Читать книгу Границы памяти - Ян Кириллов - Страница 6

Древние. Чёрные. Строгие, как дедовские портреты. Не ты смотришь на них – они на тебя. Стены. Инкрим проводил по ним рукой, едва касаясь, будто гладил по щеке возлюбленную, боясь её разбудить. Древние стены, что покоились более трёх с половиной тысячелетий. Стены рассказывали истории, заключённые в таинственные письмена. Непонятные закорючки, рисунки и знаки, в которых чувствовалась мощь, великая память. Символы и образы вещали о былых потерянных временах.

«Три с половиной тысячи лет потеряно», – думал Инкрим, в одиночестве гуляя по коридорам шестистенной башни. Он вернулся на лестницу и снова с упоением от головокружения посмотрел наверх, туда, где в темноте, недосягаемой для факелов, покоился символ, похожий на букву «Y».

Воспитательница детского сада убеждала маленького Фредди, что это буква латинского алфавита, и читается она по-английски как «уай». Нередко возникали комичные сцены: маленький Фредди спрашивает, почему, а воспитательница упорно кивает и повторяет: «уай», ведь на английском слово «почему» звучит аналогично. Но маленький Фредди спорил. Он упорно называл этот символ ключом. Вот только он до сих пор не представлял себе, что открывал этот ключ? Может быть, саму башню? Приложить три пальца и стена тебя пропустит? Но это бессмыслица! Такой же символ красовался на флаге. Это всё равно, что написать код подъезда на двери дома.

Взяв со стены факел, Фред вернулся в коридоры лабиринта. Здесь он чувствовал дрожь и холодное покалывание в груди – не физическое, скорее, от волнения, пробуждённого прикосновением к истории. Через какое-то время он перестал бояться, и вплотную прикасался к стенам, смело проводил по ним руками. Мрачные стены отвечали эхом на его шаги. От этого становилось жутко. Но темнота закончилась, и вдалеке, в конце коридора, показалась вертикальная полоска белого света. Чем ближе подходил к свету Фред, тем отчётливее слышал то, во что в этих мёртвых коридорах было труднее всего поверить. Пение птиц. Пение стало громче, когда Фред различил в полоске света узкое окно. Оно выходило на площадь. К пению птиц добавились голоса горожан, гуляющих по улицам Чхимтосэна. Какофония голосов. Городская суета. Вдруг – дождь. Лёгкий, недолгий, лишь прибивший пыль и немного ожививший город.

Оказалось, что птицы выдолбили в стенах свои норы. Фред засмеялся, прижался спиной к стене и сел у окна. Он был счастлив, как ребёнок, непонятно от чего. «Мыши – внутри, птицы – снаружи». Он провёл рукой по лицу, несмотря на то, что руки почернели, и вымазал лицо чёрной пылью.

Из темноты коридора появился Мэй. Как всегда, он заикался от волнения.

– Третий! Мы вас ищем. Куда вы пропали? Кто же так делает? Оставляет своих подчинённых на произвол судьбы!

– Мэ-э-эй! – протянул Инкрим и распростёр руки. – Мыши внутри, птицы снаружи, – он нарочно испачкал свой нос, проведя по нему чёрной ладонью.

Наружу выходить не хотелось – холод, мрачное одиночество и таинственное величие башни тянули назад. Но выйти на улицу, всё же пришлось, по настоянию Лилмэи. Яркий свет поначалу слепил. Фред щурился минут пять, хотя и не от света больше, а скорее от нежелания покидать, как он теперь считал, родной дом.

В сопровождении Мэя и полноватого служителя, Инкрим шёл по базару, наполненному суетящейся толпой. Что только здесь ни продавали! Пряности, сладости и фрукты, каким-то непонятным образом наполненные соком; рыбу, хлеб, огурцы, вишню, пироги. Удивляло даже не изобилие вкусностей, а наличие знакомых с детства пирогов или вафель в трубочку. На вид, здесь царило разнообразие, да и на слух тоже – бесчисленное множество разноязыких голосов: женских, мужских и детских. Но вот о запахе сказать такого было нельзя. Запах в той части базара, куда пришли он и двое служителей, доминировал только один. Ненавистный Берроу с детства, он, казалось, преследовал его всю жизнь. Дары моря! Осьминоги, кальмары, лобстеры, креветки, раки, крабы и невообразимое число сортов рыбы – вся эта гадкая масса, что ещё недавно плавала в морях и реках, теперь источала общий зловонный дух.

