Читать книгу Река Богов - Йен Макдональд - Страница 12

– Так это, мисс Дурнау, ваша лучшая идея, – сказал Томас Лалл, сидя за широким столом, на котором лежала папка с ее резюме и презентацией. Из панорамного окна за его спиной открывался вид на широкие просторы Канзаса в самый жаркий июнь столетия. – Где же вы были, когда она пришла вам в голову?

(Это флэшбек, который всплывает перед глазами Лизы на расстоянии двадцати двух часов полета от МКС и двадцати шести – от Дарнли-285. Лиза накачана медикаментами и упакована в мешок, прикрепленный к внутренней стене отделяемого отсека. Она не должна мешать капитану Бет, у которой слегка заложило правую ноздрю – воздух у нее из носа вырывается с ритмическим посвистыванием. Во вселенной Лизы этот назойливый звук дыхания пилота постепенно становится самым существенным раздражителем.)

Такого июня раньше не бывало. Об этом с уверенностью говорят сотрудники аэропорта, девушка в автопрокате, мужчина из университетской охраны, у которого она спросила дорогу. Тут вам не просто горячие воды у берегов Перу или угасающая энергия Гольфстрима. Здесь климатологи вошли в ту зону неизвестности, в которой любые предсказания теряют смысл. Томас Лалл пролистал ее резюме, взглянул на первый лист презентации и, когда она показала ему первый слайд, остановил ее резаным мячом вопроса.

Лиза Дурнау до сих пор прекрасно помнит всплеск собственного возмущения. Пришлось положить ладони на бедра и крепко сдавить их, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда она отняла руки, на брюках остались два потных отпечатка – словно талисманы от сглаза.

– Профессор Лалл, я стараюсь вести себя профессионально и, думаю, это обязывает вас как профессионала уделить мне внимание.

Лиза могла остаться в Оксфорде. Там она была счастлива. Карл Уокер все на свете отдал бы ради того, чтобы удержать ее в Кибле [32]. Из захолустья, где все еще преподавалось интеллектуальное проектирование, совершенно раздавленными возвращались и более блестящие докторанты, нежели она. Но если бы главный центр по исследованию кибержизни располагался на холме в Библейском поясе [33], Лиза Дурнау обязательно поехала бы и туда. Еще до развода родителей она отвергла христианскую вселенную, которой жил ее отец, но пресвитерианское упрямство и привычка полагаться на собственные силы прочно впечатались в генетический код Лизы. И она ни при каких обстоятельствах не позволит этому мужчине поколебать ее уверенность в себе.

– Вы можете привлечь мое внимание прежде всего ответом на заданный вам вопрос, – ответил Томас. – Я хочу знать источник вашего вдохновения. Хочу представлять, как у вас протекает творческий процесс. Ощутить вместе с вами те мгновения, когда инсайт освещает вашу личную вселенную, подобно яркой вспышке молнии. Мгновения, когда вы можете проработать семьдесят часов подряд на кофе и декседрине, потому что стоит лишь на секунду отвлечься – и все будет потеряно. Мгновения, когда идея вдруг материализуется из абсолютной доселе пустоты. Я хочу знать, как, когда и где она, эта идея, посетила вас. Наука – это творчество. Все остальное меня не интересует.

– Окей, – сказала Лиза Дурнау. – Это случилось в женском туалете на вокзале Паддингтон в Лондоне, в Англии.

Профессор Томас Лалл расцветает улыбкой и откидывается на спинку кресла.

Группа когнитивной космологии встречалась два раза в месяц в кабинете Стивена Зангера в Империал-колледже в Лондоне. Одна из тех вещей, до которых у Лизы Дурнау когда-нибудь должны были дойти руки – вроде того, чтобы научиться жить по средствам или завести детей, – но, вероятно, не дойдут никогда. Карл Уокер передавал ей отчеты о работе группы и резюме заседаний. Это щекотало интеллект, и у Лизы не имелось ни малейшего сомнения в том, что участие в деятельности группы будет способствовать ее карьерному и научному росту, но они подходили к делу с квантово-информационной позиции, а мысли Лизы двигались в направлении топологических кривых.

Затем в протоколах встреч наметился сдвиг в сторону рассуждений о возможности существования искусственного интеллекта в виде параллельной вселенной, выраженной компьютерным кодом. Это уже была ее епархия.

Целый месяц Лиза сопротивлялась, пока Карл Уокер не пригласил ее как-то в пятницу на обед, который завершился в ямайском ресторане в полночь распитием «Гиннесса» и покачиванием под даб. Два дня спустя она сидела в конференц-зале на пятом этаже, завтракая круассанами с шоколадом, и очень широко улыбалась высказываниям ведущих ученых страны относительно места интеллекта в структуре Вселенной.

Но вот кофейные чашки были наполнены заново, и обсуждение началось. Лиза с трудом поспевала за дискуссией, развивавшейся с невероятной скоростью. Протоколы не давали даже отдаленного представления о ее широте и разнообразии. Лиза чувствовала себя неповоротливым толстяком в баскетбольной команде, который постоянно теряет мяч. К тому моменту, когда ей удалось бы получить слово, ее мнение отвечало бы тезису, высказанному три идеи назад, а темп разговора все нарастал.

Солнце поднималось над Гайд-парком, и Лиза Дурнау почувствовала, как постепенно ее охватывает отчаяние. Коллеги мыслили ярко, блестяще, быстро, но почти все в их рассуждениях было ложно, ложно, ложно, а ей не удавалось и слова вставить, чтобы поправить их. Дискутирующим уже начинала надоедать тема беседы. Они выжали из нее всё и теперь собирались двигаться в другом направлении. А это значило, что Лиза может потерять самое важное для себя. Ей просто необходимо было высказаться – и прямо сейчас.

Правая рука Лизы лежала на широком дубовом столе. Она медленно подняла ее. Взгляды присутствующих невольно устремились на девушку. Внезапно воцарилось странное напряженное молчание.

– Извините, – произнесла Лиза Дурнау. – Могу я вставить словечко? По-моему, вы все ошибаетесь.

Вслед за этим она высказала идею о том, что жизнь, разум и сознание стали следствием неких фундаментальных принципов Вселенной – столь же механически, как силы физики и материя. Что КиберЗемля представляет собой модель иной вселенной, которая может существовать в пространстве поливерсума, – вселенной, где разум является не эпифеноменом, а фундаментальной составляющей, как константа тонкой структуры, как омега, как размерность пространства. Вселенная, которая мыслит. Как Бог, добавила Лиза.

Едва она произнесла эти слова, как тут же узрела массу прорех и натяжек, о которых не подумала раньше, и уже знала, что все сидящие за столом тоже их заметили. Она слышала свой задиристый голос, – такая наглая, такая уверенная, что добудет все недостающие ответы в двадцать четыре часа. Закончилась ее речь жалким извиняющимся бормотанием.

– Спасибо вам, – сказал Стивен Зангер. – Мы услышали много интересных идей.

