Читать книгу Расслоение. Хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин - Страница 25

О смерти Сталина написано много очерков, научных исследований, художественных произведений. И до сих пор точно не установлено: от болезни ли он умер, или его убили борцы за власть? Некоторые историки считают, что вождь страдал гипертонической болезнью и не обращался к врачам, так как боялся быть отравленным. Занимался самолечением, и потому в роковую ночь от много выпитого вина произошёл удар.

Но так ли это, если знаешь, какие отношения складывались между вождём и четвёрткой, которая в последние годы фактически, оттеснив Сталина, боялась, что он расправится с ними. И понимание этого, заставило четвёртку опередить хозяина. Но вряд ли Берия поставил в известность Маленкова и Хрущёва о том, как он достигнет желаемого ими всеми. Берия больше кого-либо боялся за свою жизнь, поскольку было раскручено мингрельское дело… Но не одно это заставило Берию опередить вождя, а также и последний съезд партии; на нём Сталин задумал утвердить коллективное руководство, которое могло положить конец междоусобице. И новая модель управления страной могла исключить борьбу за абсолютную власть. А значит, он мог обеспечить себе спокойную старость…

Поэтому есть все основания считать, что устранение Сталина было спланировано Берией, к которому подтолкнул своих же соратников сам вождь всех народов, когда назвал второго преемника… Но если бы даже этого не случилось, то всё равно Берия уже ни за что бы ни перед чем не остановился. А второй преемник вывел его из равновесия, ведь Лаврентий Павлович давно мечтал, с того момента, как был переведён Сталиным в Москву, стать его преемником. И для осуществления своей высшей цели он делал всё, чтобы Сталин не усомнился в его преданности ему. Берия никогда с ним не спорил по существу, поскольку хорошо знал, чем это заканчивается. Вот тот же Вознесенский по своему простодушию, не стремясь умышленно выказывать Сталину свои познания в экономике, он смело излагал свои теоретические выкладки, что тотчас виделась ось развития социализма. А Сталин старался узнать у того, что он думает о такой категории, как стоимость, из чего она складывается, зависит ли её подъём или снижение от производительности труда или достаточно только регулировать волевым решением? Вознесенский категорически отвергал всякие вмешательства в экономику, не соглашаясь и не поддерживая ни в чём позицию Сталина. Вот за это, как ни странно, он и ценил Вознесенского, считая его настоящим учёным…

Уж кто-кто, а Берия первым только и знал о том, как Сталин мечтал отдать Вознесенского под суд, как сторонника не марксистского понимания экономики, поскольку она не может делиться на коммунистическую и капиталистическую. Но Сталин этого не мог долго понять, так как в её основе он видел лишь планирование и распределение национального продукта и произведённого товара. А стоимость и производительность труда, это те категории, которые зависят от развития производственных средств и сил, что в совокупности и формирует прибавочную стоимость.

И вот, когда Вознесенский стал планировать пятилетние планы, особенно в войну, и они показывали неплохие результаты, Сталин тогда резко переменил о нём своё мнение. Вознесенского Сталин считал уже лучшим экономистом, полагая, что все другие школы могут почить в бозе. Ни один экономист не признавал построение коммунизма, и только Вознесенский верил в новую экономику…

Сталин тогда поручил Берии наблюдать за вольнодумным экономистом и выяснить, насколько он искренен, или только приспособленец? И одно время даже хотел найти доказательства его враждебного отношения к советской власти. Вознесенского Берия ненавидел за одно то, что тот, как казалось ему, смотрел на него, как на проходимца, плута, а всё потому, что Берия при всём при том и сам чувствовал, что он часто бывает не в ладах с совестью, закрывает глаза не только на свои обманы женщин, но и сотрудников. А всё потому, что он стремился к лидерству и всемерно над всеми возвышаться. Поэтому, глядя на умное лицо Вознесенского, его упрямый порой взгляд, Берия и стал думать, что экономист всего его просчитал, чего тот на самом деле стоит и к чему стремится. И как он мог с ним ладить, коли он чувствовал, превосходство над ним Вознесенского. А ещё ему безумно нравилась его жена Мария Андреевна, и скоро ему стало также казаться, что она тоже смотрит на него с предубеждением. «Наверно, с мужем обо мне беседуют, а мне это нэ нужно, я этого умника сверну в бараний рог. А его бабу к сэбе заберу!»

