Читать книгу Расслоение. Хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин - Страница 22

После ухода Берии из кремлёвского кабинета, Сталин почувствовал облегчение. Впервые подобное с ним приключилось во время недавнего пятимесячного пребывания в Сочи. Тогда он проснулся с сильной головной болью, и только спустил с постели ноги на пол, как вдруг у него закружилась голова. А ночью во сне (он впервые неспокойно спал) ему привиделись все те соратники и бывшие противники, которые были уничтожены в сложный период борьбы за власть. Правда, Сталин не считал, что он вёл непримиримую борьбу именно за единоличную власть. Он всегда был весьма уверен, что ни один из его старых соратников: ни Молотов, ни Микоян, ни Каганович, ни Ворошилов, ни Будённый, ни Жданов, ни Андреев, ни Киров, не удержали бы власть, не подняли бы страну из разрухи, не сделали б её мировой державой, так как многие из его окружения не отказывали себе в тех удовольствиях, которые создавал себе человек хоть при социализме, хоть при капитализме.

Толпы людей, отправленных им на плаху, ему казалось, выходили из его души и строем двигались, как сомнамбулы, как призраки, не произнося ни слова. Они остановились, обступили Троцкого, который стоял на высокой остроконечной скале без своей кожаной фуражки и во весь голос вещал о перманентной революции, вождём которой он себя представлял и потому считал, что он по мировому положению выше его, Сталина: «Коба, Иосиф, сын сапожника и домохозяйки, – подчёркнуто истерично выкрикивал Троцкий, – а вовсе не Преживальского, лошадь которого тебе никогда не оседлать! Ты направил против меня ледоруба, но сам падёшь, раздавленный собственной гордыней. Тебе нет жизни без меня, я скоро призову все силы небесные, чтобы они сбросили тебя к подножию моего царского трона на этом свете. Я по всему миру со своим народом, а ты с чужим, которого никогда не любил. Твоя жалкая кровожадная сущность мне была всегда понятна и мерзка. И ты станешь её жертвой. Ты убил нас всех, но и сам падёшь, звезда Давида тебя достанет и загонит тебя в гроб не Господня, а дьявола, поскольку восстал против него, служа не ему…».

Сталин во сне почувствовал боль в груди, он явственно слышал душераздирающий хохот Троцкого, который кулаком бил его в грудь, потом по голове. И всё перед глазами завертелось, как на карусели; он проснулся от удушья, почувствовав запах «Герцеговины Флоры» – любимый его табак не давал ему покоя и во сне, Сталин сел на постели, став звать:

– Валюша, где ты сегодня была?

Он увидел, как в белой исподней рубашке появилась лёгкая женская фигура. На миг ему показалось, будто это к нему приближался Троцкий. От этого видения Сталин вздрогнул, выставил руки вперёд себя, почувствовав опять головокружение.

– Я никуда с дачи не уходила, Иосиф Виссарионович. – Вам плохо, воды принести? – она включила настенный светильник.

– Кто тут был сейчас? – спросил Сталин.

– Никого, я одна тут сплю рядом.

– Они приходят ко мне каждую ночь и требуют, чтобы я ушёл… к сэбе зовут…

– Кто, «они»? – испытывая страх, спросила Валентина.

– Мои бывшие враги. Я их ненавижу! Берия к тебе больше не пристаёт?

– Упаси боже!

– Ну, полежи со мной.

– Хорошо, – она видела его желтоватый цвет лица, располневшую за последние годы грузную фигуру. Хотя ел он не больше прежнего. Она сама ему готовила и давала распоряжения о доставке нужных продуктов к его столу. Он часто просил её обедать с ним вместе, чтобы она первая отведала пищу, что она покорно и выполняла. Хотя ей было не очень приятно сознавать, что он и её боится, невзирая на её заверения, что она предана ему. Она действительно научилась угадывать все его желания, что, правда, давалось не так-то легко. Он всегда принимал решения после тщательного обдумывания, но после этого ни за что не отступался от него и требовал неукоснительного его выполнения. Иногда он советовался даже и с ней, что Валентине было приятно. Так однажды Сталин спросил:

– Валюша, как ты думаешь, Вознесенский хорошо бы управлял страной? Не спеши с ответом, я тебя не тороплю…

– Не знаю, – робко проговорила она.– Но думаю, лучше вас никто не смог бы. Вот в этом я полностью уверена!.. А Вознесенский… Николай Алексеевич немного самоуверенный, может и похвалить себя…

– От кого же ты это слыхала? – Сталин пытливо глянул, пригладив двумя пальцами усы.