Ему даже не дали закончить предложение. Первым с места вскочил Крис Драпье из кембриджского отдела искусственного интеллекта третьего уровня. Он был самым грубым, самым громогласным и придирчивым из присутствующих: кроме того, Лиза поймала его за визуальной оценкой размеров ее задницы в очереди за кофе. Нет никаких причин привлекать deus ex machina [34] там, где квантовые расчеты все уже давно расставили по местам. Это витализм… нет, хуже – мистицизм. Следующей выступала Викки Макэндрюс из Империал-колледжа. Она зацепила одну из слишком явно выбивавшихся нитей в логических построениях Лизы, потянула за нее, и вся конструкция развалилась. У Лизы ведь не было ни топологической модели ее мира, ни даже механизма описания мыслящей вселенной.

Единственное, что Лиза слышала, – непрекращающееся жалобное хныканье, которое раздается в голове в те мгновения, когда так хочется расплакаться. Она сидела среди пустых кофейных чашек и крошек от круассанов, совершенно уничтоженная. Она ничего не знает. Она бесталанна. Она вела себя нагло, вызывающе и глупо тогда, когда любой здравомыслящий аспирант сидел бы тихо, внимательно слушал, подобострастно кивая, а при необходимости наполнял чашки мэтров свежим кофе и разносил пирожные. Ее звезда закатилась.

Стивен Зангер попытался было сказать несколько утешительных слов, но Лиза уже не слышала его, ибо была полностью и окончательно раздавлена. Она рыдала всю дорогу через Гайд-парк и затем по Бейсуотер до вокзала Паддингтон. В привокзальном ресторане опорожнила половину бутылки десертного вина, так как из всего того, что предлагалось в меню, именно оно, как ей показалось, способно было по-настоящему и достаточно быстро вернуть ее в нормальное состояние. Лиза сидела за столом, дрожа от стыда, слез и уверенности в том, что ее карьера закончена. Она не способна на то, что от нее требуют, она вообще не понимает, что они имеют в виду.

Мочевой пузырь воззвал к ней за десять минут до отправления поезда. Она сидела в кабинке, спустив джинсы до колен, и старалась всхлипывать как можно тише, ибо акустика лондонских вокзальных туалетов такова, что любой звук разносится вокруг с удесятеренной силой.

И тут Лиза прозрела. Она не могла конкретно сказать, что именно она увидела, таращась на дверцу кабинки, так как это не имело ни формы, ни очертаний, не выражалось ни в словах, ни в теоремах. Но оно было, оно реально существовало – в своей абсолютной полноте и невыразимой красоте. И еще – простоте, невероятной простоте.

Лиза Дурнау вылетела из кабинки, бросилась к киоску с канцелярскими принадлежностями, купила блокнот и большой маркер. Потом побежала к поезду. Но так и не села на него: где-то между пятым и шестым вагоном ее словно молнией ударило. Она в точности поняла, что именно ей делать. Всхлипывая, она опустилась на колени на платформе и дрожащей рукой попыталась записать то, что ей явилось, в виде уравнений. Идеи лились потоком. Люди обходили Лизу, не обращая никакого внимания на происходящее. Всё в порядке, хотелось ей сказать им. В настолько четком порядке!

Теория М-звезды. Она была перед ней во всей своей полноте. Как Лиза могла не видеть ее раньше? Одиннадцать измерений, сложенных в набор форм Калаби-Яу [35], три из них расширены, одна подобна времени, семь свернуты до планковской длины.

Однако пробелы в структурах определяли энергетическую суть суперструн, и вот эти-то гармоники и были фундаментальными физическими свойствами. Лизе оставалось лишь смоделировать КиберЗемлю как пространство Калаби-Яу и показать его эквивалентность физическим возможностям в теории М-звезды. Все это уже было в структуре. Перед ней была реальная вселенная, которая могла быть полностью симулирована на компьютере. Во вселенной Лизы разум являлся частью ткани реальности, а не хрупким образованием, заключенным в эволюционирующую углеродную оболочку, как на нашем крохотном шарике, в нашем уголке поливерсума. Просто. Так просто.

Всю дорогу до дома в поезде Лиза проплакала от счастья. Вспышки радости заставляли ее частенько выбегать на улицу и блуждать по Оксфорду на протяжении всей недели, в течение которой она пыталась записать свои мысли. Все здания, улицы, магазины и люди, мимо которых проходила Лиза, наполняли ее головокружительным восторгом перед бытием и человечеством. Она была влюблена во всех и вся.

Стивен Зангер листал ее записи, и с каждой страницей его улыбка становилась все шире. Наконец он произнес:

– Вы их уделали, этих придурков.

И теперь, сидя в чрезмерно кондиционированном кабинете Томаса Лалла, Лиза Дурнау все еще ощущала эмоциональные отблески той давней вспышки радости, похожие на микроволновое эхо жара Большого взрыва.

Лалл развернул кресло и наклонился к ней.

– Что ж, ладно, – сказал он. – Но я хочу, чтобы вы имели в виду две вещи относительно здешних мест. Климат тут отвратный, зато люди очень дружелюбны. Будьте с ними повежливей. Они могут вам пригодиться.

Чтобы немного поразвлечь Томаса Лалла, доктор Дариус Готце запасся записью классической английской комедии «Это снова он». Она лежит в багажнике трехколесника, на котором теперь не без труда преодолевает песчаные колеи Теккади.

Дариус предвкушает, как сейчас загрузит файл в компьютер профессора Лалла – и звучный голос запоет песню-заставку к пьесе. «Этой записи уже сто пять лет! – скажет он. – Вот что слушали в подземке, когда немецкие бомбы падали на Лондон».

Доктор Готце коллекционирует старинные радиопередачи. Он частенько заходит на завтрак к Томасу Лаллу на его лодку, и они сидят под пальмовым навесом, попивая чай и слушая такой чуждый им юмор тараторящих болванов из гиперреальной комедийной программы Криса Морриса «Синий джем». Готце питает особую слабость к радио Би-би-си. Он вдовец, бывший педиатр – и в глубине души классический британец. Доктор очень жалеет, что Томас Лалл не разделяет его любви к крикету. В противном случае можно было бы подробно разобрать с ним комментарии к тесту Ричи Бено.

Доктор едет по тропе, что проложена рядом с заводью, распугивая кур и отмахиваясь от обнаглевших собак. Не тормозя, поворачивает старенький красный трехколесник на переходные мостки – и дальше на длинный кеттуваллам с циновками на крыше. Данный маневр он проделывал уже много раз. И еще ни разу не свалился в воду.

На крыше лодки Томас Лалл начертал тантрические символы, а на корпусе – ее название: Salve Vagina.[36] Местные христиане воспринимают это как грубое оскорбление в свой адрес. К Лаллу даже приходил священник, дабы об этом проинформировать. Томас Лалл в ответ проинформировал, что примет от него (священника) критику в свой (Томаса Лалла) адрес только в том случае, если она будет высказана на такой же правильной латыни, на какой написано название его лодки.

