Читать книгу Записки сержанта - Владимир Владимирович Чихнов - Страница 34

3

– А ты что здесь делаешь?

Услышал Федор рядом. Это был Чесноков – в замасленной спецовке, кепка на глаза.

– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Не куришь, не пьешь, а для чего живешь? Я шучу. Витька, иди сюда! – окликнул Александр парня. – Не курить, не пить, баб не щупать – для чего тогда жить?

Витька испытующе посмотрел на Федора, потом на Александра, промолчал.

– Ты же Витька сам говорил, что жизнь одна, и надо успевать брать от жизни все, что можно взять. Ладно, пойду, станок сегодня надо отремонтировать. Ты куда сейчас?

– На производство.

– Знакомиться. С Соболевым.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

– Производство начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Известняк идет на дробилку. Вон туда, – показал старший мастер на груженый БелАЗ за дорогой у серого здания. – Гипс у нас привозной. Помол. Это – мельницы. В них шары, ими дробится камень.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы были в диаметре около трех метров, длиной около двадцати метров. Пять мельниц… крутились, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то шлемы-антифоны. Женщины в марлевых повязка мели пыль, что-то показывая на пальцах друг другу. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

– …один из капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Второй список. Чувствуете, как трудно дышать.

Потом был темный длинный коридор и – еще один цех, не такой шумный.

– Сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам. Стояла большая влажность.

– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельс в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала, и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Производство. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.

Пощелкивая, медленно на роликах крутилась печь. Под ней было тепло, даже жарко. Как в помоле, в сырьевом – везде уголки, швеллера-перекрытия. Без них нельзя. То тут, то там мелькали каски рабочих. Слабым было освещение.

– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру – пошел цементный дождь. Прошел.

На улице глаза долго не могли привыкнуть к свету. Прошла поливочная машина. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел большой плакат на помоле.

– Как впечатление? – спросил Соболев. – Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом, обжигом условия работы в цехе были завидными. Трошин, сварщик спрашивал:

– Семья потом приедет?

Федор не знал, что и отвечать.

– Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то – ничего. Я тоже, можно сказать, один живу: сам себе стираю, готовлю. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать-сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Был конец смены. Токаря чистили станки, почти никто уже не работал.

Накрапывал дождь. Небо то очищалось, то набегали тучи. В окнах домов загорался свет. В общежитии играла музыка. Федор далеко уже был от общежития, напрягал слух, слов не слышно, только мелодия, и та скоро пропала. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала никуда не ходить, сразу домой.

– Как поработал? – спрашивала Мария.

– Я не работал, смотрел завод.

– Вино будете? Нет так нет. У меня Юра всегда после работы выпивает. Говорит, снимает стресс. Вовремя никогда не приходит с работы. Начальник. Ответственность большая, а то вызывают.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах. На ужин была рыба. Федор любил рыбу. Собрав на стол, Мария ушла в комнату, чтобы не мешать, включила телевизор.

– Федор, идите сюда!

Мария стояла у окна.

– Смотрите, снег. Вон Сомова опять пьяная идет.

Сомова была еще не старой, в осеннем пальто, походка нетвердая.

– Пьет она сильно. Сколько раз муж ее подбирал пьяную. Говорят, во время войны она медсестрой была, вынесла раненого мужа, тогда они еще не были женаты, с поля боя, выходила. Выходить-то выходила, сейчас – пьет, мучает его. Детей у них нет. Может, из-за этого пьет. Захаров поет, мой любимый, – повернулась Мария к телевизору. – Идите, ешьте, а то остынет.

Мария сидела в кресле, смотрела телевизор, ждала, когда Федор выйдет из кухни, хотела поговорить. Гость о себе почти ничего не рассказывал, странный какой-то был. Федор, словно догадавшись, все не выходил. Мария хотела встать посмотреть. Звонок. Помешал супруг.

– Телевизор смотришь? – спросил Юрий. – Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

– Вот это новость! – нарочно удивилась Мария, потакая супругу. – Пошли, психолог, накормлю тебя.

– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

– Нет.

Мария обиделась. Она долго смотрела телевизор назло супругу, легла, Юрий что-то писал.

– Федор сколько будет у нас жить? – спросила Мария. – Боюсь я его что-то. Чужой человек он и есть чужой.