А поскольку Вознесенский стал любимцем Сталина, Берия не делал попыток запугиваниями, интригами вмешиваться в его семью. Правда, Мария Андреевна хоть и боялась Берии, презирала его за хамство, когда, бывало, он заявлялся в школу рабочей молодёжи, где она преподавала и была директором. Это было уже в тот год, когда мужа расстреляли. И она тоже жила с двумя дочерями в страхе ожидания ареста, так как брат Александр, сестра Мария мужа уже были арестованы и расстреляны. А может, тогда ещё и нет…

Берия предлагал сожительствовать, но Мария Андреевна Литвинова (носила всё ещё свою фамилию) не поддалась. Ходили слухи, что из-за Берии её и арестовали. Этому мог вполне предшествовать такой диалог:

– Мария Андреевна, твой муж, ты же знала, хотел стать хозяином всэя Руси?

– Нет, он об этом мне не говорил. Коля не из тех, кто рвался к власти. Все посты он получал своими знаниями, своим трудом. Родина оценивала его по заслугам высоко…

– Вы были пара, что надо! А вот я со своей Нино не сумел хорошо наладить жизнь. Она крикливая, взбалмошная. Вот ты, Маша, умница. Но что теперь дэлать? Не я же твоего Николашку в каталажку, а Абакумов. Я его нэнавижу! Меркулов или Круглов могли пожалеть, а этот зверь, сам пытает! Но если сам хозяин так решил, тому и быть. Зачем он продавал западу документы секретные? Долларов захотел? А за валюту у нас расстреливают! Ты лучше за меня выходы…

– Нет, Лаврентий Павлович, я мужа и сейчас люблю, но ещё больше. Замечательней его человека я не знала… И я не верю, чтобы вы были не замешаны в его судьбе! И за валютой он не гонялся, не продавал, его подвели, оговорили, а может…

– Ты вэришь ему? Как можно вэрить, когда факты воровства суд подтвэрдил? Поверь, я не замешан. Негодяй Абакумов. Я пытками не упражняюсь, а Виктор – выбивал своими кулаками показания. Нет, твоего он не пытал. Я ему звонил, чтобы Вознесенского не трогал, хоть и враг народа был…

– Да ну что вы говорите! Да преданней товарищу Сталину, народу, партии, не было человека, чем он. Я поражалась, как он говорил детям, когда пришли за ним: «Дети, партия всегда права!» Он надеялся, что с ним разберутся, поверят, что невиновен и отпустят! Его товарищ Сталин хотел поставить руководить Госбанком, и вдруг пришли, всё перевернули и увезли! Значит, кто-то очень не хотел его видеть на работе…

– Вот видишь, сам признался! – воскликнул Берия. – Так будем с тобой жить? – Берия знал, что получит отрицательный ответ. Хотя он и сам в это не верил, но Мария Андреевна ему очень нравилась, что скрывал даже от себя. Ему просто хотелось её подчинить себе, и заполучить последнюю работу Вознесенского. Собственно, этой цели он и добивался…

– Я уже ответила – нет, Лаврентий Павлович! Не предам память дорогого мужа! Он для меня навеки единственный!

– Смотри! Твоя жизнь в моих руках. Я всех люблю, кто мне покоряется. А то посажу, а твоих девочек – в детдом определим. Думай скорее, а то мне недолго тебя туда отправить! Кузнецова жена уже сыдит. А тебе сдэлали снисхождение. Ну, так что, будешь упрямиться?

– Я не упрямлюсь, я уже сказала – делайте что хотите, а от мужа не отрекусь!

– Что «хотите»? Тогда поехали со мной ко мне и там всё решим! Это я тебя сюда запёр, чтобы ты одумалась. Нехорошо жить в маленькой квартире? А ты мне подчинись и всё верну, вижу, ненормальная, чего кочевряжишься?

– Пошли вы все, доброжелатели! Только семьи разрушаете, людей ни за что изводите! Вы палачи! – Мария Андреевна плюнула в лицо Берии и даже руку занесла. Но тот резко сжал её в предплечье, и она чуть было не рухнула на пол.