Небольшая спутниковая тарелка прикреплена к самой высокой точке на покатой крыше. На корме урчит спиртовой генератор.

– Профессор Лалл, профессор Лалл!.. – зовет доктор Готце, заглядывая под низкий навес и высоко подняв файловый проигрыватель. Как обычно, от плавучего дома за версту несет благовониями, спиртом и остатками трапезы. Звучит квинтет Шуберта, самая середина. – Профессор Лалл?..

Доктор Готце находит Томаса в маленькой чистенькой спальне, напоминающей деревянную скорлупу. Рубашки, шорты, носки Лалла разложены на белоснежной простыне. Лалл обладает умением идеально складывать футболки: боковые швы к середине, затем загнуть трижды. Сказывается жизнь, проведенная на чемоданах.

– Что случилось? – спрашивает доктор.

– Настала пора отправляться в путь, – отвечает Томас Лалл.

– Женщина, да? – осведомляется Готце. Сексуальные аппетиты и успех Томаса Лалла у девиц с пляжа всегда ставили доктора в тупик. В позднем возрасте мужчина должен быть самодостаточным, а не обременять себя.

– Можно и так сказать. Я встретил ее вчера вечером в клубе. У нее был приступ астмы. Я ее спас. Всегда находится какой-нибудь умник, пытающийся подогреть коронарные артерии с помощью сальбутамола. Я предложил научить ее нескольким приемам по методике Бутейко, а она сказала: «Увидимся завтра, профессор Лалл». Ей было известно мое имя, Дариус. Значит, пора уплывать отсюда.

Когда доктор Готце познакомился с Томасом Лаллом, последний работал в антикварном магазине, где продавали старые записи, – обычный пляжный бездельник среди древних компактов и винилов. Готце был пенсионером, незадолго до того овдовел и находил утешение в коллекционировании древностей. В этом сардоническом американце он обнаружил родственную душу. Они проводили целые часы за беседой, обменивались записями. Но прошло не меньше трех месяцев, прежде чем доктор решился в первый раз пригласить мужчину из лавки аудиозаписей к себе на чашку чая.

Во время пятого званого чаепития, плавно перешедшего в вечерний джин, сопровождавшийся созерцанием потрясающего заката на фоне пальм, Томас Лалл сообщил Готце свое настоящее имя и род занятий. Поначалу доктора охватило чувство брезгливости: он подумал, что человек попросту патологический лжец. Затем место брезгливости заняло ощущение ненужной нравственной обузы: он совсем не хотел становиться восприемником потери и ярости этого человека. В конце концов Готце почувствовал себя в некотором смысле избранником судьбы, обладателем секрета международного масштаба, за раскрытие которого новостные студии заплатили бы миллионы. И ощутил настоящую гордость. А потом подумал, что и сам искал в Томасе Лалле того, кому можно было бы довериться и излить душу.

Доктор Готце опускает проигрыватель в карман пиджака. Никаких старых записей сегодня. Да и вообще – наверное, больше никогда. Томас Лалл берет томик Блейка в твердой обложке, который лежит у него рядом с постелью везде, где бы он ни ночевал. Держит книгу в руке, будто оценивая ее тяжесть, а затем кладет в сумку.

– Заходите, кофе вот-вот сварится.

Задняя часть лодки выходит на импровизированную веранду с крышей из вездесущих пальмовых листьев. Доктор Готце молча ждет, пока Томас Лалл нальет две чашки кофе, который он вообще-то не очень любит, и следует за ним к двум уже ставшим такими привычными местам. В воде, которая градуса на два холоднее и немногим светлее, нежели кофе, плещется детвора.

– Итак, – говорит доктор Готце, – куда же вы направитесь?

– На юг, – отвечает Томас Лалл.

До этих своих слов он вообще не задумывался о направлении дальнейших странствий. С того мгновения, когда Лалл впервые причалил у берега здешней заводи, он дал понять себе и окружающим, что пробудет здесь недолго: ветер переменится и унесет его. Ветер дул, пальмы раскачивались под его порывами, облака проносились по небу, не проливая ни капли дождя, а Томас оставался на месте. Он постепенно пришел к тому, что полюбил эту лодку, полюбил бытие пляжного бродяги без корней – что было неожиданно.

Но той девице стало известно его имя.

– Может быть, в Шри-Ланку…

– Остров демонов, – замечает доктор Готце.

– Остров пляжных баров, – говорит Томас Лалл.

Звучит Шуберт. Детвора в воде плещется и ныряет:

маленькие улыбающиеся лица усыпаны блестящими капельками воды. Но мысль об отъезде уже засела в голове Томаса Лала и теперь не даст ему покоя.

– Возможно, я даже доплыву до Малайзии или Индонезии. Там есть такие острова, где тебя никто никогда в лицо не узнает. Открою симпатичную маленькую школу дайвинга. Да-а. Я бы мог. Черт, не знаю.

Он круто поворачивается. Доктор Готце тоже что-то почувствовал. Жизнь на воде формирует в человеке чувствительность к вибрациям, как у акулы. Salve Vagina едва заметно покачивается – кто-то идет по мосткам. Ступает на борт.

– Эй? Тут очень темно. – Аж заглядывает под навес. На ней то же свободное платье серого цвета, что и накануне вечером. При дневном свете ее тилак еще больше бросается в глаза. – О, извините, у вас доктор Готце. Наверное, мне лучше зайти позже…

«Наверное», – соглашается про себя Томас Лалл. Ее боги дали тебе этот единственный шанс, прогони ее, исчезни сам и не оглядывайся. Но она знала, как его зовут, еще до их встречи, а теперь оказывается, что ей известно и имя доктора.

Томасу Лаллу никогда не удавалось отказаться от решения загадки.

– Нет-нет, оставайтесь, выпейте кофе.

Аж принадлежит к типу тех людей, у которых улыбка полностью преображает лицо. Она хлопает в ладоши, по-детски обрадованная.

– С большим удовольствием, спасибо.

И вот теперь он пропал.

На часах появляется цифра «тридцать», и Лиза Дурнау выплывает из глубин воспоминаний. Космос, решает она, это место для того, чтобы надираться вдрызг.

– Эй, – хрипит Лиза. – Вода тут есть?

Она чувствует, как затекли все ее мышцы.

– Трубка справа от вас, – отвечает капитан Бет, не поворачивая головы.

Лиза вытягивает шею, чтобы высосать из трубки немного теплой и затхлой дистиллированной воды. Дружки женщины-пилота в заднем отсеке станции болтают и флиртуют с командиром. Никогда не прекращают ни того, ни другого. Лиза не может не задаться вопросом, а доходит ли у них когда-нибудь до дела? Или же они настолько ослаблены длительным пребыванием в космосе, что от траха могут и переломиться?

Внезапно еще одно воспоминание наплывает на нее.