– Ни от кого. Мне так думается потому, что это чувствую по его лицу…

– Вот как! А что ты видишь на моём лице? – Сталин выжидательно лукаво улыбнулся.

– Большой ум и проницательность…

– Вот как, это хорошо! Ну, тогда ступай, Валюша, ступай! – Сталин расхаживал по кабинету. Он тогда и принял решение относительно судьбы Вознесенского. Не повлияла же на него сестра-хозяйка? Но в этом больше всех убедил Маленков, а потом и Берия. Впрочем, он и сам несколько сомневался насчёт преемника, что тот хоть и большой стратег-экономист, а управлять так же мудро, как он, Сталин, не сможет. Но и не это повлияло на него, а доводы по исчезновению секретных документов, что было сродни предательству, измене Родине. Сталин ненавидел в людях способность к предательству в угоду своим интересам, пренебрегая при этом интересами страны. А ещё он не прощал, когда ему перечили. Вознесенский в отличие от многих делал это самонадеянно, признавая себя за последнюю инстанцию.

И его суждения были хоть и безупречны и не подлежали пересмотру, тем не менее, говорили о его над ним превосходстве, чего Сталин также не терпел, так как мудрее его никого не должно быть. А Вознесенский очень заносился и потому терял чувство меры и приличия. Ему доложили о фразе Вознесенского, сказанной в домашнем кругу жене Марии Андреевне: «Вот кругом только и слышно: сталинские пятилетки, да, верно говорят, но кто их разрабатывал, планировал – не говорят». Но последнего слова Вознесенский не произносил, его ему приписали, с расчётом, что оно больно заденет Сталина за живое и он придёт в гнев.

Так что расчёт интриганов был верный. Сталин возмутился, что также сказалось на принятии ключевого решения. Ему казалось, что его заместитель по экономике и планированию чувствует себя обделённым. «Ничего, пусть отвечает перед судом, зачем допустил пропажу документов? Захотел славу найти на Западе?» – рассудил тогда Сталин.

И когда Вознесенский был расстрелян, как сторонник западной модели экономики и немецкий шпион, Сталин хоть и жалел его, но недолго. Правда, ему не хватало пытливого ума Вознесенского, а его последняя работа, настолько впечатляла, что он ясно видел, по какому пути должна идти наша страна и воодушевился написанием собственной работы, конечно, не без влияния теоретических посылов Вознесенского. Он почти всё основное заимствовал у него, тогда первое, что он почувствовал – это была потеря и беспомощность собственных взглядов на развитие экономики социализма, причём настолько ясно, что Сталин на заседаниях Политбюро стал поговаривать об элементах рыночной экономики, что его товарищи слушали не без доли удивления. Впрочем, боясь ему возразить, но и старались высказываться в поддержку, так как знали приём хозяина настраивать на острую, но в чём-то провокационную полемику, с помощью которой выявлял своих явных или тайных противников…

И вот этот, почти каждую ночь ясно повторяющийся сон, стал его затаённо пугать. Вот потому он решил ночью не спать, а приглашать на ближнюю дачу Маленкова, Берию, Булганина, Хрущева. А Ворошилов, Молотов, Каганович, Микоян по разным причинам были удалены из его ближайшего окружения. Но зачем же ему была нужна эта первая четвёртка, уже выше говорилось. Но прибавим, неужели только потому, что она сумела за короткое время внушить ему доверие? Он даже реже встречался со своим сыном Василием и дочерью Светланой, чем с ними. Сталин будто нарочно не хотел их знать, хотя к нему доходили их беспокойства, что отец им, своим детям, предпочитает сомнительного, одиозного Берию, который ещё с детства не внушал Светлане доверия. Она с робостью садилась к нему на колени, когда он брал её на руки. А Василий ненавидел Берию за тот надзор, который устроили над ним. Впрочем, и Власика ненавидел за то же самое. Хотя уважал его за не показную преданность отцу. Но эта четвёртка у них стала вызывать омерзение и страх.

Василий догадывался, что Берия делал всё, чтобы он как можно реже виделся с отцом и не понимал, что происходит вокруг него. Хотя по-настоящему духовно близок с ним он не был, а лишь почитал его исключительно как отца.

