже.
– Пропадёт золотая неделя.
– Вы пока без меня погуторьте с Глашей, мол, так и так. Есть жених, что скажет?
– Никогда не был в роли свата, – сердито сказал Степан, – свалился ты на нашу голову.
– Лишняя обуза, – согласился Евграф, – но коль взялись за гуж, то давай после обеда сбегаем к Глафире.
– По рукам, – хлопнул Степан по ладони друга и двинулся к себе.
Одарка молчаливо соглашалась с затеей мужа: всё меньше забот и ревнивых дум. Наталья рассмеялась:
– Возьмёт Глашка да даст от ворот поворот.
– Не даст, не резон ей одной мыкаться.
Собрались после сытного обеда, приоделись, как бывает в памятные дни молений в церкви, запрягли в телегу Гнедого и вдвоём двинули по тряской дороге.
– Как бы нам, Стёпа, коровой на льду не оказаться. Может, старуху взять за сваху, что за Серафима детишками смотрит? – вдруг засомневался Евграф в своих сватовских способностях.
– Не боись, Граня, если Емеля дома, с ним наперво поговорим.
– Добре.
Гнедой домчал до усадьбы Емельяна Черняка в три минуты. Мужики соскочили с подводы у ворот, постучали. Возле поднятого пятистенного сруба Емельян рубил желоб на очередном бревне. Из-под звонкого топора летели щепки. Доносились сухие удары.
– Емельян, принимай гостей, – громом загудел Евграф из-за заплота из жердей в три ряда.
Емельян услышал, повернулся, вонзил топор в желоб и неспешно направился к воротам, с удивлением всматриваясь в гостей.
– Кого господь послал?
– Бог в помощь Емельян, – сказал Евграф.
– Да и сам не плошаю, – ответил Емельян горделиво, откинул щеколду, распахнул калитку на смазанных дёгтем шарнирах, – брёвна готовлю на последний венец.
– До снегу хочешь закрыть крышу? – поинтересовался Степан.
– Стараюсь. С братом вдвох рубим два дома. Наготовил я на венец, кладём. Он срубил – я к нему помогать.
– Мотаю на ус твою допомогу, пригодится и нам со Степаном. – Евграф пожал протянутую руку Емели, подождал, пока Степан отожмёт и несколько конфузливо продолжил, – мы к тебе по серьёзному делу, Емельян.
– Проходи на баз, коли не шутишь.
Напарники задвигали ногами, смущенно остановились напротив сруба будущего дома, отливающего желтизной ошкуренной сосны.
– Тут такое дело, не совсем нам сподручное, – взял на себя первую роль Степан. – Сестры твоей Глафиры да и тебя касается…
– Не хай вытворила что-то? – нахмурился Емельян, ощерив свои крепкие зубы.
– Та ни, всё ладом. Мужика ей сыскали, с тобой совет решили держать.
– Что за мужик? – оживился Емеля.
– Земляк наш – Серафим Куценко, летом прибыл на подводе с поклажей, а вдов – жену дорогой схоронил, двое ребятишек. Надел взял и уже запахал три десятины. Ему баба – во как нужна! – Евграф провёл ребром ладони по горлу.
– Без бабы мужику не жить, – торопливо согласился Емеля, – видел я его. Мужик, как многие, мосластый. Вам-то он кто, сродственник?
– Та ни, знакомец, ночевал у меня две ночи, показался мне ладным. Ищет себе жинку.
– Где он сам-то?
– Как тебе сказать, – замялся Евграф, – морда у него расквашена, синяя, упал неловко с бодуна.
– Мне сивушный зять даром не нужен, – насмешкой ударил Емеля.
– Та ни, пьёт в меру. Мы бы повременили со сватовством, да ждать некогда. Время уходит, к зиме нам и ему надо прибираться. С жинкой-то веселее, сподручнее. Поддержи, если сестре долгой вдовьей доли не желаешь.
– Не желаю, только жених этот, что кот в мешке. Против справного мужика не озлюсь. Сестре решать.
– Что верно, то верно, – сказал Степан, – поторопились мы. Ни печка, ни квашня не готовы, а мы блины собрались печь. День свободный выкроился, вот и наладились к тебе. Не обессудь.
– Погодьте, мужики, вы ж как снег на голову, пройдём в хату, побалакаем с сестрой, – заторопился Емельян, выбрасывая руку вперед с узловатой почерневшей от работы пятерней, приглашая проходить.
Друзья переглянулись, пряча нерешительность в карманы.
– Тронули, бах и сварим кашу.
Топтали сапогами двор не спеша, на ходу припоминая, как и о чём говорено в таких случаях. Припоминалось плохо. Виденное и слышанное когда-то мутилось, как лужа от косого дождя на разбитой дороге.
– Принимай, хозяйка сватов, – гаркнул чёртом Емельян в широко распахнутые двери.
– Тю, скаженный, перепугал дурной шуткой! – раздался звонкий голос Мани.
– Ничего не дурной, – заворковал весело Емеля, пропуская вперед сватов. – Бравые молодцы слово имеют.