Она снова в Оксфорде, на пробежке. Как Лиза любила бегать по этому городу! Как щедр Оксфорд на удобные дорожки и зеленые лужайки! И студенты там традиционно спортивные.

Она бежит по своему старому маршруту, вдоль канала, через полянки Крайст-чёрч, по Беар-лейн, затем, лавируя среди прохожих, к воротам церкви Всех Душ, а оттуда – на Паркс-роуд. Этот путь очень нравился Лизе, она чувствовала себя здесь уверенно. Ступни касались знакомой, приятной земли. Сегодня она повернула мимо заднего фасада Мертона через Ботанический сад к колледжу Магдалены, где должна была проходить конференция.

Оксфорду идет лето. Студенты группками сидят на траве. Глухой стук мяча и крики – играют в европейский футбол – звуки, которых ей так не хватало в Америке. Еще Лизе очень недоставало света, того особого английского золотистого света, который заполняет окружающий мир, когда день начинает клониться к закату, обещая восхитительный вечер.

На тот вечер у нее был запланирован душ после пробежки, быстрый просмотр отчета о совершенно непредвиденном массовом вымирании морских обитателей на Альтерре, а затем ужин в обеденном зале университета – вполне официальное мероприятие с фраками и смокингами, завершавшее конференцию. Насколько же приятнее находиться здесь, на многолюдной улице, залитой золотистым светом, который мягким мотыльком скользит по обнаженным участкам кожи.

В комнате ее ждал Лалл.

– Рад тебя видеть, Эль Дурнау, – сказал он. – Рад тебя видеть в этих нелепых лайкровых шортиках в обтяжку, и в маленьком-маленьком топике, и с бутылкой воды в руке.

Лалл сделал шаг к ней.

– Я собираюсь снять с тебя эти смешные шортики прямо сейчас.

Обеими руками он рванул вниз шорты и трусики. Лиза Дурнау вскрикнула. Одним движением содрала с себя спортивный топ, сбросила кроссовки и прыгнула на Лалла, обвив его ногами. Так, прижавшись друг к другу, они направились в ванную.

Пока Томас скидывал с себя одежду, проклиная эластичные носки, Лиза включила душ. Он вломился следом и прижал ее к кафелю стены. Лиза, работая бедрами, вновь обхватила Томаса ногами, попыталась направить его член себе во влагалище. Лалл отступил, осторожно отстранив ее. Лиза откинулась, оперлась на руки и застыла, крепко обхватив ногами Томаса. Наклонился вперед и вошел в нее языком. Почти захлебываясь в потоке воды и почти теряя сознание от удовольствия, Лиза хотела закричать, но сумела побороть это желание. И от того, что ей удалось сдержаться, она получила еще большее наслаждение. Задыхаясь, она тонула, перевернутая вниз головой; затем снова крепко сжала Лалла бедрами: он подхватил ее, мокрую, обвивающуюся вокруг него, швырнул на постель и трахал под вечерний звон оксфордских колоколов.

В университетском банкетном зале она сидела рядом с аспирантом из Дании, у которого глаза горели от счастья: ведь он получил возможность побеседовать с самой создательницей проекта «Альтерра». Сидя во главе стола, Томас Лалл обсуждал проблемы социал-дарвинизма и генной инженерии с самим Мастером. Лиза лишь однажды бросила взгляд в его сторону, услышав слова: «Уничтожьте браминов сейчас, пока их не так много».

Таковы правила. Отношения конференций. На одной все начинается, на последующих доходит до апогея. Когда же настанет время неизбежного разрыва, условия расставания будут оговорены в промежутке между панельными дискуссиями.

Но до той поры секс был восхитителен.

Лиза Дурнау всегда думала о сексе, как о чем-то, с чем полный порядок у других, но что не входит в ее жизненный сценарий. Уж не настолько это фантастическое занятие. Она вполне счастливо могла жить и без него. И вдруг с самым неожиданным человеком Лиза открыла в себе сексуальность, куда могла привнести и свой природный атлетизм.

Ей встретился партнер, который любил ее потную, пахнущую солью, в ее обожаемой спортивной экипировке, любил al fresco [37] и al dente [38], и их секс был приправлен всем тем, что на протяжении почти двадцати лет хранилось в запертых подвалах ее либидо. Ведь спортивная дочурка пастора Дурнау не может заниматься такими вещами, как игры в изнасилование и тантрический секс.

В то время конфидентом Лизы была ее сестра Клер, жившая в Санта-Барбаре. Они проводили вечера у телефона, в подробностях обсуждая грязные детали и вульгарно хохоча. Женатый человек. Ее босс. Теория Клер гласила, что Лиза смогла развернуться в своих фантазиях именно по той причине, что ее отношения с Лаллом были аморальны и настолько засекречены.

Все началось в Париже в зале ожидания для вылетов Терминала 4 аэропорта Шарля де Голля. Вылет в Чикаго задерживался. Какая-то ошибка в авиадиспетчерских системах в Брюсселе ввергла в полный хаос работу всех аэропортов вплоть до Восточного побережья США. Рейс ВАА142 откладывали уже на целых четыре часа. Предшествующая неделя оказалась для Лизы и Лалла особенно изнурительной, так как им в столкновении с группой французских неореалистов пришлось яростно отстаивать мысль Лалла о том, что термины «реальное» и «виртуальное» суть совершенно бессмысленные слова. К моменту приезда на аэродром Лизе хотелось только одного: как можно скорее добраться до своей веранды и проверить, исправно ли господин Чекнаворян, сосед, поливал ее травы.

На табло появилось сообщение, что вылет снова откладывают – на шесть часов. Лиза застонала. Она уже сообщила о своем прибытии по электронной почте. Скорректировала счета. Просмотрела «Альтерру», которая в данный момент переживала относительно спокойную фазу в развитии между двумя бурными вспышками эволюции. Было три часа утра, и от усталости, скуки и досады, из-за которых Лизе казалось, что преддверие ада временно перенесли в зал ожидания парижского аэропорта, она опустила голову на плечо Томасу Лаллу. И почувствовала, как его тело подается навстречу. Еще мгновение – и они целовались. За этим последовало быстрое перемещение в сторону душевой аэропорта, где служитель протянул им два полотенца, прошептав: «Vive le sport!»

Ей всегда было приятно общество Лалла: великолепный рассказчик, он обладал блестящим чувством юмора. Кроме того, у них имелось много общего во взглядах на жизнь. А еще – любимые фильмы и книги. Даже еда. Легендарные обеды «Мексиканская пятница». Все это было далеко от того траха по-собачьи, который они устроили на влажном кафеле душевой Терминала 4, но, если подумать, не так уж сильно. Где еще начинается любовь, как не за соседней дверью? Ты влюбляешься в то, что видишь каждый день. В парня, который живет по соседству. В коллегу, сидящего рядом. В друга противоположного пола, который понимает тебя лучше всех остальных.

