Читать книгу Или победить. Или умереть - Юлия Владимировна Букатова - Страница 10

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Под ногами шелестом проносился мягкий песок, гонимый ветром; он попадал в обувь и покалывал ступни, слегка отдавал в воздух шипение, когда я касалась его. Камни, песок, немного засохшей травы, все это отражало красный закатный свет, уходящий ярким сиянием в чёрные разводы впереди. Небо плавилось, растекаясь повсюду яркими красками, которые омывали линию горизонта, и выше.

Идя к городу, я заглатывала пылинки уходящего дня, что опускался плавным порханием к земле. Неторопливым, мягким шагом, день уходил за горизонт, скрываясь в его темных полосах, и растворяясь в ночи, которая поднималась крупным черным пятном, с сияющими отметинами – звездами. Еще один день утопал в темных водах.

Я проходила по песчаной полосе дороге, петляющей между горами. Дом Владислава и Дмитрия был недалеко от старых шахт, и, наверное, раньше там жил надсмотрщик. Дом в низине окружили возвышенности гор, поросшие агавой, и от него вполне можно было пешком добраться до Мехико..

Судорожно на выдохе. С трясущимися губами. Теперь никак иначе я не могла произнести название этого города. Города, навсегда отпечатавшегося раной воспоминаний. Города, где навсегда останется моя жизнь, с которой я никогда не смогу проститься. Теперь Мехико лишь отпечаток глубоко под кожей. Город, из которого я мечтала бежать, так легко вырвался, став воспоминанием.

Я тяжело выдохнула, глядя под ноги, которые не хотели подниматься и гнуться в коленях, от чего их проходилось волочить по земле, с неприятным хрустом гравия, но нужно идти, ведь я уже практически видела домики, неприметно выглядывающие из–за вершины гор. Они плавно нарастали, становясь слегка больше с каждым шагом, крыши виднелись все отчетливее, но темнота двигалась быстрее меня, и вскоре, дома стали пропадать в наступающей ночи.

Я слышала, как трепещет персиковое небо, содрогаясь от приближения тьмы. Слышала, как появляются и мерцают чистые серебряные звёзды, с мягкими стрелами света, окружившими небесные тела. И неспешна, двигалась вперёд, растворяясь в ночи, которая все нарастала, смешивая в себе больше темных оттенков.

До города оставалось несколько футов, и он хорошо был виден с возвышенности, на которую я бессильно рухнула, и сгребла под ладони землю, ногтями впиваясь в гравий, что не успел отдать жар воздуху. Город лежал у моих ног, окаймляемый горами, и я скребла взглядом каждый закоулок, всматриваясь в очертания зданий, лабиринты улиц стекающихся к площади Сокало.

Неужели всё закончится таким образом.

С некоторым непониманием я продолжала смотреть на Мехико, а в груди звенело чувство, – я обязана сорваться с места и бежать домой, но ноги послушно покоились на месте, согнутые в коленях.

Я сидела на пологом склоне, смотря на город, по которому бежали отблески фонарей, и странно, много думала, собирая мысли невпопад.

Я мечтала, что получу долгожданную свободу, и я получила, заплатив за неё слишком высокую цену. Теперь выходит так, что мечта всей жизни стала непосильной ношей. К чёрту это, я согласна вернуться в человеческий облик, к нищете и разрухе, главное – вновь стать человеком. В глубине души понимаю – это невозможно, но люди до последнего хотят верить в чудо.

Я считала, что выросла рано, но нет. Моё детство и беззаботность жили со мной даже после свадьбы с Диего, ведь я понимала, что муж все же чувствует за меня ответственность, и будет печься обо мне. Я всегда могла спросить совета у мамы и обратиться за помощью к отцу. А теперь этого не будет, потому что я принадлежу себе, полностью, меня резко отшвырнуло из привычной жизни. Слишком резко, чтобы успеть прийти в себя.

Это до безумия страшно, осознавать, что к прежней жизни нет дорог, вернуться назад невозможно, а впереди пустота. Я не вижу своего будущего, оно размыто, как вид за запотевшим окном. Ничего нет. Остается лишь мириться с настоящим, а что же будет дальше – неизвестно. Плохо? Дальше будет лишь хуже, и одна эта мысль заставляла уходить под землю, смешивая в одно месиво страх, отчаянье, бессилие.