– Пошли отсюда! – не вытерпел Фред, зажал нос рукой и развернулся.

– Но Инкрим, – обратился полноватый, – мы специально сюда пришли. Мы должны дождаться Аммерта.

– А мы не можем подождать его в другом месте?!

– Аммерт всегда в первую очередь приходит сюда, когда возвращается в город, – объяснил Мэй.

– Ну, Аммерт! Я его ещё не знаю, но уже ненавижу.

Над головами пронеслась на большой скорости птица, не машущая крыльями. Нет, это был не самолёт. Именно птица, не машущая крыльями. По крайней мере, выглядело это чудо именно так. Только вблизи стало видно, что это, всё же самолёт. Но какой он был формы! Аппарат был сделан в форме чайки, отчего издали казался живой птицей, лёгкий как листок бумаги на ветру. Дети радостно приветствовали его и бежали следом, махая руками. Будто в ответ, самолёт сделал «бочку», а затем мёртвую петлю.

– А это может быть Аммерт. Бегом! Бегом за детьми! – чуть не запнувшись о длинные полы рясы, Мэй поспешил за чайкой.

Чайка ещё долго кружила над городом, пока не начала спускаться за городскую черту. Дети успели туда быстрее, а вот Инкриму с Мэем пришлось отыскать улицу, что выходила на площадку для самолётов. Выпустив шасси – множество маленький колёсиков – чайка мягко приземлилась на брюхо, на две узкие каменные полосы, что пролегали по травяной лужайке как рельсы. Крылья плавно наклонились вперёд, препятствуя встречному потоку воздуха, и, проехав несколько сотен метров, самолёт остановился.

– Быстрее, обгоним их! – по-детски обрадовался Мэй, когда даже ребятишки, привыкшие к подобного рода транспорту, не рассчитали тормозной путь.

Чайка остановилась возле того места, где центральная часть города, та, что была с параллельными улицами, перерастала в более хаотичный юго-западный район. Спина птицы открылась, из неё показался человек в сером монотонном костюме и чёрной маске, напоминающей маску для фехтования.

Служитель остановился и разочарованно поднял и опустил плечи.

– Это не Аммерт.

Служители с Инкримом вернулись домой к обеду. Когда Фред вошёл в свою комнату, чтобы переодеться, Илман преподнесла ему чашу в которой курились какие-то чёрные травы.

– Вы сегодня утро просить дым. Вот дым, – сказала она, радостно кивая на чашу.

За обедом собралась огромная семья, и среди них тётя Варавит, Лилмэи с братом, и девочка лет десяти, с лицом, разрисованным синими узорами. У девочки было довольно странное имя. Фреду пришлось переспросить, чтобы убедиться, что он не ослышался. Лазер. Около девочки сидели беременная Илман и её муж – бородатый, угрюмый и неразговорчивый мужчина, по имени Кордо́й. Лазер была их дочерью.

– В свой десять год она уже иметь выбрать себе имя, – гордо сообщила Илман.

– Дорогая, – сказала Варавит. – Третий только недавно в Пангее, и наверняка не знает многих наших обычаев и особенностей. Насколько я слышала, в Сата за тебя имя выбирают родители.

– Эм… да.

– Но разве это не варварство? Лишать детей выбора.

– Вы, например, едите руками из тарелок, сделанных из тыквы. По нашим меркам, это варварство.

– У нас разные понятия о варварстве, – подал голос Кордой, глядя в свою тарелку.

– У нас принято человеку самому выбирать себе имя, когда он достигнет зрелости. До этого, он носит детское имя. А потом человек сам выбирает себе судьбу. А у вас и невесту для жениха подбирают родители, или это уже в прошлом?

– В прошлом.

– Знаете, вождь, я изучала когда-то древнюю историю Мира Полярной Звезды, но плохо знакома с современностью. Мне нравятся только две культуры в Сата. Культура древних эллинов и индуистская. Они к нам ближе всего по духу.

– А правда, что Мир Полярная Звезда весь завалять мусор? – поинтересовалась Илман. – И что там люди поедать друг друг?