Лиза знала, что в ней всегда жило какое-то чувство к Томасу Лаллу. Она просто не могла подыскать ему название – или как-то реализовать его до того момента, когда усталость, нервное напряжение и расстройство ослабили ее Лиза-Дурнауность.

У Лалла было такое и раньше. Лиза знала все имена, многих знала и в лицо. Он рассказал ей о своих женщинах, когда остальные вернулись к своим партнерам и семьям, а они вдвоем остались в компании кувшина «Маргариты» и догорающих масляных ламп. Никаких шашней со студентками: жену Лалла слишком хорошо знали на кампусе. Обычно он затевал интрижки во время конференций, и связь длилась всего одну ночь в промежутке между двумя днями работы научного форума. Хотя однажды Лалл замутил по электронной почте с писательницей из Сосалито. А вот теперь очередная зарубка на столбике его кровати – Лиза. Она не знала, где и как все закончится. Но пока они оставались частыми гостями в различных душевых.

После обеда и приема с коктейлями Томас и Лиза вырвались из бесконечного круга ученой болтовни и направились к Черуэлл-Бриджес, в более дешевый район. Здесь располагались студенческие бары, еще не ставшие жертвой корпоратизации. Одна выпитая пинта легко переходила в две, а затем и в три: им полагалось шесть бокалов эля от заведения в подарок.

Где-то на четвертой пинте он остановился и сказал:

– Эль Дурнау. – Она любила это имя, которое он ей дал. – Если что-то случится со мной – не знаю, правда, что люди имеют в виду, произнося эту фразу, – так вот, если что-то случится со мной, ты обещаешь позаботиться об «Альтерре»?

– Боже, Лалл! – А она называла его так. Лалл и Лиза Дурнау. Слишком много «л» и «а». – Что должно случиться? Ты же не болен… чем-то?

– Нет-нет-нет. Просто никогда ведь не знаешь, что тебя ждет. Я уверен, что могу полностью положиться на тебя в том, что ты не бросишь «Альтерру». И в том, что ты не дашь им присобачивать долбаные баннеры «Кока-колы» на облака.

Когда они возвращались в кампус по теплой и шумной ночи, Лиза сказала:

– Конечно же, я позабочусь. Если ты сможешь уладить дело с факультетом, я позабочусь об «Альтерре».

Два дня спустя они прилетели в Канзас-Сити на последнем ночном самолете: за ними сразу же закрыли здание аэропорта. Лиза до такой степени устала, что не заснуть в машине ей удалось только из-за джет-лега. Она высадила Томаса Лалла на его огромной зеленой лужайке у дома на окраине.

– Увидимся, – прошептала Лиза.

Она уже достаточно хорошо его знала, чтобы не ожидать прощального поцелуя, даже в три часа ночи.

К тому времени, когда она поднялась по ступенькам веранды, открыла дверь-ширму, бросила дорожную сумку в прихожей, Лиза чувствовала, как накопившаяся за несколько часов усталость буквально разрывает ее тело на части. Она направилась к своей большой постели. Раздался сигнал наладонника. Она решила не отвечать. Но это был Лалл.

– Ты не могла бы приехать? Кое-что случилось.

У него никогда раньше не было такого голоса. Испуганная, полная дурных предчувствий Лиза вела машину по тусклым предрассветным кварталам. На каждом перекрестке воображение подхлестывало ее ожидания и страхи, но за всем стоял главный кошмар: их раскрыли.

В доме Лалла во всех комнатах горел свет, а двери были распахнуты настежь.

– Где ты? – громко спросила Лиза.

– Здесь.

Томас сидел на старом раскладном диване, который Лиза помнила по факультетским вечеринкам и по воскресным вылазкам за город. Диван и два книжных шкафа – вот и вся мебель, оставшаяся в комнате. Остальное вынесено. Крюки от картин на стенах смотрелись, как висячие испанские вопросительные знаки.

– Даже кошек, – сказал Томас. – Даже их игрушечную мышь. Ты можешь в это поверить? Игрушечную мышку унесла. Ты б видела кабинет. Там она основательно поработала. Все книжки перебрала, все диски и папки. Мне кажется, я не столько жалею об уходе жены, сколько о потере коллекции записей итальянской оперы.

– А ты не…

– Догадывался? Нет. Вошел в дом и увидел эту картину. Вот. – Томас протянул Лизе клочок бумаги. – Обычная ерунда: «Извини, не могла поступить иначе, не пытайся найти меня». Знаешь, у нее хватило сообразительности слинять самой и вывезти практически все, не предупредив меня ни единым словом. А ведь раньше, когда нужно было прощаться, она вываливала на тебя все подряд траханые книжные клише. Это в ее духе. В ее духе.

Лалл дрожал.

– Томас. Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Пойдем ко мне.

Он поднял на нее удивленный взгляд, затем кивнул.

– Да… спасибо. Да.

Лиза подняла его дорожную сумку и пошла к машине. Внезапно Лалл показался ей очень старым и неуверенным в себе.

У себя дома она сделала ему горячего чаю, который Томас пил, пока она стелила ему отдельно из соображений тактичности.

– Ты не против? – спросил Лалл. – Если я лягу с тобой. Не хочу оставаться один.

Он лежал, повернувшись спиной к Лизе, как-то сжавшись, весь во власти мыслей. Яркие, отчетливые воспоминания о разоренной комнате, о Лалле, униженном и жалком, который сидел на большом диване, словно наказанный мальчишка, не давали Лизе уснуть. Она немного забылась только тогда, когда тусклый сероватый предутренний свет заполнил ее большую спальню.

Пять дней спустя, после того как все, выразив Томасу сочувствие, сказали, какая же сволочь его жена и как хорошо он справляется, и что все пройдет, он снова будет счастлив, ведь у него всегда остается работа/друзья/он сам, Томас Лалл покинул реальный и виртуальный миры, не сказав никому ни слова, никого не предупредив.

Лиза Дурнау больше никогда его не видела.

– Простите, но данный способ лечения астмы кажется мне, мягко говоря, несколько необычным, – говорит доктор Готце.

Лицо Аж покраснело, глаза навыкате, пальцы дрожат. Создается впечатление, что ее тилак пульсирует.

– Еще две секунды, – говорит Томас Лалл. – Хорошо, теперь можете вдохнуть.

Аж открывает рот и судорожно, с наслаждением вдыхает воздух.

Томас Лалл быстро закрывает ей рот рукой.

– Через нос. Всегда только через нос. Помните, нос – для дыхания, рот – для беседы.

Он отнимает руку и наблюдает, как медленно вздымается ее маленький округлый живот.

– Не проще было бы принять лекарство? – делится мнением доктор Готце, осторожно сжимая обеими руками маленькую чашечку кофе.

– Главное преимущество данного метода, – возражает Томас, – именно в том и состоит, что вам больше никогда не понадобится лекарство… И задержите дыхание.

Доктор Готце внимательно рассматривает Аж. Девушка вновь делает долгий вдох через нос и опять задерживает дыхание.