Маня и Глаша поднялись из-за стола, на котором штопали одёжку, увидев Евграфа и Степана, вздернули от неожиданности головы, с недоверием глядя на гостей.
– Проходите, мужики, седайте на лавку. На ногах правды нет.
– Желаем здоровья, – Евграф слегка склонил голову, грузно усаживаясь на лавку.
– Здравствуйте! – сказал и Степан.
– И вам не болеть, – ответила Маня, а Глаша кивнула головой, чувствуя, как волнение румянцем разукрасило её глазастое лицо.
– Земляк мой вдовый объявился, Серафим Куценко, – решительно взялся за дело Евграф, – слыхали о таком? Слыхали. Был у нас, просил сватать Глафиру. Мы уж на базу Емельяну все откозыряли. Сказал нам, что вдовой доли сестре не желает. А решать невесте.
– Больно тощ казной женишок, – быстро пришедшая в себя от неожиданного поворота, Маня поджала губы.
– Зато станом крепок да работящий. Вот на что смотреть надо, – сказал Степан.
– Были бы руки да голова не дурная, а казна дело наживное. Нынче он уж три десятины поднял, – горячо похвалил Евграф жениха, пристукнув кулаком по колену. – Это не фунт изюму.
– Так у него двое пташек, – усмехнулась Маня, – с ними бедовать, что по крапиве хаживать.
– Не скажу – что мёд, однако Глафиры голос пока не слышен.
– Уж, не со страху ли ко мне, Граня, вдовца сватаешь? – с усмешкой вышла из-за стола невеста в длинной юбке и белоснежной кофте, хорошо рисующая высокую лебединую грудь, на которую засматривался при встрече каждый мужчина.
– Я тебе замужнего счастья желаю. Не век же ты под крышей брата жить собралась? Край здесь, я смотрю, суровый, малолюдный. Обжиться не просто, без мужика погибельно.
– Ты, Глаша, больно раскудахталась, как кура наша пеструшка, – в сердцах сказал Емеля, громыхнув табуретом, на котором сидел, – Граня да Стёпа дело гуторят. Летом дел по горло, не до жинки порой, а зимой – стынь да скука. Не от неё ли прошлой зимой зубатились, яки волки те? Новая зима скоро явится.
– То-то, жить где?
– Времянку поставите! На помочь пойдём, как лес заготовите, – сказал Степан. – Пока земля не шибко промёрзла – столбы поставьте, да на завалинку изнутри верхний слой снимите. На штык.
– Гляжу, у вас на всё совет есть, – зарделась от такого участия Глафира. – Где ж жених-то, в кустах прячется?
– У нас был, от бражки неловко упал, синяки набил.
– Смерть причину найдёт, – засмеялась Глаша, – не пойму – вам-то какой прок?
– Тот прок, Глаша, что земляки мы, переселенцы, плечо подставить соседу не грех, – сказал Евграф с твердой уверенность в своей правоте. – Ты обмозгуй наше сватовство ноченькой, да утречком брата к нам пошли, пока мы в лес по дрова не уехали. Да и будьте здоровы.
Сваты поднялись, нахлобучили картузы.
– А как не поживётся мне с ним, с его ребятишками, – ахнула Глаша, выказывая своё согласие.
– Коханье, Глаша, дело наживное, как и богатство. А коли у тебя душа не каменная, не змеиная – всё сладится, слюбится. Нет – лучше не затевать.
– Спроси своё сердце, – посоветовал Степан.
– Да как же я спрошу, коль человека не знаю, не видела?
– Князья да графья женятся на молодках не видя их, и живут счастливо.
– У них богатство заглавный козырь, они о хлебе, да о крыше над головой не заботятся, – возразила Глафира, – а нам из нищеты придётся выкарабкиваться, как из могилы.
– Вот тут дух крепкий треба. Он у тебя и у Серафима, что тот камень, иначе бы сидели в европах и не зарились на вольные земли.
– Вот что, мужики, – оборвал перепалку Емельян. – Правильно Граня гуторит. Завтра поутру ответ будет.
– Тогда добрых дел вам, господа крестьяне, – сказал Степан, и вышел из хаты первым.
После ухода сватов, недолгого затишья в осмыслении предложенного замужества, в избе вспыхнул густой и горячий, словно банный пар, разговор.
– Глашка, а ты сбрехала мужикам, что не заешь Серафима. С тобой были у землемера Игнашки Путникова про покос лаялись, а этот Куценко с ним налаживался надел смотреть. Запамятовала?
– Не травкой скошенной же мне перед сватами стелиться. Только тогда и видела мужика мельком.
– Ну и как он показался? – с некоторым недовольством спросила Маня.
– А никак, плохо ухоженный.
– Где же тебе тогда на него глаз класть, ты Граней бредила. Край этот безлюдный, ухватиться бы тебе за вдовца двумя руками, – с густой укоризной гудел, взвинчивая голос Емеля.
– Кабы он один был, а то с двумя крохами. Или хоть бы с одним! – несмело возражала Глаша.
– Ты, Глашка, со своим вон сколько жила, а не понесла от него. Я считай, после первой ноченьки забрюхатила. И рада дитю.
