Читать книгу Или победить. Или умереть - Юлия Владимировна Букатова - Страница 9

Перед глазами взорвались темно–синие искры, прошедшие мелкой дрожью от шеи, и развеявшиеся в теле мурашками, которые моросью дождя пощекотали кожу.

Было слегка странно, потому что я ничего не чувствовала и не помнила. Все было белым листом, на котором не было ни строчки, даже имени, но меня это не пугало. Потому что страх, как и остальные чувства во мне осели куда–то на дно тела, и кажется, это навсегда.

Я не помнила своего имени, – но почему то была уверена, что оно у меня есть, – не знала, откуда я, а главное, почему вдруг нить моей памяти оборвалась. Это было похоже на вставшие часы – они существуют, но ничего не дают.

Что–то звякнуло. Громко, словно над ухом. Я чувствовала это телом, которое было лишено чувств. По мне пробежалась слабая волна звона, проходя сквозь тело, и растворяясь где–то рядом. Забавно, если учесть, что я ничего не чувствую, а мои глаза закрыты.

После повеяло запахом трав, которые обдали сильным кипятком, и сахарным тростником. Его разломали, кроша в чашку. Я чувствовала это, хотя не видела. По телу вновь прокатились волны от звона, и я, наконец, осознала, что все это время чувствовала, как заваривают воду с травами и сахарным тростником, размешивая его в чашке. Этот звон бил, словно по голове, и от этого становилось дико противно. Противно. Это было первое чувство, которое ожило во мне. Медленно, как всходят новые побеги после долгой спячки, так и возросло мое первое чувство, где то ближе к легким.

После появилось еще одно странное чувство. Невосполнимой, болезненной утраты, которая выпила за ночь все силы, а на утро оставила лишь тихий, утренний свет золотистого оттенка, дополненный легкой изморосью и трепетом осыпающейся листвы. Всюду было так спокойно, и все казалось невесомым, но таким живым.

И я словно смотрела на этот свет со стороны, чувствуя легкий холод на коже и рану внутри. Словно прощалась с чьей–то жизнью, трепетно отпуская руку этого человека, и смотря глаза в глаза, с непередаваемой скорбью, которая скреблась внутри горячими иглами. Я наслаждалась спокойствием утра, вдыхая прохладный, освежающий воздух, и чувствуя, как внутри тоскливо. Не больно, и совсем не разрывается на части, лишь тоскливо, потому что потерял кого–то важного, но скорбеть уже не осталось сил.

Так странно…

Я вновь ощутила этот странный запах и спутанные в клубок голоса, которые шуршали где–то за стенкой. Они без остановки говорили, но я ничего не понимала, лишь вибрацией ощущая каждое слово.

Громче. Сильнее. Яркий удар хлестнул в теле.

Меня зовут Мария–Каллет Вессалини, и двадцать пятого июня я скатилась с лестницы.

Я резко распахнула глаза, на которые осела небольшая дымка, бывающая обычно после долгого сна, и после нескольких секунд, в течение которых голова приходила в себя, резко вскочила, и прошла глазами по комнате. В ней было достаточно темно, но я отчётливо видела каждую деталь комнаты, словно в приглушённом свете луны; пылинки, взмывшие в воздух, тонкую нить паутины в левом углу, между косяком и вазой стиля рококо, с портером белокурой девушки. Я видела, высокие потолки, которые издавали запах муската и лакированной древесины – совсем как в нашей старой гостиной.

Память медленно возвращалась назад, освещая тонкими, бледными лучами мои слабые воспоминания, начиная от имени, и заканчивая паданием с лестницы.

Глубоко в подсознании мне улыбалась мысль о том, что выжить после этого было трудно, но разум твердил обратное – ты сидишь на мягкой перине, укрытая толстым накрахмаленным одеялом. И я наивно его слушала, ведь мы всегда хотим верить в лучшее. Я сильно ударилась, переломала ребра, и возможно, потеряла много крови, но осталась жива.

Вновь что–то звякнуло, и приглушённо заплескалось в стакане. Видимо, некто налил кипяток в чашку, заваривая шалфей, высушенный на горячем солнце Мехико.

Я слегка приоткрыла рот, и стала медленно вбирать воздух, сочившийся суховатым потоком сквозь горло и проникая в легкие с обжигающим послевкусием.

Чертовщина.

Cердце горело, как после удара, а правое плечо зудело, точно я приложила его к нагретой солнцем стене, и от места боли до ладони проходила тонкая полоска запёкшейся крови.

Неожиданно, я расслышала неторопливые парные шаги и несколько слов, произнесенных грубоватым мужским голосом. Шаги нарастали, как нарастает дыхание, во время бега, становясь все более резкими, частыми, пока вдруг не замерли по ту сторону плотной, массивной двери, которая едва виднелась в густом месиве темноты.

Тихо подал голос замок, треснув, когда его дернули, прокручивая ручку в сторону, и с протяжным скрипом, оставившим неприятный звон в ушах, дверь прошла внутрь комнаты, пустив неяркий отблеск света. Начиная от бликов возле пола, я повела взгляд к двери, слегка жмурясь от света. На пороге стоял высокий силуэт щуплого мужчины, который некоторое время держался за ручку, глядя в мою сторону. А после медленно свел руку с продолговатой, железной ручки, и опустил ее к телу. Я внимательно следила за каждым движением мужчины, недоверчиво хмуря брови.