– Ну, тогда за клевету сгниёшь! Сука продажного мужа, в подвале Лубянки! – И Берия сверкнул стёклами пенсне и тут же убежал, хлопнув дверью.

А на другой день её по решению суда арестовали как жену изменника Родины, где Мария Андреевна сидела вместе с артисткой Зоей Фёдоровой, Лидией Руслановой, с женой профессора Вовси Верой Львовной и женой Кузнецова Зинаидой Дмитриевной (в девичестве Воинова)…

И вот теперь, когда Сталин повергнут, Берия прибрал к рукам сразу два силовых ведомства – МВД и КГБ. Силовая власть была в его подчинении; теперь он готовился к следующему рывку. Но с наскока этого нельзя было сделать. Он обдумывал свои инициативы по изменению системы управления страной. Но для начала надо было посадить всю верхушку. Берия разработал план: он будет предлагать реформы, какие задумывал вождь и учитель. Все их боялись потому, что тогда для них в новой системе не найдётся достойного места, так как Сталин тайно готовил новые кадры для реформирования экономики. Когда они откажутся от его инициатив, он выдвинет обвинения в то, что они загоняют страну в тупик. И тут же будут все посажены в тюрьму для высших руководителей, которую они создавали вместе с Маленковым…

Между прочим, делёж портфелей высшей власти состоялся, когда тело Сталина ещё не остыло… А после похорон началась новая борьба, теперь среди вчерашней четвёртки заговорщиков Маленкова, Хрущёва, Булганина и Берии…

Мария Андреевна по суду получила десять лет без права переписки, деля тюремную долю с другими осуждёнными по нелепым обвинениям, питаясь чечевичной баландой со своими товарками по общей беде. Она только вспоминала, как в согласии жила с мужем, воспитывая дочерей Майю и Наташу, как мечтали о счастливой жизни при коммунизме. И, как ни странно, в отличие от неё Николай верил в возможность построения справедливого строя, доведя производительность труда до такой степени, что закон стоимости не станет главной целью любого производства. И всё будет подчинено развитию, производственным средствам и предметам труда. Весь упор на создание производственных мощностей и затем довести производство всех отраслей до высшей степени совершенства. И создать отлаженную социальную систему. Николай Алексеевич не раз говорил Сталину о заинтересованности людей в труде, без чего не может быть движения вперёд экономики. И наладить обязательно пенсионное обеспечение сельских тружеников, заменить трудодни денежным расчётом за труд, чтобы ликвидировать социальное неравенство между городом и селом. Но Сталин был против того, чтобы колхозники стали получать пенсии…

– Вы понимаете, к чему это приведёт? – говорил Сталин. – Русский мужик лежебока, недаром мудрость народная придумала сказку о Емеле и щуке! Государство – не щука, а в данном вопросе и не пряник и не кнут! Мужик будет получать пенсию, а его огород травой зарастёт. Нельзя ему платить! У него один инструмент добывания денег – земля и руки!

– Да, товарищ Сталин, вы отчасти правы, – согласился Вознесенский. – Но рабочим мы платим пенсию по выслуге лет и по старости, и землю под дачи наделяем…

– Мы даём самым лучшим, передовым, чтобы остальные на них равнялись. Стимул – основа морального поощрения! И нам не нужны мещанские настроения. А дача как раз такие настроения культивирует. Мы с вами имеем дачи для работы и отдыха. И для рабочего дача – место отдыха и полезного для себя труда. Шесть соток – это не стремление к наживе, а разнообразие городского быта! Русский мужик по своей сущности лентяй. Поэтому его расхолаживать не только пенсиями даже песнями вредно. При царизме больных, увечных не жаловала община да земство их не поддерживало. Да и то землю отбирало, если девки рождались, – по высказываниям вождя, знающие историю могли бы убедиться в его ошибочном взгляде на русского мужика или означало то, что Сталин лукавил, ему ли не знать, сколько работящих, крепких хозяев он вырвал с корнями и бросил в необжитые глухие районы страны, где они расчищали тайгу, строили специализированные посёлки и поднимали землю, хозяйничали и там, на чужбине в свой час умирали. А их потомки старались выбраться из тайги и тайком уезжали на стройки, чтобы там обрести своё счастье.