Фред поперхнулся, не зная, что ответить. Варавит поругала её за нескромный вопрос и постучала Фреду по спине. Проглотив кусок варёной моркови, он ответил:

– Правда.

– Скажите, у вас ещё сохранились в культуре какие-либо воспоминания, или памятники эпохи «Золотого века»?

– Э-э… да я вообще не разбираюсь в искусстве.

– Речь не об искусстве! Ну, как же? Магия. Титаны. Неужели совсем ничего? А подсознательная память? О богах, о «летающих колесницах»? Да, в конце-концов, об Атлантиде.

– Тётя Варавит, в тот Мире все глухи как пробки. Они даже вчерашние новости не помнят.

– Какой кошмар.

– Вы же вроде язык учите, не?

– Только по фильмам и книгам. Но какой он, ваш Мир?! Изнутри!

– Грязный. Вонючий, – Фред начал терять аппетит. – Жестокий.

– А я не согласна! – запротестовала девочка. – Мир Полярной Звезды – прекрасный Мир! Там много умной техники, и там есть считающие ящики, и полстарс умеют выжигать металл светом.

– Да, действительно, – рассмеялась тётя. – Наша девочка уже тайком бывала в Сата. И что потрясло её – так это визит на один из высокоточных заводов. Ей понравился лазер, настолько, что она решила назвать себя в честь этого устройства.

– А ещё там люди очень добрые и не агрессивные совсем. И там красиво! – девочка-вундеркинд обиделась, встала из-за стола и убежала в свою комнату.

– Ах, дитя, – проводила её взглядом Варавит. – Ну, что же. Теперь, полагаю, можно обсудить и взрослые дела? – она отрезала себе большой кусок капусты и с удовольствием тщательно прожевала. – Вождь? Какие у вас планы?

– Я думал, вы мне скажете. Что я вообще должен делать?

– Завтра заседание городского совета. Будут обсуждать вопрос о вашем статусе. Стоит ли признавать вас реинкарнацией Инкрима-абиса.

– Чтобы было понятно, – прожевав помидор, пояснил Кордой: – «Абис» означает «вождь». Когда мы говорим «Инкрим-абис», мы имеем в виду древнего Инкрима, а никак не тебя. Когда мы говорим о тебе, говорим просто «Инкрим». Ясно?

– Как красно. Он всегда такой? – спросил Берроу, указывая на Кордоя.

– Копатель Колодцев у нас бука, – пошутила Варавит.

– И много колодцев ты выкопал, бородач?

– Что? – он негодующе посмотрел на Третьего.

– Мальчики, мальчики, – засуетилась тётя. – Инкриму надо ещё ко всему привыкнуть. Он многого не знает. Кордой не копает колодцы – его просто так зовут.

– Третий, – вмешался Мэй. – Вам нужно будет учиться, и учиться долго. Пожалуй, лучший вариант – поступить в школу. Как думаешь, тётя Варавит?

– Я думаю, со второй ступени можно начать.

– Это девять – двенадцать лет, – пояснил Мэй.

– Я с девятилетками?!

– Инкрим, у вас нет другого выбора сейчас. Вы очень мало знаете о нашем Мире, о законах, об Энергии, о чантарах, о том, как устроена жизнь в Э́ттоме.

– Что такое эттом?

– Учение, по которому мы живём.

– Ах, ещё и учение!

– Поймите, – настаивал Мэй. – Чантары не верят, что вы настоящий. Было уже четыре ложных Инкрима, а скоро их появится больше. Народ не примет вас просто так. Вам ещё многому надо учиться. Вождь, вы должны отдохнуть перед завтрашним днём. Завтра – заседание совета, и вы не должны выглядеть напряжённым или взволнованным. Пожалуй, лучший способ, – Лилмэи подмигнул, – прогуляться сегодня вечером по центру.

Девочка по имени Лазер, сколько ни старалась, не внушала чувства авторитета. Даже то, что она сидела за столом, а за её спиной была знакомая Фреду со школьных лет чёрная меловая доска, не делало её учительницей. Она была десятилетней девочкой-вундеркиндом, не более того. И всё же, Лазер упорно делала серьёзное лицо, глядя на Фреда и малышей, что сидели вокруг него за партами.