Я сидела неподвижно, но казалось, словно бьюсь о скалы телом, истерически крича, и руками проникая в полости скал, разрывая до мяса подушечки пальцев, и сползая по камню в слезах. Разламывая к чертям ногти. Словно кричу, но вновь и вновь бегу к скалам, и бросаюсь на них, дробя себе внутренности в кровь.

Без единого движения, согнув ноги в коленях, и положив на них голову, я продолжала сидеть на земле, смотря на тихий, сонный город, пока оглушающий бой главных часов не привёл меня в чувство, пробив четыре раза.

Лишь тогда я заметила, что город уже в предрассветных лучах, брызнувших разъедающие розовые капли на чёрное небо. Лёгкая дымка тумана осела на здания, покрывая их утренним дрёмом. Солнце, слегка видимое из–за вершин, тускло озарило небо оранжево– розовым светом, но город продолжал находиться в серой пелене ночи.

– Так спокойно, – неизвестно зачем прошептала я, глядя на полосы домов, которые растекались по городу, подобно крови по венам.

Я нехотя оттолкнулась рукой от земли, которая мелко осела пылью на ладони, и поднялась на ноги, и неторопливо, боясь полететь кубарем вниз, пошла по склону, рассекая лицом приятную утреннюю свежесть.

Пройдя ворота, дорожка вела вниз, к жилым улицам, в глубине которых был мой дом, неприметно затерявшись на пару с такими же разрушенными лачугами.

Здесь прошла часть моей жизни. Маленькие глиняные постройки со всех сторон шептали о старых, потертых воспоминаниях, усиливая боль.

В небольшом домишке с разукрашенной дверью мы сидели с Еленой, когда был сильный ураган восемь лет назад. А там, где висит лента с цветными флажками, я и Энрике готовили подарки мамам, когда я только приехала сюда. Он умер года два назад, и тогда я долго плакала по нему, еще не зная, что скоро уйду следом.

Воспоминания стояли живой стеной перед глазами, заставляя вытирать новые слезы. Все было настолько явным, что казалось, я могу коснуться событий двух, восьмилетней давности, и с головой погрузиться в них, утопая, как в меду.

Сейчас мои переживания по поводу свадьбы с Диего казались такой мелочью. Испанцы, венчание, несправедливость, теперь все это было лишь каплей дождя в огромной пропасти.

Огороженная стеной воспоминаний я не заметила, как размеренно подошла к родным стенам, остановившись в паре футов от них. Я дома, но это приносит лишь слёзы.

Окно главной комнаты было распахнуто настежь, и ветер изредка трепал скрипящие, потрёпанные годами дверцы, потоком уносясь дальше по улицам сонного города. До мелочей, вплоть до причудливых царапин, – вроде той, похожей на дерево, – я запоминала дом, слегка приоткрыв губы.

Еще одна ночь простилась с миром, уходя за горизонт. Эта ночь стала для меня последней, когда я хотя – бы считала себя человеком. Ведь с восходом солнца, все стало ярче, чем было даже в доме Владислава и Дмитрия. Люди так не видят, не слышат, не чувствуют.

Краски стали насыщеннее, их стало больше, и появились плавные переходы между ними. Чёткими стали контуры предметов, сильно выделяя дальнее дома, теперь они не сливались с горизонтом, и их вполне можно было рассмотреть даже с большого расстояния. Звуки выросли; до меня доносился и слабый шелест листвы, и лёгкий трепет перьев попугаев, дремавших на банановых пальмах, и стук биения сердец родителей. Мехико приобрёл контраст несметных запахов, доносимых от людей. Раньше, я чувствовала лишь запах, который нес ветер, и чаще всего это были овощи, фрукты, костры, переполненные канавы. Сейчас люди. Запах пота, любви, радости, страха. Крови. Я вновь вспомнила, что хочу есть. Мне и впрямь хотелось хоть чего–то, горло сводило, и мышцы то и дело напрягались, готовые к прыжку. Но пахло чудесно, до колики векового голода. Это было восторгом и непониманием одновременно.