Однако никто точно не знает, что за разговор произошёл между четвёрткой и Сталиным? Но если судить по тем отношениям, какие сложились в ближайшем окружении вождя, то есть четвёртка понимала, на кого раньше опирался он (Микоян, Молотов, Каганович, Ворошилов), были им от себя решительно удалены на том основании, что партию надо было обновить молодыми кадрами. Но к 1953 году все они были почти уничтожены четвёрткой с благословения самого Сталина, который в них вдруг увидел свою преждевременную политическую гибель, прежде всего, о чём ему недвусмысленно напевала четвёртка. Берия был мастер прямодушия в сочетании с подобострастием в тот день, когда Сталин, как мы уже знаем, назвал своим преемником П. К. Пономаренко, стал искать серьёзный компромат против прославленного партизанского командира, но ничего подрывающего его авторитет не нашёл. И тогда обратился к его партизанскому прошлому, а если ничего не вскроется, надо придумать такой документ, подключив к этому архивистов. Не может того быть, чтобы не обнаружилось провалов операций. А кто ищет, тот находит. Пономаренко однажды попал в руки белорусским националистам, которые создали свой партизанский отряд для борьбы с красными партизанами. Пономаренко не удалось переманить белых партизан на свою сторону, и тогда его чуть было не расстреляли. Но вовремя подоспели свои. Вот тут Берия надумал подкорректировать, естественно, не в пользу бывшего партизанского командира. Он сделал его связным националистов, потому что и сам одно время стоял на тех же позициях…

Документ, разоблачавший Пономаренко, Берией был состряпан и обработан в специальной лаборатории медленно действующим ядом, проникающим в организм сквозь кожу. С этим документом, мы можем предположить, Берия и явился на вечеринку к хозяину. А Маленков, Хрущёв, Булганин им не были поставлены в известность, так как не хотел, чтобы они знали это наверняка, поскольку после устранения вождя могли пойти и против него. Да, ход его мыслей был верный. Но в любом случае для них он представлял непосредственную опасность. Но то, что он обработан ядохимикатом, который тогда находился ещё в разработке, они, разумеется, не ведали.

Опасный документ был помещён в специальную папку, в которой обычно подавались бумаги на подпись Сталину. Папка была передана новому начальнику охраны, и тот в подходящий момент должен был её подать, когда Сталин будет пребывать в благодушном настроении. Впрочем, в ту ночь он таким и казался, так как находился в ожидании, как поведут себя его гости против Пономаренко, нисколько не ожидая того, что уже произошло с ним, а всё потому, что Сталин как никогда был уверен – против кого-кого, а против него они не посмеют выступить. Во-первых, им объявлен преемник и существует политическое завещание, во-вторых, они хорошо себя зарекомендовали и понимают, какую он с ними ведёт игру, надеясь, что преемником станет не Пономаренко, а кто-то из них четверых, на что надеялись больше всего Берия, Маленков и Хрущёв. И потому могли находиться в ожидании его заветной фразы: «Ищите собаку среди себя»! Это могло означать как сигнал начала междоусобицы.

Сталин нацеливался на то, чтобы между собой четвёртка перегрызлась, и тем самым он бы себе обеспечивал настоящего преемника. Хотя в его существование никто не верил и потому единственным пока оставался всё-таки Пономаренко. А он уж, если придёт к власти, то из них никого ни за что не пощадит, изгонит из Кремля, будучи в предпочтительном, чем они, положении, как прославленный партизан, сурово каравший предателей, изменников ещё до войны и считался верным последователем Сталина…

Однако вездесущий Берия опередил хозяина на несколько ходов. А Сталин пребывал в великом заблуждении и самоуверенности, что до поры до времени против него они не предпримут ничего. Но кто из них подозревал, что именно Пономаренко, а не Сталину было предвещено расправиться с четвёрткой, чтобы обезопасить на пенсии спокойствие вождя. Могло ли так произойти, мы не знаем, но и то, что Сталин что-то замышлял против четвёртки, это вполне некоторыми историками допускается. Готовил ли он из Пономаренко нового диктатора, утверждать окончательно нельзя, так как хорошо понимал: второго диктатора не будет и потому намеривался оставаться на своём месте столько, сколько ему будет отпущено судьбой. А каждый уходящий диктатор после себя не оставляет достойной замены. Самую непростительную ошибку Сталин допустил, когда отдал на погибель Вознесенского. Впрочем, ошибаться для него было не в первый раз…