– Ты меня не кори, я баба – кровь с молоком. Никакая хворь ко мне не пристает, Господь тому помощник.
– Вот и нарожаешь с новым мужем, – не унималась Маня.
– Вижу, я тебе, сношенька, как бельмо в глазу, – вздернула плечом Глаша.
– Не бельмо, – в сердцах вскочил со стула Емеля, – случай подходящий. Сама признавалась, что знобит тебя ночами наша скрипучая кровать. Вот свою скрипучую заимеешь с Серым.
– Я пока гарбузов не выкатываю. Взглянуть разок хочу на жениха, – вскипела Глаша сердцем.
– Поехали прямо счас, коль от дел меня оторвали.
– Что человеку скажем? – испугалась Глаша.
– А то и скажем, мол, Евграф Нестарко просил… – тут Емельян замялся, не зная, о чем же просил тот?
– Да вот пироги с капустой передает, детишкам. Целый лист настряпали, – нашлась Маня.
– Чай они дурни, не догадаются? – не согласилась Глаша.
– Тогда спросите, какой травкой от живота детей поят. Я знаю, старуха Параска, где тот Серафимка на постое, травница, – не отступала Маня.
– Это ж в хату надо заходить, – вновь заартачилась Глаша, – ноги там моей не будет.
– Тебя сам чёрт не утолкёт, Глашка, – осерчала Маня, и принялась за штопку одёжки.
– Цыц, Маня, – гаркнул на жену Емеля, – поедем с Глашкой на телеге. На двор позову того Серафимку. Так и скажу: был Евграф со Степаном, сватал тебя за сестру. А я тебя, чёртушку, не знаю, что ты за птица, как могу сестру отдавать? Решил глянуть. Замужество – дело сурьёзное, ни цигарку выкурить. Вот ты и увидишь жениха сидя на подводе.
– Как-то все у тебя с Маней просто: глянул – и познал людыну.
– Что же тебе надо? – взъярился Емеля, – курлычешь, как подбитая журавлиха. Сваты расписали его, что он за фрукт. О двух руках, о двух ногах, с головой, не горбатый, крепок, работящ…
– Буде, брат, язык мозолить, запрягай Карьку!
Глаша смотрела на Серафима, закутавшись в богатый головной платок с десяти метров, через забор усадьбы Полымяка. Емельян стоял к ней спиной говорил и размахивал руками в её сторону, а Серафим – в пол-оборота правым боком. Она хорошо разглядела мужика. Слушая малознакомого Емельяна, он бросал взгляд сначала страдающих, а теперь горящих интересом глаз. Брызнуло солнце, разрывая хмарь, осветило человека. Глаша видела эти перемены в настроении вдовца и поняла: он согласен заполучить её. Но вот готова ли она? Мужик жердь жердью, больно худ, патлы давно не стрижены, борода смолянистая курчавая застлала лицо, выпирал большой с легкой горбинкой нос. Цвет его какой-то землистый, будто корка хлеба ржаного. Нет, далеко не Граня перед ней. У того и борода аккуратная, а лицо – кровь с молоком, румянец зарей на скулах играет, а глянет горячим глазом – ажник варом обдаёт сердце, падает оно куда-то в пропасть. А если б к груди прижал?! Вот ведь счастье было бы! А с этим, будет ли оно? Отказать или согласиться дело непростое. Когда теперь найдётся новый человек в этом пустынном крае? Сидеть одной и куковать неизвестно сколько? Жизнь и дела хозяйские требуют мужчину. Вот он стоит почти рядом, окликнуть можно, живой неудачник, как и она, потерявший свою половину. Глафира ощущала себя оброненной горошинкой в огороде, однако от неё сейчас зависело: взойдёт ли эта обронённая горошинка, распустится ли, даст ли плоды? А счастье – дело наживное.
У Глаши повлажнели зелёные глаза, изумруд их засветился нежнее и ярче, словно первый весенний побег молодой сосёнки. Она помнит сватовство на родине, как с любопытством разглядывала жениха, как ждала перемены в настроении и взволнованное биение сердца, но оно только раз всколыхнулось от его призывного и масляного взгляда, и замерло в холодном ожидании развязки. Нет, она не жалела потерю своего девичества, просто покорилась судьбе. Но через несколько ночей стала ждать мужа с нетерпением и жадностью, и пила его ласки взахлёб. Она знала, что покорится и теперь в надежде на то чудо, какое произошло от близости с Анисимом. Считала себя влюбчивой и покладистой.
Глаша вздрогнула от голоса брата.
– Что скажешь, невеста, оценила жениха? – Емельян стоял возле подводы, глядел на сестру и улыбался. – Да ты никак убиваешься? По Анисиму?
– По нему, брат, по нему, царствие ему небесное, покойничку.
– Не повезло бедолаге. Второй год уж мыкаешь одна, хватит, – Емельян властно рубанул воздух рукой, – не упусти милостивую судьбу, пока она к тебе стучится.
– Не упущу, Емеля, – собравшись с духом, встрепенулась Глаша в ответ на решительные слова брата, – гони до хаты, а завтра к сватам беги. Пусть жениха на показ ведут.