Я смотрела кругом, не понимая, как раньше жила без таких насыщенных цветов и четких звуков. Даже сейчас, когда все силы были убиты, я чувствовала легкий приступ радости, слегка приподняв уголки губ, и немного прикрыв глаза.

Лицо обдавал ветер, цепляясь своими потоками за непослушные, вьющиеся локоны. Что–то зашипело и стало бурлить рядом со мной, заставляя открыть глаза, и оглянуться по сторонам. Через тело проходило странное чувство.. Словно рядом кипит поток воды, приглушенно лопая пузыри. Я не сразу поняла, что просто уже кто–то проснулся, и поставил греться воду, которая уже закипала, вырывалась паром из котелка, поднимаясь вверх, и водоворотом растворяясь в чьей–то кухне. Так странно, что теперь это преподносится для меня так открыто.

Наверное, я бы так и продолжила стоять на месте, улавливая то, как проходит утро в доме наших соседей, но раз проснулись они, скоро проснуться и родители, а значит, у меня остается все меньше времени проститься с ними.

Подойти к дому стоило огромных усилий. Перерезая тело, крепко сжимая в руках салатовое платье, подняв его практически до колен, я медленно прошла к стенам, ощущая покалывание в груди. Каждый шаг был похож на порез. Колотые, ненавистные раны шли по ногам, оставляя кровоподтёки. Хотелось провести по икрам рукой, смахивая якобы стекающую по ним кровь, которая затвердела в жилах навсегда.

Умерла. Понимаешь?

Остановившись в нескольких дюймах от дома, я приподняла руку, что неприятно заскрипела, и медленно повела её вперед, словно боялась удариться о воздух, который сейчас был похож на картонку. Рука замерла в нескольких дюймах от стены, и словно сама не хотела идти вперед, противясь каждому моему жесту..

Я вновь вдохнула слегка горьковатый, терпкий воздух, и все же разогнула локоть, с пульсацией прикасаясь к остывшим стенам, с больным взглядом человека, который лишился рассудка.

Так странно. Дом шершавый, холодный, и такой, кажется, далекий от меня.

Проститься с этим – немыслимо. Я мечтала бежать от этих стен, но мечта стала давящей ношей, с которой я не могу справиться. Я не понимаю, как это, ведь я смотрю, чувствую, стою, прикасаясь к дому, но я умерла, это просто не укладывалось в голове.

Я не сразу нашла в себе силы перевести взгляд на родителей, достаточно выдержанно подойдя к окну. Почему–то казалось, что я разлечусь от внутренней боли, если увижу их. Боль в грудине продолжала отплясывать, горячим мерцанием нагревая внутренности, и терпеть это становилось все труднее. Это было до скрежета зубов неприятное чувство жжения, от которого я теряла голову, и хваталась за грудь руками, пытаясь нащупать то, что так жгло, но ничего не находила.

Мне потребовалось еще немного времени, чтобы унять трясущееся, ноющее чувство боли в груди, которое пожарило внутренности, скатываясь все ниже, и повернуть голову. Родители спали, крепко прижимаясь друг к другу. Мамины волосы спутались, вихрем заполнив подушку, и разлетевшись по разным сторонам, слегка падали на ее лицо. За время моего отсутствия она стала худее, и казалась старше своих лет, старше всей прожитой жизни. Отец бережно обхватил мамину талию руками, положив её возле себя, и часто глубоко вздыхая. Он боялся потерять последнее, что осталось, и поэтому покрепче сжимал руки.

В желудке резануло. Ад существует, и я могу вам его показать.

Мама же не дышала. Изредка подрагивала. Слегка поскуливала, хватая пальчиками скомканное одеяло, но её грудная клетка оставалась спокойна. Она выглядела окаменелой, точно так же, как и я.

И длинная, яркая полоса боли, прошедшая – как острозаточенный нож по плоти, заставила меня зашипеть, прижимая к груди, крепко сцепленные в кулак руки. Я ненавидела себя лишь за то, что заставляю родителей мучиться.

–Простите, – тихий голос развеялся в порывах ветра, которые перебежками мчались по улице.

Я просто не понимала, почему стоя рядом с домом, я не могу зайти внутрь. Мне хотелось прекратить все это, но я не могла. Моей жизни больше не было и Марии–Каллет Вессалини тоже больше не было. Безликая тень.