– Очень напоминает технику пранаямы.

– Эту методику изобрели русские в те времена, когда у них не было средств на покупку антиастматических препаратов… Хорошо, теперь выдох. – Лалл наблюдает за тем, как Аж выдыхает. – И снова задержите дыхание. Все на самом деле очень просто – если только смириться с тем, что прежние способы дыхания принципиально неверны и вредны. Доктор Бутейко считал кислород ядом. Из-за него мы начинаем ржаветь буквально с первого мгновения жизни. Астма – не что иное, как реакция нашего организма, пытающегося прекратить поступление ядовитого газа. Несмотря ни на что, мы продолжаем разгуливать, словно наземные киты, с открытыми ртами, заглатывая огромное количество обжигающего легкие О₂, и убеждать себя, что нам это очень полезно. Метод Бутейко направлен на выравнивание баланса О₂ и СО₂ в организме. Вы должны ограничить поступление кислорода, чтобы увеличить часть углекислого газа, чем как раз и занимается сейчас Аж. Вдох.

Аж с побелевшим от усилий лицом запрокидывает голову назад, втягивает живот и делает вдох.

– Хорошо, дышите нормально, но через нос. Если вас вдруг охватит страх, проделайте пару раз упражнение с задержкой дыхания, но ни в коем случае не открывайте рта. Всегда дышите носом, только носом.

– Выглядит подозрительно просто, – замечает Готце.

– Лучшие идеи всегда очень просты, – возражает Томас Лалл.

Доктор Готце уезжает на велосипеде, а Лалл отправля-

ется провожать Аж до отеля. Грузовики и микроавтобусы мчатся по прямой белой дороге, сигналя на все лады. Лалл взмахом руки приветствует знакомых водителей.

Ему не следовало идти с ней. Он должен был отослать девушку одну, помахав и улыбнувшись на прощание, а затем быстренько собрать вещи и бежать на автобусную станцию. Но вместо этого он почему-то говорит:

– Вам нужно появиться и завтра, еще на один сеанс. Необходимо время, чтобы полностью овладеть методикой.

– Думаю, мне не нужно приходить завтра, профессор Лалл.

– Почему?

– Вас здесь уже не будет. Я видела чемодан на кровати. Мне кажется, что вы сегодня уедете.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я нашла вас.

Лалл молчит. Он думает: «Ты прочла мои мысли?» Моторное каноэ с аккуратно одетыми школьниками пересекает заводь и подходит к причалу.

– Мне кажется, вы хотите знать, каким образом мне удалось вас найти, – мягко говорит Аж.

– Думаете?

– Да, потому что вам всегда было проще уехать. Но вы до сих пор здесь.

Девушка останавливается и следит за плавным полетом птицы с хищным взглядом и клювом, напоминающим кинжал. Пернатое проносится над пастельно-голубой церковью Святого Фомы и летит среди широких листьев пальм, стволы которых выкрашены в красный и белый цвета – в напоминание водителям о том, что прямо за деревьями начинается река.

– Птица-пэдди, индийская озерная цапля Ardeola greyii, – говорит Аж так, словно слышит эти слова впервые. – Гм…

Она делает шаг вперед.

– Вы явно хотите, чтобы я задал вам вопрос, – говорит Томас Лалл.

– Если это вопрос, то ответ на него будет следующим: я видела вас. Я хотела вас отыскать, но не знала, где вы находитесь. Боги показали мне, что вы здесь, в Теккади.

– Я в Теккади, потому что не хочу, чтобы меня нашли – ни боги, ни кто угодно.

– Я понимаю. Но мне нужно было вас найти не из-за того, кто вы, профессор Лалл. А из-за этой фотографии.

Девушка открывает палм. Солнечный свет очень ярок, поэтому картинку плохо видно. Фотография сделана в такой же погожий день, как и сегодня: трое европейцев стоят, прищурившись, у входа в храм Падманабхасвами в Тируванантапураме. Среди них худощавый мужчина с болезненно-желтоватым лицом и женщина, явно уроженка южной Индии. Мужчина обнимает женщину за талию. Второй мужчина на снимке – Томас Лалл, с широкой американской улыбкой, в гавайской рубашке и жутких шортах. Лалл узнает фотографию.

Фото сделано семь лет назад, после конференции в Нью-Дели, когда он решил совершить месячное путешествие по независимым штатам незадолго до того распавшейся Индии, страны, которая всегда в одинаковой мере восхищала, ужасала и притягивала его. Контрасты Кералы заставили Лалла задержаться еще на неделю. Смесь ароматов пыли, мускуса, опаленных солнцем кокосовых циновок; древнее чувство превосходства над искореженным кастовой системой севером; темные, зловонные, хаотические боги с их кровавыми ритуалами; успешное, хотя и мучительное осознание той истины, что коммунизм есть идеология изобилия, а не скудости; непрерывный мутноватый поток сокровищ и путешественников.

– Не стану отрицать, это я, – говорит Томас Лалл.

– А этих двоих вы узнаете?

Сердце Лалла сжимается.

– Какие-то туристы, – лжет он. – У них, наверное, осталась точно такая же фотография. А что?

– Мне кажется, это мои настоящие родители. И именно их я пытаюсь найти. Поэтому я просила богов указать мне дорогу к вам, профессор Лалл.

Лалл внезапно останавливается. Мимо них, в облаке дорожной пыли, исторгая слащавые звуки киномузыки Ченнаи, проносится грузовик, украшенный изображениями Шивы, его супруги и сыновей.

– Каким образом к вам попала эта фотография?

– Ее прислала в мой восемнадцатый день рождения одна адвокатская контора из Варанаси в Бхарате.

– А ваши приемные родители?

– Из Бангалора. Им известно о моих поисках. И они дали мне свое благословение. Они никогда не скрывали от меня, что меня удочерили.

– У вас есть их снимки?

Она находит в памяти палма еще одну фотографию. Девочка-подросток сидит на веранде, крепко обхватив руками плотно сжатые колени, словно защищая свою девственность. На девочке нет тилака Вишну. За спиной у нее стоят мужчина и женщина, по виду выходцы из Южной Индии, лет около пятидесяти, одетые по-европейски. Они производят впечатление людей открытых, честных и вполне цивилизованных, которые никогда не станут мешать дочери в ее попытках отыскать свои корни.

Лалл касается палма и возвращается к фотографии с храмом.

– И вы утверждаете, что это ваши настоящие родители?

– Я в это верю.

«Невозможно» – хочет сказать Лалл. Но он молчит, и молчание еще больше стягивает его оковами лжи. Такова уж твоя судьба, Томас Лалл. Куда ни повернись, везде приходится врать. Вся твоя жизнь – вранье.