– Это урок английского для вас, ребята, – обратилась она к малышам. – А для вас, Инкрим, это урок жизни.

– Ладно.

Фред попытался изобразить серьёзность.

– Первое, что вам нужно знать, Инкрим, или урождённый Фред Берроу, как человеку, прожившему всю сознательную жизнь в закрытом Мире – это отличие закрытых Миров от открытых. Ваша наука, история в особенности, по большей части, как бы это сказать, половинчата. – Было забавно слушать эту девочку. Фреду начинало нравиться. Он скрестил руки на груди. – Я не говорю, что она полностью лжива, но есть вещи, которые в закрытых Мирах не принято придавать огласке. Во-первых, существование других Миров, или Та́ри. Во-вторых, наличие тонких техник. Обычно, явления, которые действуют, но люди не понимают как, называют магией. В вашем Тари, том, в котором вы, Инкрим, родились, тонкие техники назвали бы магией, потому что люди, живущие в вашем Тари, не имеют представлений об Энергии. Эти явления не вписываются в научную парадигму закрытых Миров, – девочка-вундеркинд развела руки, опустила веки и свела вместе большие и средние пальцы.

Увиденное дальше заставило Фреда открыть рот, податься вперёд и опустить руки на колени. Предметы на столе – мел, перо, чернильница, несколько листов бумаги, карандаш, набор резинок, скрепки и чашка – оторвались от столешницы, поднялись и зависли в воздухе. Затем предметы описали несколько кругов вокруг маленькой учительницы и плавно опустились на стол.

– Энергия пронизывает всё пространство. Она невидима, неощутима, но ею можно пользоваться. Правда, не всем. Потому что Энергия опасна. Цивилизации в нашем Тари, и во всех девяти Тари, разделены на пять типов. В Мире Полярной Звезды, откуда вы родом, таких типов два или, от силы, три. В нашем Тари их пять. Тонкоэнергетические, архаики, модерники, постмодерники и смешанные. Вы сейчас живёте в смешанной цивилизации, под названием Симмаратанская, в стране Симмаратан, в городе, как вы знаете, Чхимтосэн. Архаики – это те, кто намеренно отказались от научно-технического прогресса и тонких техник. Модерники – те, кто следуют пути прогресса в технологиях, но не пользуются тонкими техниками. Такие цивилизации сильны так называемыми «твёрдыми» технологиями – компьютеры, телефоны, машины, ракеты, лазеры и так далее. Постмодерники – это те, кто застряли на одном уровне и не развиваются. Из-за политического или экономического кризиса, войны, эпидемии, либо же по другим причинам. Такие цивилизации, обычно, скоро вымирают. В тонкоэнергетических цивилизациях «твёрдые» технологии намеренно ограничены, зато хорошо развиты тонкие техники. Общество в тонкоэнергетических и некоторых смешанных цивилизациях делится на страты. На самой низшей ступени – тэны. В переводе с таро́сса – нашего языка – слово «тэн» означает «тело» или «человек». Это те, кто не владеют тонкими техниками. Выше них – бахмы. Это те, кто владеют тремя базовыми тонкими техниками, которые также называются ментальными: танса́р, тансу́ф и танху́м. Это, соответственно, чтение мыслей, дальночувствование и, самая опасная, ментальное воздействие. Я – бахм. Не бойся – вмешиваться в чужие мозги у нас не принято. К тому же, при должном уровне подготовки, воздействия легко избежать. Это понятно?

Фред кивнул.

– Также я обладаю тонкой техникой тана́гра – способностью манипулировать предметами без прикосновения. Выше бахмов стоят чантары. Они умеют создавать иллюзии. Над ними – нэфы – те, кто умеют исцелять и убивать, управляя телесными токами. Самые высшие – эйры. Они могут перемещаться в пространстве за мгновение. Ещё они управляют погодой. Самый распространённый тип цивилизации – смешанные. В них допустимы и «твёрдые» технологии, и тонкие техники, но и те, и другие ограничены.

Девочка встала и написала на доске одно слово: «Доктрина».