Мария Андреевна всегда предостерегала мужа, чтобы с вождём не спорил, не выказывал свои познания.

– Коля, надо его слушать и молчать, слушать и молчать. Подумай обо мне и дочках…

– Ничего, Маша, товарищ Сталин меня понимает с полуслова. Моё мнение больше значит для него, чем других экономистов. Он их при мне называет буржуйскими недобитками. Конечно, я их защищаю. У каждого своя теоретическая школа, не все понимают, что такое планирование, они только знают спрос и предложение…

– Зачем народу навязывать такие товары, которые не пользуются спросом?

– Машенька, ты рассуждаешь правильно. Как бы там ни было, шить рубашку кое-как, не опираясь на эстетику, это значит давать повод людям гоняться за импортным ширпотребом, который, естественно, качественней нашего.

– А у нас валовой продукт не отвечает спросу и предложению. Коля, с тобой я скоро стану экономистом, – усмехнулась Мария Андреевна.

Они любили ездить в лес по грибы и ягоды всей семьёй. Такие поездки теперь, из тюремной камеры, Марии Андреевне казались действительно недостижимо сказочными. И всегда возвращались с грибами и ягодами.

– Видишь Маша, никто нас не остановил, не прогнал и не пригрозил расправой, как это было при царизме, когда все лесные и прочие угодья находились в руках помещиков.

– Я согласна, Коля, а всё равно и в новой жизни немало несправедливости. Люди сейчас менее искрение, менее отзывчивые, в общем, люди боятся друг друга. В обществе нарочно насаждается атмосфера подозрительности и взаимного недоверия. Недавно я спросила в школе у своей коллеги о муже. Она мне знаешь, что ответила?

– Что же?

– Твой муж при хозяине. А мой по доносу в тайге лес валит. Может, он и постарался…

– Разве он из Госплана?

– Не знаю. Впрочем, я даже точно не знаю, где он работает. Ветров Пётр Семёнович…

– А причём тут я? – Николай Алексеевич пожал плечами. Хотя примеров подозрительности он мог бы и сам привести. И в таких случаях всегда отвечал: «Друзья! Будьте искренними и не лживыми. И тогда можно доверять друг другу!» И почему перед Сталиным Вознесенский с самого начала строил исключительно открытые отношения. Нет, даже специально не строил именно такие отношения, так как по своей натуре он действительно исповедовал принцип открытости: будь перед другим – как на ладони.

– Её муж знал тебя по институту красной профессуры. Он тебя ненавидел за твою буржуазную чистоплотность. В её понятии это приравнивалось к аристократизму.

– Какая глупость! Но убей меня, я его не помню. Ветров, Ветров – нет…

Марии Андреевне воспоминания несколько облегчали тюремное существование. Она не знала, что происходило на воле. Однажды в камеру донеслись протяжные, тревожные гудки паровозов и заводов. Все арестанты смекнули, что, видно, произошло нечто важное. Но что умер Сталин, такой мысли никому не приходило, так как все полагали, что с вождём никогда ничто не случится, он вечный, все смертны, тогда как он вечен…

Уже подходила к концу первая декада марта 1953 года. Потом надзиратель, который принёс ужин, тихим шёпотом сказал:

– Наш отец представился!

– Как, умер Сталин? – вырвалось у известных стране артисток Зои Фёдоровой и Лидии Руслановой. – Слава тебе, Господи, значит, нас скоро выпустят?

Пухлого телосложения надзиратель промолчал и с сумрачным лицом, с виноватостью во взгляде, удалился. Арестантки то ли вслух, то ли про себя повторяли: «Тиран скончался, тиран на том свете!»

Но прошло ещё девять месяцев, и только тогда военная коллегия Верховного суда СССР прекратила дело по обвинению Марии Литвиновой, и оно было закрыто. В феврале 1954 года она вместе с ослабленной женой Кузнецова приехала в Москву. Тогда её дочери Майя и Наташа жили на Сретенке, занимая комнату в десять квадратных метров. Тогда же ей попалась газета с сообщением о расстреле Берии как изменника и английского шпиона.