В ту роковую ночь Сталин находился в необычайно хорошем расположении духа. Он не умел притворяться, но умел скрывать своё душевное состояние, и считался превосходным мастером интриги…

В ту роковую ночь Сталин много пил молодого вина «Маджари», чего с ним редко случалось, и как никогда он даже необычайно много шутил. Хотя многие историки считают, что Сталин пил мало, но любил, когда напивались другие. Или так хотят представить дело сталинисты. Он прекрасно себя чувствовал и ни на что не жаловался.

– Я хотел уйти ещё десять или двенадцать лет назад! Хотел честно отказаться от всех постов, – говорил он несколько бравирующим тоном. – В октябре на девятнадцатом съезде прошлого года просил отставку. Но вы меня не отпустили. Кто ответит, почему не уважили старику?

– Товарищ Сталин, – начал Хрущёв, встав из-за стола, – кто может управлять страной так, как вы?! Да никто! Маленков – верный товарищу Сталину, я правильно говорю, Георгий? Ты на то лишь способен, что только исполняешь волю товарища Сталина. А самостоятельно и шагу не ступишь!

Маленков, после того, как прозвучала его фамилия, набычил толстую шею и с покрасневшими от злости глазами, смотрел на Хрущёва как-то настороженно и вместе с тем в его глазах читался внутренний страх, что и заметил Сталин.

– Микита, смотри, Георгий тебя сейчас глазами съест! – воскликнул весело вождь. – Верно, я говорю, Георгий?

– Так точно, Товарищ Сталин! Никита за себя бы говорил: почему перед вами так вытягивается?

– Георгий, ты говорил бы по существу, – с обидой вырвалось у Хрущёва. – Товарищ Сталин ждёт прямого ответа, а ты на меня киваешь…

– А вот Лаврентий что-то загадочно молчит, – продолжал Сталин. – Мы дадим ему слово, а то его пенсне своим блеском мешает понять, о чём он у себя на уме думает? Давай, Лаврентий, мы тебя слушаем? Говорят, ты на съезде со всеми советовался, отпускать меня на отдых или нет? – Сталин при этом перевёл взгляд на Булганина, а с него на Хрущёва, а потом снова на Булганина и следом остановился на Берии.

– Не знаю, кто вам на меня так злобно наговаривает? Но я и Никита были против вашей отставки, как только вы всем это заявили…

– А Булганин бы рад, если бы я не прислушался к мнению съезда? Ты знаешь, почему я тебя снял с поста военного министра? – ткнул он в того пальцем?

– Никак нет! – быстро ответил тот, встав, глядя на вождя. Сейчас Сталин сменил благодушный вид на более суровый, став прежним, волевым, жёстким. Но всё равно он был уже не прежним, чувствовалось во всей его фигуре нечто стариковское и дряхлое…

– А я не тебе только скажу: ты несамостоятельный, – Сталин приложил к своей голове два пальца. – Своей головой, оказывается, не умеешь думать. Ты встречался с Василевским, Жюковым, Кузнецовым? Для чего они с тобой встречались, мы уже знаем! Ты не военный, Берия хотел тебе в первые замы поставить. Но он хорошо пришёлся на своём месте. Ты выезжал в войска по рекомендации Жюкова и Василевского… Так что мы будем сами руководить армией! Ты хороший исполнитель, вот и… – Сталин посмотрел на Берия, который поглядывал на дверь.

– Что ты там увидел, Лаврентий?

– Ничего, товарищ Сталин. Мне должен начальник охраны принести досье на товарища Пономаренко…

– А почему тебе, а не мне? – Сталин обвёл всех, медленно поворачивая голову и в его мускулах лица было заметно напряжение. Он не ожидал, что Берия имеет непосредственное отношение к его охране, несмотря на то что он продолжал курировать силовые ведомства, личная охрана касалась только его, Сталина. И он только сейчас подумал о том, что именно Берия проявил повышенное беспокойство по поводу поведения секретаря Поскрёбышева, и главного охранника Власика.