– За всем следит Доктрина границ. Три тысячи семьсот шестьдесят восемь лет назад закончилась Великая Межмировая война. Стороны заключили договор, действующий по сей день. Полное название договора – Симмаратанская Доктрина Межмировых Границ. За исполнением Доктрины следят организации наблюдателей. В закрытых Мирах они действуют тайно. Смысл Доктрины в том, чтобы война не повторилась, а повториться она может, если какая-нибудь держава совместит «твёрдые» технологии с тонкими техниками. Это как порох и спички. Возможных комбинаций такого совмещения безумно много. Мир Полярной Звезды развивается технологически настолько быстро, что частота смены технологий уже превысила частоту смены поколений. Полстарс уже сейчас могут уничтожить планету несколько раз. А что же будет, если в их руках окажутся ещё и тонкие техники? Конечно, полстарс имеют общие представления об Энергии. Она упоминается в некоторых эзотерических учениях. Она есть и в массовой культуре. Например, «сила» в эпопее «Звёздные войны» великого Джорджа Лукаса, или прана в индуистской мифологии. Но, к счастью для нас и для всех Тари, люди не верят, что Энергия существует на самом деле. Ведь если Мир Полярной Звезды будет уничтожен, то и остальные Тари будут подвержены роковому воздействию. Миры взаимно притягиваются, а судьбы в них повторяются, – Лазер села за стол и положила руки перед собой. – А теперь я хочу, чтобы вы, дети, и особенно вы, Инкрим, восприняли мои слова максимально серьёзно. То, что я показала в классе – лёгкое дуновение по сравнению с ураганом того, на что способна Энергия.

Вечерний город красовался множеством огоньков, которые местные зажигали в честь предстоящего праздника. Светила полная луна, туч в небе почти не было, а северный ветер, что лишь слегка наслаивался на южный воздух, приносил немного прохлады, радуя жителей редкими скромными снежинками. Те медленно кружили над землёй и таяли, не успевая коснуться мостовой.

Ещё днём деревянный район казался грязным и убогим. Теперь, когда народ зажигал ароматические свечи в каждом доме, выставлял на окна лампы и выходил на улицы в нарядных и разноцветных туниках, район преобразился, наполнился красками, оттенками и звуками. Окружающая беднота перестала казаться отталкивающей. Напротив, она стала неповторимо и невыразимо милой.

В небе, один за другим, пронеслось несколько самолётов-птиц, и никогда не устающие дети, с криками «Имме́рти, имме́рти!», погнались за ними. Один ребёнок подпрыгнул и на секунду завис над крыльцом. Мама тут же ловко поймала его за руку, спустила на землю и отругала. Берроу, в какой-то момент, подумал, что спит, или что его обманывает зрение, но через минуту юная девушка, или даже девочка лет четырнадцати, в голубом платье, покружилась вокруг своей оси и, к изумлению Фреда, плавно, как невесомая, взлетела на высоту человеческого роста. Она была чем-то похожа на мальчика, подпрыгнувшего над крыльцом. Наверное, старшая сестра. Своим прыжком она, как бы, дразнила младшего брата, ведь ему не позволяли делать то, что она уже могла. Девочка приземлилась на носочки, и развела руки. Мать подбежала к ней и заботливо потрогала ей щёки, чтобы убедиться, что с дочкой всё в порядке.

В воздухе появился светящийся огонёк, похожий на негаснущий сполох от костра. Он завис на высоте пары метров над мостовой и медленно поплыл, наполняя улицы дополнительным оттенком. За ним вспыхнул и пустился в плавание другой. Молодая пара запускала огоньки из полосатой трубки, напоминающей хлопушку, при этом весело смеясь. Когда «хлопушку» брала в руки девушка, её огоньки получались бледными и пролетали всего несколько метров, а затем гасли. Когда же за дело брался парень, его огоньки выходили яркими, и держались долго. Взяв девушку за руки, он показывал ей, как правильно направлять трубку, дёргать за ниточки и, почему-то, иногда стучал пальцем себе по лбу. Девушка кивала, выдыхала и, сделав серьёзное сосредоточенное лицо, брала трубку в свои руки для новой попытки.

Не только пара занималась подобным – множество людей выстреливали из трубочек летающие огоньки, и те зависали в воздухе, взлетая высоко над крышами, или оседая у самой земли. Каждый получался своего цвета, веса и яркости. Вот уже вся улица была усыпана блеском маленьких звёздочек. Особенно они нравились детям, и те смело брали их в руки, не обжигаясь. Правда, огоньки гасли от этого, превращаясь в маленький чёрный уголёк, пачкающий пальцы.