Знала ли Мария Андреевна, отдавала ли себе отчёт в том, что кучка политических дельцов распоряжалась тысячами ни в чём не повинных людей исключительно ради того, чтобы Вознесенский действительно не стал преемником Сталина? И только из-за него Берия, Хрущёв, Маленков и Булганин развязали «Ленинградское дело». И Сталин, хотя и был уже весьма стар, и в какой-то мере утратил здравый смысл, не мог не знать, к чему приведёт эта борьба по уничтожению Вознесенского. Конечно, он всё знал, но будто умышленно не спас преемника, значит, он, похоже, был внушаем, что лучший его экономист, порядочный, честный, вдруг стал похитителем секретных документов? В это же он мог не поверить, ведь к тому же сам называл Вознесенского «белой вороной». А когда так оскорбительно и унизительно называют человека, это звучит не как осуждение, что он именно такой и есть, только не ловит ворон, то значит, самый честный и порядочный…

Если бы Сталин не поверил всем наветам на своего преемника, если бы в тот момент он действительно в полной мере проявил свой прозорливый гений и раскусил то, чего от него добивалась четвёртка «соратников», то и его самого судьба сложилась бы не так печально. Но Сталин, хотя и мог всё осознавать, что обстоятельства складываются не в его пользу, надо было действовать быстро, на что, собственно, и решилась «четвёртка». И он повёл атаку против Берии по прекращению «ленинградского дела», и тем самым включил у того защитные рефлексы.

И неправы те историки, которые считают, что «ленинградское дело» инициировал Сталин, что к преклонным годам у него усилилась подозрительность, наоборот, к концу жизни у него ослаб инстинкт самосохранения, значит, и подозрительность при таком состоянии была не способна обостряться. Он мог только по представленной служебной записке признать доказанность вины Вознесенского и на её основании разрешил открыть против него уголовное преследование, но он до последнего не верил в представленные обвинения и заставил дополнительно расследовать…

«Лаврентий, чего ты хочешь, чтобы я расстрелял Вознесенского и всю его цепочку, а ты тогда успокоишься и будешь ждать, когда я тебе передам все свои полномочия?» После этих слов Сталин так грозно посмотрел на Берию, что у того всё внутри похолодело.

«Он нас всех перестреляет»! – в паническом ужасе позже на ухо шептал он Хрущёву, И к тому же Берия не мог забыть, как Сталин после заседания Политбюро Маленкову и Булганину явно многозначительно обронил: «Ищите большого мингрела». И тут же машинально посмотрели на Берию.

Но Сталин, натравливая против Берии, на тот момент его же сторонников, как раз этого не учёл, считая, что они не посмеют объединиться, чтобы выступить против него, Сталина. Хотя это уже было вполне очевидно; он даже не мог предположить, что для них быстро стареющий вождь был ещё опасней, чем двадцать лет назад, так как и с возрастом, он вовсе не стал менее подозрительным, наоборот, по их представлениям, мания преследования и вынуждала его прибегать к репрессиям. Они были убеждены, именно этим способом он всегда поддерживал в стране взаимные подозрения.

А когда созданная атмосфера подозрительности была в действии, то есть, когда народ не един, а разрознен, им, в атмосфере страха, было легче управлять.

Можно признать, что Сталин действовал так же, как поступал на заре своей политической карьеры с помощью карательного органа, не учитывая в современных условиях новых реакций своих соратников.

Берия же украдкой ото всех продолжал изучать шпионское дело и знал, что делалось как на Западе, так и внутри страны. Он и внедрял новые приёмы по устранению неугодных так же, как и контрразведчиков. Эти новые методы по подрыву несокрушимых авторитетов и высокой репутации политиков он применил по устранению секретаря А.Н.Поскрёбышева, главного охранника Сталина Н. С. Власика, искусно оговорил Н.А.Вознесенского. А говоря точнее, помог провести Маленкову операцию ареста и по сбору немедленного компромата на всех их общих противников.

И, как мы уже знаем, и против самого Сталина, о причинах внезапной болезни которого сегодня трактуют и так и этак. Но многие историки сходятся в одном: Сталин не умер своей смертью, просто ему помогли уйти, то есть уход ускорили бездействием. Можно только предполагать, не отстрани от себя Молотова, Кагановича, Микояна, Ворошилова он мог ещё управлять странной столько, сколько было бы ему отведено времени Богом по пребыванию на этом свете.