Берия всегда с такой неподдельной заботой докладывал о фактах исчезновения из канцелярии важных документов и больших растратах продуктов, точно это непосредственно касалось только его. И Сталин не мог не прислушаться к тому, как Берия с невероятной озабоченностью оберегал его репутацию, что за многолетнюю службу его верные подданные почувствовали себя наравне с ним вершителями чужих судеб. И не без того они заверяли все документы, которые оформлялись рукой Поскрёбышева на всех репрессированных и, заверяя, узнал то, как разнузданно, выйдя за рамки своих прямых служебных обязанностей, Поскрёбышев и Власик злоупотребили его доверием. И жену секретаря упёк от него подальше перед самой войной, а затем и расстрелял, и как было не упечь, если Бронислава Соломоновна была дальней родственницей Троцкого, с сыном которого она встречалась в Париже. Поскрёбышев несколько раз пытался вытащить жену. Но Сталин был неумолим, он вспомнил жену своего секретаря, когда Берия ему доложил об утечке секретной информации. Сначала он не поверил, а когда у Поскрёбышева дома нашлись пропавшие документы, он пришёл в бешенство. Александр Николаевич тотчас был обвинён в связях с сионизмом. Сталин тогда и водил его лицом по столешнице, приговаривая: «Чей ты выкормыш: мой или сионистов? Тебя они женили на своей, чтобы ты гадил у меня под носом? Теперь пропадай в застенках Лубянки, пропадай»! И брал за шиворот, сгибал в дугу и таскал, таскал по столу лицом.

Но теперь тот далече, и вот он узнаёт от Берии, что Пономаренко не во всём безупречен. Сейчас принесут на него досье. Сталин вспомнил, что на место Поскребышева и Власика были ему рекомендованы новые для него люди. Берия принёс лично на них досье, которые Сталин изучал не один вечер. Он по ним и сам куда-то звонил…

– Орлова сегодня нет, – начал Сталин. – Старостин на месте, да, ещё Лозгачёв, а вот Хрусталёв… что за личность?

– Нет, товарищ Сталин, я его не присылал, лучше у Игнатьева спрошу! Кстати, мне позвонил Игнатьев и сказал, что… как только вы назвали преемником Пономаренко, ему позвонили из военного архива… И нашли на него справку… о… впрочем, сейчас вам принесут докладную…

После слов Берии Сталин мигом помрачнел. Он не ожидал, что так скоро отреагируют верные соратники на его представление преемника. Собственно, он ожидал подобный выпад, но только не сейчас…

– Георгий! – возгласил Сталин, но не столь громко, хотя и в свои лучшие годы, не повышал тона, но всегда говорил твёрдо и размеренно. А теперь голос выдавал то ли раздражение, то ли растерянность, но явно слышалось замешательство, и было видно, что слова ему как никогда давались с великим трудом. А на лице появились красновато-розоватые пятна, сквозь которые проступала желтоватая бледность. – Почему Берия подключает мою охрану? Это ты ему позволил?

– Мы с Лаврентием Павловичем ни о чём не договаривались, товарищ Сталин. Видно, правда, Игнатьеву кто-то доложил о… Пономаренко…

– Вы, что же, моего преемника не хотите принимать? – спросил Сталин, оглядывая всех. – Я предполагал, что Пономаренко вызовет у вас бурю. Думаете, товарищ Сталин, не знает всю биографию Пономаренко?

– Товарищ Сталин, известно.., – начал Берия. – Мы запросили из Белоруссии малоизученные факты. Я о них слышал, но тогда не придал им большого значения. Мы все хотим подстраховать вас из самых лучших устремлений. Кто не желает, чтобы нашим государством управлял честнейший со всех сторон человек?

– Кто может поручиться, что Пономаренко в чём-то замешан? Я не поверю никому, пока сам не увижу тех людей, которые подтвердят проступки Пономаренко…

– Товарищ Сталин, одни расстреляны, другие погибли на фронте, третьи в лагерях…

– А кто их посадил? Пономаренко разбирался и нашёл, что их туда Ежов упрятал мне в угоду, так ему признался один чекист! Мерзавцы, от моего имени людей судят!

В это время, а было уже четыре часа ночи, Сталину доложили, что поступила папка с документами от товарища Игнатьева. Охранник Рыбин положил её на стол и встал перед хозяином по стойке смирно. Сталин небрежным движением руки велел тому удалиться, посмотрел усталыми тёмными глазами на своих сотрапезников, которые хранили на лицах строгое спокойствие, за которым не просматривалось ни тени волнения.