Когда Инкрим проходил по улицам, узнающие его люди радостно махали. Некоторые подходили к нему и говорили что-то на непонятном языке. Третий из Одиннадцати едва понимал их, и лишь улыбался, смущённо кивая головой. А вот Лилмэи ничего не стеснялся, и обнимал некоторых прохожих, отвечая им что-то на их языке.

– Это похоже на Рождество, – заметил Фред.

– Что, простите?

– Рождество. В том Мире у меня было не так уж много счастливых дней. Только один день в году я радовался по-настоящему. Двадцать пятого декабря. Мачеха Стоунер тогда становилась доброй и мы даже с ней не ссорились. Она красиво одевалась, была такой ласковой, милой. Она угощала меня конфетами. Особенно я любил такие леденцы, в виде трости. Знаешь? Ну, ты, наверное, их не видел никогда. Люблю Рождество! Ненавижу свой день рождения, и все остальные праздники, но вот его… да.

Однако, Фред ещё больше загрустил при воспоминаниях о Рождестве. Ему казалось нелепым, неправильным и абсурдным, что он праздновал его с мачехой Стоунер, когда все остальные дети – со своими родителями. Он не хотел признаваться, но именно Рождество было для него самым грустным, самым тяжёлым из всех праздников.

Пальцы Фреда замёрзли, несмотря на то, что вечер был тёплым. Прохлада северного ветра прошла, и последняя снежинка растаяла в небе. Снова напомнил о себе субтропический климат, в котором и находился Чхимтосэн.

Утро выдалось безоблачным, но не жарким. Умеренный ветерок вовремя отгонял застоявшийся воздух, заменяя его свежим, морским. Зелёное море за окном шептало, что всё будет хорошо. Илман заботливо принесла вождю тазик с тёплой водой и лезвие для бритья. Вода была идеальной температуры. Бреясь, Инкрим ни разу не порезался. Это тоже был добрый знак.

Смотритель принёс новую одежду. При виде её, Фред расхохотался.

– Нет-нет, ну это уже клише! – он повертел в руках один из предметов и рассмотрел его под солнечным лучом. – А она… в ней не жарко будет?

– Это подарок от Рейта Пятого. Зря вы так смотрите, вождь. Кольчуга в нашем Мире – не обязательно для войны. Это признак статуса. Она лёгкая, пропускает воздух. Её носят далеко не только военные.

Тёмно-серые штаны – ещё куда ни шло. Если прищуриться, они сильно напоминали обычные джинсы, только волокна толще. Зато кольчуга из плотной ткани, покрытая чешуёй из чёрных блестящих дисков, напоминала костюм для косплея какого-нибудь популярного фэнтези. Правда, косплея довольно дорогого и тщательно продуманного. Чёрные сапоги на толстой подошве, с мягкими голенищами на шнурках, дополняли картину. В комплекте ещё были кожаные митенки и серебристый пояс с эмблемой в виде всё той же буквы «Y».

– Во все времена военная форма ассоциировалась с отвагой и доблестью, – пояснил Мэй, раскладывая наряд на кровати. – В девятнадцатом веке в Мире Полярной Звезды господа со шпагами ходили на бал.

– Серьёзно?

– Это должно подействовать на городской совет.

Мэй оставался как никогда серьёзен. С дорогой вещью он обходился бережно, гладя каждую чешуйку, словно та была щекой капризной барышни, готовой, чуть что не так, шлёпнуть в ответ. Хотя, кто знает, может этот костюм и таил в себе какие-то секреты? Например, мог бы убить током, если его коснётся чужой.

Мэй оказался прав: по весу кольчуга была не тяжелее свитера. Она легко застёгивалась на боку и пропускала воздух. На ней не было рукавов, но светло-серая лоскутка хорошо контрастировала с ней, и одежда, в целом, не выглядела ни пафосно, ни гротескно. Смущение от такого наряда у Фреда быстро прошло. Он и сам поражался, как быстро он адаптируется к жизни в новом Мире.