Однако случилось то, что должно было рано или поздно произойти по законам той жуткой системы, которую он же сам и создал. И жернова этого аппарата смяли его самого, к тому же рано или поздно надо было всё равно уходить. Но как именно, Сталин, видимо, этого и сам точно не знал, и напрашивается одно, к сожалению, увы, он отдавал себе отчёт о своём 30-летнем нахождении на Олимпе верховной власти. Но ему, как и всякому тирану, было жалко с ней расставаться. И потому, называя преемников, он исходил из здравого смысла, Сталин играл и со своими «соратниками» (открытых врагов у него уже давно не было), и с самим собой, дескать, вот какой я благородный, справедливый, не цепляюсь за трон, я вовсе не узурпатор. Хотя таковым он оставался до последнего вздоха.

А тогда ему было весьма приятно усыплять себя этим, то есть готовностью в свой час передать трон преемнику и ожидать на это желание реакцию приближённых. Но многие историки, писатели, изучая поминутно последние годы и ту роковую последнюю ночь, упускают из поля зрения одно: простилось ли вождю то, что, уничтожая своих бывших товарищей и противников по партии, он нарушал высший принцип пребывания на этом свете человека, что только Бог был вправе распоряжаться всеми судьбами людей, какая б доля им была ни отведена в земной юдоли. Тогда как Сталин взвалил на себя роль Бога, но действовал не от имени Господа, а от сатаны, слугой которого, выходит, он и был. «По делам узнаете его». Между прочим, диктаторы никогда не понимали сути Бога и дьявола, возомнив себя Богами, но вступали в союз только с дьяволом…

Сталинщина – это явление, которое при всём его раскладе, изначально противное Богу, а значит, и нравственности, этике… А может, ему так было и нужно, им, Богом, запланированы эти жертвы, которые навечно остались на совести диктатора, чтобы пробудить из спячки народы, которые были им зомбированы – пропагандой светлой жизни? И в силу этой идеологической обработки всей страны нельзя было привести её в разум, к осознанию своего рабского положения. У народов отняли веру в Бога, но в душе он с ним и оставался, чего не понимал Сталин, а если и стал понимать, так лишь только, когда грянула война. Но тогда было уже поздно, даже Богу, который способен простить любой грех, не под силу это сделать в отношении диктатора, который повернул страну с её исторического эволюционного пути развития в ту сторону, где её ожидал впереди единственно неизбежный тупик. Так происходит лишь тогда, когда нарушаются объективные законы общественного движения вперёд по предопределённому Богом пути. А кто прерывает, тот обрекает и себя, и народы в худшем случае на гибель, а в лучшем – на жалкое, тщетное существование…

Этого таинства не постичь лишь тем, кто напрочь с выхолощенным пониманием сути божественного проявления, у кого религиозное сознание подменено атеистическим, кто совершенно отрицает проявление таинственного проведения, кто отрицает возможность таких явлений, которые нельзя объяснить даже научным подходом.

Всё то, что произошло со Сталиным, а затем и с Берией, не лежит за гранью таинственного, здесь мы видим итог завершения борьбы за власть. А в первую очередь избавление от опасного соперника, который был способен ради достижения высшей власти уничтожить Хрущёва, Маленкова, Булганина и всех тех, кто их поддерживал, чтобы себе обеспечить Верховный трон…

Хрущёв не хуже Берии обладал звериным чутьём неизбежной опасности. И он, когда тело вождя не успело остыть, сказал тихо Булганину:

– Николай, Берия возьмёт два поста министра МВД и председателя КГБ, и тогда он нас уничтожит. А чтобы его опередить, мы должны после похорон ещё тесней сплотиться против этого зверя. Маленков, думаю, согласится, ты поговори с ним… А может, я и сам.., – после паузы прибавил Никита Сергеевич.