– Я их не помню, – признается Аж. Ее голос звучит нейтрально, без всяких эмоций, чем-то напоминая те цвета, которые она предпочитает в одежде. Как будто она говорит о налоговом вычете. – Когда я получила фотографию, то совершенно ничего не почувствовала. Но все-таки одно воспоминание я сохранила. Оно такое давнее, что напоминает сон. Я помню скачущую галопом белую лошадь. Она подбегает ко мне и поднимает передние ноги вверх, словно танцует, специально для меня. О, я так хорошо это помню!.. Мне очень нравилась та лошадь. Видимо, поэтому только она и сохранилась у меня в памяти.

– А что, адвокаты не прислали никаких объяснений?

– Никаких. Я надеялась, что вы поможете мне. Но кажется, вы не можете, так что я поеду в Варанаси искать тех адвокатов.

– Там вот-вот война начнется.

Аж хмурится. На ее тилаке появляются морщинки. Томас Лалл чувствует, как внутри у него что-то обрывается.

– Тогда я положусь на защиту богов, – говорит девушка. – Они указали мне, где искать вас, человека с фотографии, они проведут меня и в Варанаси.

– Какие у вас могущественные боги.

– О да, профессор Лалл. До сих пор они ни разу меня не подводили. Боги подобны ауре вокруг всего, что меня окружает. Конечно, я очень долго не понимала, что далеко не все люди видят их. Поначалу я думала, что дело в манерах: что всех учили не говорить прилюдно обо всем, а я сама – очень грубая и невоспитанная девчонка, которая вываливает вслух всё подряд. Только потом я поняла, что они ничего не видят и не знают.

Семилетним голодранцем Уильям Блейк [39] увидел, что на лондонском платане буквально кишат ангелы. И только заступничество матери предотвратило серьезную трепку, которую ему собирался устроить отец. Заносчивость и ложь. Прошла почти целая жизнь, и визионер, посмотрев на солнце, увидел бесчисленное Небесное воинство, поющее: «Свят, свят, свят, Господь Бог всемогущий…»

Томас Лалл каждое утро, прищурившись, всматривался в канзасское солнце, но не видел ничего, кроме ядерной топки и проблем, связанных с неопределенностью квантовой теории. Он ощущает растущее напряжение в нижней части живота, но оно совсем не похоже на пробуждение древнего змия, предвкушающего сексуальные наслаждения, – ощущение, знакомое ему по делишкам с загорелыми туристками. Это нечто принципиально иное. Симпатия. Страх.

– Вокруг всех людей и предметов?

Аж делает своеобразное движение – нечто среднее между европейским кивком и индийским покачиванием головой.

– В таком случае, кто это такой?

Лалл указывает на палатку торговца пальмовым соком, где сидит господин Суппи и отгоняет мух мятым экземпляром «Тируванантапурам Таймс».

– Сандип Суппи. Он торговец пальмовым соком и живет в доме 1128 по Дороге Народной Радости.

Томас Лалл чувствует, как сжимается от страха мошонка.

– И вы никогда раньше не видели его?

– Никогда. Я никогда не встречала и вашего друга доктора Готце.

Мимо проносится желто-зеленый автобус. Аж снова делает неопределенное движение головой и бросает хмурый взгляд на написанный от руки номер.

– Этот автобус принадлежит Налакату Моханану, но ведет его кто-то другой. Срок эксплуатации машины давно вышел. Не посоветовала бы ездить на ней.

– Скажите это Налакату, – говорит Томас Лалл. Голова у него идет кругом, как будто Томас хватил лишку непальского, которым втихомолку приторговывает господин Суппи. – Как же получается, что ваши боги по одному взгляду на номер автобуса могут во всех подробностях расписать состояние тормозов, но не способны ничего сообщить о тех людях, которых вы считаете своими настоящими родителями?

– Я не вижу их, – отвечает Аж. – Они словно слепое пятно в поле моего зрения. Каждый раз, когда я смотрю на них, все покрывает тьма, и я ничего не вижу.

– Ого, – произносит Лалл. Волшебство – жутковатое дело, но прореха в волшебстве – это уж просто страшно. – Что вы хотите сказать? Вы их вообще не видите?

– Я вижу их как людей, но не вижу ауры, богов, информации о них и их жизнях.

Поднимающийся ветер шевелит листья пальм и вносит еще большее замешательство в душу Лалла. Вокруг него собираются какие-то незримые силы, замыкая его внутри мандалы судеб и загадочных совпадений. Подрывайся и беги отсюда, мужик. Не позволяй этой женщине втянуть тебя в паутину своих тайн. Ты солгал ей, но если она не лжет тебе, ты не сможешь этого вынести.

– Я не сумею вам помочь, – говорит Томас Лалл.

Они стоят у ворот «Палм империал». Он слышит приятные ритмичные звуки – где-то играют в теннис. Шепот ветpa в зарослях бамбука: сегодня снова будет сильный прибой. Томасу очень не хочется покидать здешние места.

– Мне жаль, что вы напрасно ехали сюда.

Лалл оставляет девушку в лобби. Дождавшись, пока она поднимется в номер, он просит Ахутанадана, менеджера отеля, предоставить ему сведения о ней.

Ажмер Рао. Валаханка-роуд, район Силвер-Оук, Раджан-кунте, Бангалор. Восемнадцать лет. Счета оплачивает черной карточкой промышленного банка Бхарата. Финансовое оружие слишком крупного калибра для девушки, работающей на сеть Бхати-клубов в Керале…

Банк Бхарата. Почему не Первый Карнатский или не Объединенный Южный банк? Маленькая загадка среди сонма сияющих божеств. Томас пытается выследить их, возвращаясь домой по белой дороге, уловить краем глаза, узреть их молниеносный полет. Но деревья остаются всего лишь деревьями, грузовики непреклонны в стремлении быть только грузовиками, а озерная цапля горделиво расхаживает среди плавающей на поверхности воды кокосовой скорлупы.

Вернувшись на борт Salve Vagina, Томас Лалл бросает стопку аккуратно сложенных рубашек поверх томика Блейка и закрывает сумку. Беги и не оглядывайся. Оглянувшийся превращается в соляной столп.

Он оставляет записку и немного денег для доктора Готце, чтобы тот нашел какую-нибудь местную женщину и помог ей упаковать оставшиеся вещи в ящики. Когда Томас обоснуется на новом месте, он пришлет за ними.

Выйдя на дорогу, он ловит проезжающего мимо авторикшу, который довозит его до автобусной станции. Лалл сидит, крепко держась за чемодан. Автобусная станция – наиболее полное выражение широты индийской души. Старенькие «Таты» используют широкий участок дороги для разворота и делают это, не обращая ни малейшего внимания на здания, пешеходов и другой транспорт. Аляповато разукрашенные автобусы неторопливо лавируют между будками механиков, киосками торговцев закусками и вездесущими продавцами пальмового сока. «Марути» с грохочущими вентиляторами и открытые пикапы «Махиндра», на все лады вопя клаксонами, пробираются сквозь местную суету. В пяти автобусах оглушительно соревнуются между собой хиты из кинофильмов.