Городской совет располагался в восточном районе, что так не полюбился Фреду. Площадь вокруг большого здания сама по себе говорила ступившим на неё: здесь у нас есть правила, и эти правила устанавливает Совет. На это намекал геометрически правильный узор из тёмно-серых ромбов и полос. Даже деревья с тонкими острыми листьями и стройными гордыми стволами, высаженные вокруг площади на одинаковом расстоянии, подчинялись общему порядку. Такое отношение к деревьям, почему-то, казалось Фреду особым видом эстетического садизма, хотя Фред и не отличался патетикой. Ему была ненавистна такая, чуть ли не армейская, линейность. Совсем другим делом был тот причудливый и хаотичный лес, через который буквально ворвалась в этот Мир машина Генриха.

Вход украшали два каменных льва, сидящих симметрично в позе Сфинкса. Внутри был огромный и светлый зал с квадратными колоннами. Такие залы обычно служат для помпезных церемоний. Первым, что пленяло основное внимание, была огромная, метров пяти в высоту, двустворчатая дверь из тёмно-красного дерева. За ней, видимо, и был тот самый зал, где собирались важные шишки.

На заседания пускали только мужчин. Конечно, лучше всего интересы Фреда защитила бы Варавит, но Совет будто нарочно установил новое правило. Поэтому с Инкримом пошли Кордой и Лилмэи. Дойдя до середины зала, оба служителя Культа остановились перед жирной красной чертой. Третий не понял, зачем они это сделали и занёс ногу, чтобы сделать шаг.

– Стой смирно! – шёпотом процедил Кордой, схватив Берроу за ворот. – Тос!

– Что?!

– Тос. Невидимая стена, – пояснил Мэй. – Ни одно административное учреждение не мыслимо без барьеров.

– Чёрт знает, что! – он опустил ногу и встал в один ряд со своими спутниками.

Ожидать пришлось минут двадцать. Кордой стоял терпеливо. Лилмэи обеспокоенно оглядывался. Фред не мог продержаться и минуты. Время от времени, он отходил назад и бродил из стороны в сторону, потом возвращался к полосе. По его ощущению, только на третий час огромная дверь заскрипела. В зал вошли двое в голубых кольчугах, коротких «римских» юбках и с круглыми щитами в руках. Один из них что-то сказал на непонятном языке. Лилмэи перевёл на английский:

– Сожалеем, но Совет сегодня не сможет вас принять.

Фред Берроу шагал по площади при здании Совета, хмуро глядя себе под ноги.

– Какого хрена я вообще тут делаю?

– Мы хотя бы попытались, – попытался утешить Мэй. – Не сегодня, так завтра.

– Нет, какого хрена я делаю в этом Мире?!

– Вы тут родились. Конечно, ваше нынешнее тело родилось в Мире Полярной Звезды. Но ваша прежняя инкарнация жила в Пангее. Со временем, вы вспомните. А пока, остаётся только ждать. Ждать и учиться, Третий!

– Я не хочу ждать, – ответил он неуверенно.

– Боюсь вас обидеть, но мне, если честно, смешно это слышать. Иные реинкарнации ждут месяцами и годами, чтобы их признали. Были в истории случаи, когда приходилось ждать целую жизнь. А вы хотите добиться признания за один день?

– Погоди, а как вы сами поняли, что я – реикарнация? Где доказательства?

– Кайрил это понял. Он собирал о вас сведения. Он мог бы предоставить собранные доказательства Совету, но это всё равно заняло бы месяцы. В Совете очень не любят признавать реикарнации, тем более, великих людей. Ну, и уж тем более того, кто основал этот город. Теперь они будут постоянно ставить палки в колёса.

– В общем, ты – наивный дурак, – только и дополнил Кордой. Фреду захотелось ударить Кордоя. Сильно, смачно, по его бородатой физиономии. Фред только сжал кулаки и сосчитал про себя от пяти до одного.

– Ладно, бородач. Спишем на первый раз.

– А потом что? – Кордой плюнул под ноги.

– Слышь, ты! – одним шагом, Фред оказался прямо перед лицом бородача. Тот не повёл и бровью. С полминуты Фред буравил его взглядом. – Это мой город. Ещё одна такая выходка, и ты будешь вылизывать мостовую.

– Твой, да?