Возможно, я бы и дальше занималась самобичеванием, проклиная свое решение пойти на гору, но проснулась мама. Она медленно, сонно распахнула веки, от чего ее ресницы дрогнули, показывая глаза. Ее пальчики дрогнули, когда она вытянула руку, чтобы подняться, и кости слегка заскрипели. Мама выглядела сонной, измученной, рассыпанной на части, словно ее долго били. Она кое–как приподнялась, глядя на часы в углу, и глубоко вздохнула.

Я смотрела на нее с окна, слегка прячась за жасмином, собирая назад разбитое тело. Смотреть на убитую горем маму было труднее, чем свыкнуться с мыслью, что я умерла. Да, мне было глубоко плевать на себя. Я осталась одна, с этим ничего не поделаешь, и прежней жизни больше не будет, но моя жизнь не стоит ничего, в сравнении с тем, что придется пережить родителям.

Мою агонию перебил один единственный порыв ветра, и резкое движение отца, повернувшегося на другой бок. Он резко ударил рукой о подушку, из–за чего в воздух взмыли частицы пыли, и запах.

Я не обращала внимания на запах крови, лишь из–за разбитого состояния, но голод и инстинкты брали вверх. Запах. Много запахов, смешанных друг с другом, и создающих каскады ароматов.

Нет. Родители моей первой жертвой не станут.

Я покрутила головой, вскидывая её к высокому, прозрачному небу, уже покрывшемуся голубизной, и отпустила взгляд к дороге, идущей из города к дому Владислава и Дмитрия.

Бессильно, но я побежала по пустынной дорожке, слегка заметенной песком и гравием, трещавшим под ногами. Пробегая по знакомым изгибам, поросшим агавой и облезлыми кустарниками, скоро я увидела крышу дома, который стоял в низине, обнесенный песком и был неприветливо мертвым, похожим за безжизненный труп.

Спустившись в низину, заваленную камнями с карьера, поросшую кактусами и колючками, я подошла к дому, остановившись в паре шагов от него, и все же обернулась назад, глядя в сторону Мехико. Конечно, за скалами город не было видно, я даже не была уверена, что смотрю в нужном направлении, но, черт возьми, мне было все равно. Я тешила себя надеждой, что смотрю на Мехико, где меня ждут безутешные родители.

Ручка громко заскрипела, стоило мне ее только тронуть, и еще противнее завыла, когда я ее провернула, открывая замок. Следом за дверью в небольшой коридор проник солнечный свет, и тот час на пороге возник Владислав, несколько шагов которого я расслышала за секунду до его появления. Так странно, что теперь я слышу, вижу, чувствую наперед, и ни один звук не остается для меня тайной, а все человеческие действия, словно кто–то слегка замедлил, при этом увеличив их запах.

–Ты все же вернулась, – с улыбкой сказал юноша, оперевшись о дверной косяк, и, наблюдая за тем, как я закрываю дверь.

–Ты считал, я сдамся и раскроюсь родителям? – спокойно прошептала я, оборачиваясь к Владиславу.

Дверь хлопнула за моей спиной, и было это слегка громче, чем я ожидала. Я все еще не привыкла к своему новому телу, и не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем я перестану удивляться всему этому. Новым оттенкам света, запахам, которые не похожи ни на что, плавным переходам цвета, звукам, скорости, силе.

Владислав ушел от ответа, помявшись в дверях еще немного, а после этого уйдя внутрь дома, и я прошла вслед за ним, на кухню, где обеспокоенно ходил Дмитрий, не глядя на меня, и сжимая между пальцев веточку лаванды, с которой на пол летела мелкая крошка. Его темно красные, скорее, даже ближе к черному, глаза, отливали странным холодом тревоги и нетерпения.

Дмитрий что–то быстро проговорил на их родном языке, который был похож на лай своры собак, Владислав быстро отреагировал, ответив не менее грозно, и скрылся в дверях, из–за которых донесся скрип.

–А вам точно нужно уехать? – со слабой надеждой, осипшим голосом спросила я, глядя на то, как Дмитрий пальцами крошит лаванду.