Сталин не тут же подошёл к тому месту на столе, где лежала папка. Он вторично поднял глаза в сторону четвёртки и только затем неспешно, старческой походкой, одетый по-домашнему, приблизился к столу, на котором ещё стояли в дорогой посуде яства, фрукты, бутылки с молодым вином Маджари. Правой рукой он взял кожаную папку и двумя пальцами открыл её. Текст был отпечатан на машинке, видно, несколько часов назад. Сталин взял листы, их было два, и стал читать, тут же почувствовал слабое жжение на подушечках пальцев и на правой ладони. Но этому он не придал должного значения, полагая, что это жжение от внутреннего волнения, которое тонкими импульсами побежало по рукам, и, добежав до шеи, оно как будто растворилось по всему телу и совсем пропало. Однако содержание донесения настолько увлекло вождя, что он скоро забыл о странных ощущениях, которые, впрочем, принял за внутреннее волнение. Он умел его подавлять и когда горячие мурашки прошли, он решил, что сумел подавить эмоции…

К тому же он чувствовал хмель. Когда текст был прочитан, Сталин положил листы в папку и отошёл от стола.

– Ну что же, вы хорошо справились, – сказал он добродушно. – Кого же мне тогда из вас назначить преемником? – Сталин жёстко улыбнулся и сел на своё место, предлагая ещё выпить.

Но бутылки были пустые и хозяин распорядился принести ещё пару бутылок Маджари и охранник ушёл. Четвёртка, разумеется, понимала, что хозяин над ними подтрунивает, так как уже знали: ни один из них не претендовал, он им уже говорил об этом в своё время, глядя при этом каждому в глаза.

Берия и Маленков были его людьми. Но все отдавали предпочтение последнему, тогда как Булганин и Хрущёв вообще вождём не рассматривались: «Берия негодяй, – думал Сталин. – Маленков мой карманный палач. Булганин размазня, Хрущёв шут, он хорошо отплясывает гопака».

Охранник выставил на стол две бутылки, и Сталин предложил тост; он сам налил по полному бокалу грузинского вина своим гостям.

– Товарищи, я поговорю с Пономаренко о его связях с националистами. Он мне докладывал о том, как воевали в партизанах евреи, когда они сначала отказались вступать в ополчение и решили отступать с беженцами. Но их схватили немцы и засунули в концлагерь. Видите, сами выбрали свою судьбу. Часть евреев сбежала из лагеря, и попала к партизанам. Мог ли Пономаренко не поверить им? Я бы тоже таких вояк расстрелял. Так выпьем за Пономаренко, не всех евреев он отдал под трибунал, некоторые воевали не за совесть, а за страх. Пономаренко самый популярный, верный товарищ. Он разоблачал белых партизан… Ви погрязли в плотских грехах, – Сталин выпил почти весь бокал, за ним последовали сотрапезники. После этого бокала Сталин почувствовал, как необычайно горячая волна разлилась по всей грудной клетке. На него нашло какое-то безудержное веселье. И в этот момент его какая-то неведомая сила повела в сторону. Берия поддержал хозяина, подскочив этаким козлиным прыжком.

– Ничего, хорошее вино! – нарочито весело проговорил Сталин, почувствовав, как веки потяжелели, и вдруг ему захотелось спать. – Всё, товарищи, пора отдыхать. А Пономаренко не забывайте! На него вся надежда и моя, и ваша…

Когда Сталин это произносил весёлым подтрунивающим тоном, он и сам не верил, что тот будет его преемником, наоборот, Сталин как никогда испытывал небывалый прилив сил. Все его клеточки, казалось, необычайно напряглись, все мускулы молодо в нём играли. Это превращение он даже не относил влиянию хмеля, ему тогда действительно думалось, что к нему возвращаются молодые силы и больше не надо беспокоиться о преемнике. Он ещё и сам будет руководить своей созданной державой, созданной на обломках царской империи…

На его звонок вошёл охранник Хрусталёв. Сталин стал провожать гостей до двери, что-то весело говоря Берии и Маленкову, которые в ответ ему покорно улыбались. И только Булганин и Хрущёв пребывали в некотором недоумении, так как давно не видели в хорошем настроении хозяина и думали, что это не к добру…