Автобус до Нагеркойла отправляется только через час, поэтому Томас Лалл покупает себе пальмового сока, садится на корточки на грязную маслянистую землю под зонтиком торговца и наблюдает, как водитель и кондуктор ругаются с пассажирами. Микроавтобус «Палм империал» подлетает с обычной для него головокружительной скоростью. Боковые двери распахиваются, и оттуда выходит Аж. У нее в руках маленькая серая сумка. Девушку сразу же окружают подростки, хватаются за багаж, предлагая свои услуги в качестве носильщиков.

Томас Лалл встает, выходит из-под широкого зонтика, подходит к Аж и берет сумку.

– Автобусы на Варанаси сюда, мадам.

Водитель сигналит. Последнее «прощай» югу. Последнее «прощай» спокойствию и мечте о дайвинг-школе. Томас Лалл ведет девушку сквозь толпу тощих мальчишек прямо к экспрессу на Тируванантапурам, прогревающему биодизели.

– Вы передумали?

– Прерогатива джентльмена. И мне всегда хотелось увидеть войну с близкого расстояния.

Он вспрыгивает на подножку, тянет за собой Аж. Они протискиваются по проходу, находят свободное место. Лалл усаживает девушку у оконной решетки. На лице Аж появляется тень в клеточку. Невыносимая духота. Водитель сигналит в последний раз, и автобус отправляется.

– Профессор Лалл, я вас не понимаю.

По мере того как автобус набирает скорость, короткие волосы Аж начинает шевелить легкий ветерок.

– Я тоже, – отвечает Томас, с отвращением оглядывая забитый до отказа салон. Рядом с ним беспокойно ерзает маленькая козочка. – Но знаю одно: как только акула перестает двигаться, она тонет. И может так случиться, что возникнет ситуация, в которой ваши боги не вывезут. Пошли.

– Куда вы? – спрашивает Аж.

– Я не собираюсь проводить пять часов в жуткой тесноте в такой день, как сегодня.

Лалл стучит по стеклянной перегородке, отделяющей кабину водителя от салона. Шофер перекладывает свой паан за левую щеку, кивает и останавливает автобус.

Томас Лалл взбирается по лесенке на крышу и протягивает руку Аж.

– Забрасывайте багаж сюда.

Аж толкает сумку. Двое мальчишек-носильщиков, сидящих на крыше, хватают ее и засовывают среди тюков ткани для сари. Придерживая одной рукой солнцезащитные очки, Аж взбирается наверх и садится рядом с Лаллом.

– О, как здесь чудесно! – восклицает она. – Мне видно всё!

Томас Лалл стучит по крыше:

– На север!

Автобус, исторгнув черное облачко мерзкого биодизельного выхлопа, отправляется дальше.

– Ну а теперь – перейдем к следующей ступени нашего обучения по методу Бутейко…

Лиза Дурнау уже не помнит точно, сколько раз капитан Бет связывалась с ней, но салон модуля залит ярким светом, по коммуникационным каналам идут непрерывные переговоры, а в атмосфере чувствуется напряженное ощущение приближения чего-то важного.

– Мы на подходе?

– Да, проводится завершающая корректировка, – отвечает маленькая женщина с бритым черепом.

Лиза чувствует легкий толчок – «отрыжку» позиционных двигателей.

– Можно перевести информацию на мой хёк?

Она не желает пропустить ни одной подробности встречи человечества с настоящим, сертифицированным Загадочным Артефактом Инопланетян. Капитан Бет вешает устройство Лизе за ухо, находит на черепе зону наилучшего восприятия, затем прикасается к освещенной приборной панели.

Сознание Лизы вырывается в космическое пространство. У девушки возникает абсолютно реальное ощущение, что ее тело – это космический корабль, что она полностью перенеслась в вакуум. Лиза парит, подобно ангелу, посреди медленного танца компонентов космической инженерии: ступенчатых крыльев мощных солнечных батарей, розетки пленочных зеркал, напоминающих гало миниатюрных солнц. Прямо у нее над головой – остронаправленная антенна, а мимо проносится космический челнок. Вся сложная техническая структура, соединяемая кабельной паутиной с пауком, находящимся в черной сердцевине – Дарнли-285,– купается в ослепительно ярком свете. Пыль, собиравшаяся на нем в течение миллионов лет, сделала его лишь чуть-чуть более светлым по сравнению с окружающей космической чернотой. Зеркала смещаются, и у Лизы перехватывает дыхание от великолепия серебристого света, отбрасываемого расходящимися лучами трилистника, расположившегося на поверхности астероида. Удивление уступает место смеху: кто-то пришпандорил на этот блуждающий по просторам Вселенной камень логотип «мерседеса».

Кто-то – не человек. Трискелион [40] громаден: длина каждого луча метров двести. Вселенский вальс замедляется, как только капитан Бет приводит скорость вращения в соответствие со скоростью вращения астероида, а Лизе удается перестроиться ментально. Чувство стремительного падения проходит. Астероид находится у нее под ногами, и девушка спокойно опускается на него.

На расстоянии полукилометра от поверхности Лиза видит пучки света, исходящие от базы землян. Купола и списанные баки покрыты толстым слоем пыли, притягиваемой статическим электричеством. И только внеземной трискелион сияет ярко и чисто.

Челнок движется в красном свете навигационных маяков. Несколько роботов усердно работают манипуляторами, очищая лампы и лазерные линзы пускового устройства. Подняв глаза, Лиза видит, как они движутся вверх и вниз по силовым и коммуникационным кабелям. Дочери священника сразу же вспоминается библейская история о лестнице Иакова.

– Окей, сейчас я вас отключу, – звучит голос капитана Бет.

Лиза на мгновение теряет ориентацию, а затем вновь оказывается в тесной рубке модуля. Счетчики обнуляются, и девушка понимает – они сели на астероид. Некоторое время ничего не происходит. Затем начинают доноситься лязг, бряцание, глухие удары, свист, шипение. Капитан Бет расстегивает молнию на костюме Лизы, и та вываливается из него в облаке крошек и запаха немытого тела. Сила тяготения на Дарнли-285 гораздо меньше земной, но вполне достаточна для того, чтобы дать представление о том, где верх, а где низ.

Еще одна ментальная перестройка. Лиза висит вниз головой, словно летучая мышь. Перед ее глазами поворачиваются люковые задрайки, открывая короткий трубообразный проход, узкий, словно родовые пути. Распахивается еще один люк. В отверстие просовывает голову и плечи коренастый плотный мужчина. По его внешности можно с уверенностью сказать, что он является обладателем обширного запаса полинезийских генов, привнесенных в его фамильное древо не так уж много ветвей назад. На скафандре сверкает эмблема армии Соединенных Штатов.

Протягивая руку Лизе, мужчина улыбается великолепной улыбкой.

– Доктор Дурнау, меня зовут Сэм Рейни, я директор проекта. Добро пожаловать на Дарнли-285, или, как наши коллеги-археологи любят его называть, Скинию.