– Да, конечно, ты прав, Никита Сергеевич, – охотно поддержал Булганин, который ещё несколько секунд назад думал точно так же. Но только не о Берии, а о Маленкове, который решительно разделался с «ленинградцами» и с их сторонниками. Но о Берии Булганин думал как о своём соратнике, чтобы с ним свалить Маленкова и Хрущёва, которых он боялся больше всего. А выходило, опасней Берии и не было, что его тогда нисколько не удивляло; он и сам так же, как и Хрущёв и Маленков, боялся и Берии. Но вслух ни жене, ни друзьям (хотя у него их в полном смысле и не было) своих соображений не высказывал. Единственно, чего он просил ему вернуть, так это пост Министра обороны. А для чего, толком и сам не ведал. Впрочем, Булганин надеялся настроить генералитет на свой лад и объяснить, на что замахивается Берия, чтобы держать с ним ухо востро.

Булганин хоть и был по духу отъявленный шатающийся карьерист, но самостоятельно он бы ни за что не рискнул бороться за высший пост. Для этого ему нужно было с кем-то сплотиться. Но, кроме Берии, таких фигур он не видел, так как Маленков и Хрущёв между собой уже поделили партийно-министерские портфели. Георгий обрёл премьерский. А Никита – партийный. А значит, ему, Булганину, нужно ближе держаться к Хрущёву, а там гляди, они вместе свалят Маленкова, который настолько вёл себя самонадеянно и самоуверенно, что не обеспечил себе поддержки ни среди министерств, ни среди членов Политбюро. Там все уже были подобраны Хрущёвым! Но Маленков рассчитывал на поддержку Молотова, Микояна, Кагановича, Ворошилова, Будёнова и даже Жукова, что те ему давали прозрачно понять: тройка старых вождей и двух маршалов была ошарашена? Нет, шокирована неожиданным взлётом Никиты Сергеевича. Как они проморгали его и сами не понимали!

Но мы, с высоты времени, можем вполне: все они были воспитанники сталинщины и потому напрочь утратили самостоятельность. И уже не могли свободно распоряжаться своими судьбами опальных политиков. Хотя поразительно – нисколько не обижались на Сталина, что тот их почти оттеснил на обочину, чуть ли не вытолкнул на пенсионный покой, дав им лишь право быть в палате старейших партийцев с правом голоса. Хотя своей рабской сущности они не очень понимали. Поэтому, когда Маленков смело заговорил с ними о том, что творит Хрущёв, став наступать на него, тройка старцев (хотя по возрасту они чувствовали себя полными сил: так чувствуют себя только долгожители) выразила лишь робкое согласие. Но они только одного не знали, как им действовать против весьма импульсивного, взрывного Никиты Сергеевича. И на всякий случай поговорили с Леонидом Ильичём Брежневым, который в отношениях со всеми соблюдал лояльность и считался из молодых самым разумным в партии и правительстве.

Однако Брежнев испугался предложения заговорщиков, о чём, правда, вида не подал. Но предложил поговорить с Шепиловым…

Разговаривал ли он с ним или нет, но дело тем и кончилось.

Когда Берия был уже ликвидирован, а маршал Жуков стал министром обороны, Хрущёв сделал всё, чтобы укрепить свои позиции, расставив на все ключевые посты, преданных ему людей, которым однажды выпалил напрямую:

– Сталин вам спать не давал, а у меня будете и спать, и отдыхать! Вспомните, как он вместе с Маленковым решил у нас отобрать все пайки, урезать оклады, прибавки! За счёт этого сокращения Сталин предложил снизить цены, а это был неоправданный для экономики шаг. Я всё это вам верну. А тогда я знал, что он хотел услышать моё мнение. Я ему, как лакей, поддакивал. У меня другого выхода не было. Что касается его выражения – «иметь мнение», я этого не запрещаю, но и вы не должны зарываться. И действовать, как позволяет нам советская демократия, гарантом которой я обещаю быть. Пока вы будете мне помогать бороться с проявлениями нигилизма и оппортунизма, бороться с остатками сталинизма и действовать в рамках коммунистической морали, бороться против мещанства, приписок, бороться с проявлениями экономического саботажа, я буду с вами. А до меня доходят слухи, чтобы свалить Никиту, надо, дескать, создать ему экономическую блокаду. А так могут настраивать против нашего курса враги из-за бугра и океана. Ну, я им задам кузькину мать…».