Толчок. Несильный, в плечо, открытой ладонью. Фред даже не пошатнулся. Но всё же, это была обида. За такое в Джейн энд Финч могли проделать дырку во лбу. Обида прожигала Фреда изнутри. Он готов был сорваться и впиться Кордою пальцами в горло. Кордой же, как будто, оставался холоден. Он был семейным человеком и долго тренировал в себе сдержанность, но сейчас поблизости не было ни его жены, ни дочки.

– Х-хватит, оба! Разо-разойдитесь! – вмешался Мэй. – Что на-на вас нашло? Т-третий! Кордой!

Кое-как, Мэю, всё же, удалось уговорить обоих разойтись. Дальше шли порознь и молча. Кордой – на несколько шагов впереди. Мэй – возле Фреда.

Трое миновали восточную часть города и вновь окунулись в район бедноты. Ряды деревянных домов и черепичных скатов, кое-где отвалившихся, выглядели угрюмо, словно и не было праздника.

– Поймите, в Совете сидят одни скептики. Да к тому же эти… старманы.

– Ты хотел сказать старпёры?

– Да! Наверное. Им не доказать, что вы – тот самый. Они скорее поверят, что Луна – это блин, чем в то, что вы – реаинкарнация Инкрима-абиса.

– Тогда зачем это всё?! В чём смысл? – Фред резко остановился. – Вдруг, я и правда не вождь, Мэй? Что я тогда здесь делаю?

– Знаете что? Как бы они там ни спорили, эти политики, советники, судьи… вспомните народ вчера вечером. Их лица. Люди вам верят. Они не верили так ни одному Лжеинкриму. Они радостны и предвкушают новую эру. Легенды их детства сбываются! Скоро произойдёт событие, о котором мечтали их деды и прадеды. И́нкрим-роу́м, наконец, обретёт своего хозяина. Не сегодня, так в следующий раз.

– Как ты сказал? Инкрим-роум?

– Инкрим-роум. Этот город назвали в честь вас.

– Я думал, он… как его… на «Ч». «Чичен…».

– Чантары называют его Чхимтосэном, что означает, всего-навсего, «шестистенка». Примитивно и скучно. Но есть и древнее название – Инкрим-роум. Мы, в Культе, предпочитаем его. Это память о временах, когда наш город был столицей. Дань уважения истории.

Фреда осенило. Он выправил осанку и оглядел улицу.

– Мне нужна пиар-кампания, – заявил он.

– Простите, не совсем понял.

– Я должен стать популярным, ведь так? Это как… предвыборная гонка! – он щёлкнул пальцами, радуясь своей догадке. – Мэй, – Фред схватил его за плечи. – За что больше всего уважают в этом Мире?

– За подвиги.

– А как совершить подвиг?

– Нужно сделать то, на что не решились бы другие.

– Я сделаю это, Мэй!

– Инкрим, подождите, – он мягко убрал руки вождя со своих плеч. – Вам ещё надо учиться. Вы ведь не знаете ничего об Эттоме, о нашем Мире!

– У меня есть учитель.

– И где он?

Отвечать на вопрос не пришлось. Лилмэи сам себе удивился, что не услышал этого первым. Ликующая толпа заполнила улицы, приветствуя человека, что буквально минуту назад объявился в городе. Точнее, над ним. Выполненный в форме ласточки, над Инкрим-роумом кружил самолёт, будто щепка в круговороте, вытворяя такие кульбиты, с которыми ни за что не сравнился бы полёт вчерашнего лётчика. Ласточка разгонялась, пикировала, уходила в штопор, разворачивалась по параболе и снова взмывала в небеса. В качестве изюминки, она поразила зрителей фигурой «колокол», придуманной в Сата русскими асами. Ласточка зависла в воздухе носом вверх на нулевой скорости, затем раскачалась и, под взволнованные женские «ахи», опрокинулась носом вниз, после чего резко набрала скорость, чтобы вернуться в горизонтальный полёт.

– Аммерт! Аммерт! – кричали люди и восторженно тянули руки к небу.

– К сожалению, это опять не он, – развёл руками смотритель. – У Аммерта совсем другой воздушный корабль.

– Не важно, – сказал Инкрим, глядя вверх. Когда птица скрылась из виду, он похлопал Мэя по плечу и зашагал вперёд.