В несколько шагов юноши преодолели расстояние между нами, оказавшись возле моей постели, и один из них без колебаний низко склонил голову ко мне, сощурив и без того узкие глаза, и принимаясь внимательно всматриваться в мое лицо.

–Жить будет, – он отмахнулся рукой, с глухим шорохом одежды выпрямляя спину, больше похожую на иглу, и слегка качнул головой, от чего его черные волосы двумя прядками слетели на широкий лоб.

Жить будет.

Его фраза завертелась у меня в голове, с тем же странным тоном, которым он её произнес.

Жить будет.

Так странно сказал, словно это слово не должно было прозвучать в этой комнате. Словно его нужно навсегда забыть, и больше никогда не употреблять по отношению ко мне.

Я лишь часто заморгала, не в силах что–либо сказать, слегка приподняла уголок губы, и качнула головой, заменив тем самым приветствие.

–Да теперь уж точно, – второй усмехнулся, заставляя меня мелко дрогнуть, как от резкого холода.

Поставив руку на бок, слегка поддернув рубашку, блондин вновь усмехнулся, покрывая меня неприятной, карябающей коркой, идущей от ключиц до спины. Что–то в них отталкивало, поднимая с глубин инстинктивный страх, но я не разбирала что. Это были обычные парни, на несколько лет старше, они не казались опасными, но глядя на них, у меня мурашки бежали по леденеющей спине.

Брюнет приблизился ко мне, садясь рядом так тихо, что я уловила лишь шорох одежды, смявшейся от движений, и окинул меня дружелюбным, заинтересованным взглядом. Слегка хмыкнул, показав в улыбке зубы, протер рукой массивный подбородок, и лишь после этого заговорил.

– Как ваше имя? – он говорил по французски, но его акцент был так силен, что в потоке скомканных слов я не сразу поняла, о чем он спросил, на несколько секунд задумавшись.

–Мария – Каллет.– Мой тихий голос немного дрожал, как от озноба, и пропадал в сильном хрипе, накрывающем его волнами, сминая, точно бумагу.

–Я рад, что вы все же пришли в себя, Мария–Каллет, – бросил юноша, дежурно улыбаясь, – я Дмитрий, – он зачем то щелкнул пальцами.

Его черные глаза вспыхнули, будто возле лица резко зажгли свечу, и улыбка медленно, невесомо сошла с лица Дмитрия. Он смотрел на меня многотонным взглядом, который не отрывался от моей руки, болевшей, словно от глубокого, сильного пореза, касающегося костей. Я в целом чувствовала себя ужасно; в горле пересохло, руку нещадно жгло невидимым пламенем, в ушах слегка звенело, а от воздуха легкие выкручивали мелкие, тонкие нити, режущие их на части. В целом была странная слабость, но это тлело на фоне того, что не болели ребра. Они должны были болеть из–за падения, но болело все, кроме них.

–Это Владислав, – продолжил Дмитрий, кивнув в сторону изголовья, – он нашел тебя.

Юноша продолжил смотреть на меня, уложив руки на постель, сильно прогибая её, когда Владислав – парень в бархатном изумрудном пиджаке, крепкой рукой уперся в изголовье кровати, стоя у меня над головой.

Они были слегка похожи, с одинаково ровной полосой обескровленных губ, и острым овалом лица. Разрез глаз у юношей был узкий, а светлые ресницы практически не заметны, как и тонкие линии бровей. Единственное, что их отличало – цвет волос. Смольные волосы Дмитрия контрастно играли над пшеничными волосами Владислава, которые топорщились в разные стороны.

Дмитрий печально улыбнулся, и резво вскочил на ноги, заставляя меня позавидовать этой ловкости и легкости, с которой он шел, послушно–правильно выпрямив спину.

Он торопливо прошёл по комнате, отстучав туфлями несколько шагов.

На круглом, низком столике стоял графин, с которого с плеском в бокал полилась вода, заполнив его практически до краёв, а после раздался глухой удар донышка графина о лакированный стол, и вновь тишину разрушили шаги, по полу из дерева.

–Выпейте. – Он протянул мне бокал, небрежно ухватив его пальцами возле краев.

Поддерживая тело вытянутой левой рукой, я судорожно перехватила бокал, содержимое которого расплескалось, вылетая за его края.

Поднеся к губам воду, зачем–то втягивая ее запах, захлебываясь, я стала жадно пить. Крупными рывками, заглатывая воду, стекающую по горлу, я, наконец, получала желанный телу холод, в контраст играющий над душной комнатой. Несколько капель упали на одеяло, с приглушёнными ударами, оставляя тёмные пятна. Когда вода закончилась, я нехотя оторвала бокал от губ, широкополым рукавом сорочки смахнула капли воды с губ, и вернула пустой бокал.

–Сколько времени? – я обеспокоенно посмотрела на Дмитрия, который незаметно для меня вернул бокал на стол, не издав при этом ни единого звука, и проделав это с нечеловеческой быстротой.

–Шесть вечера.

Притупленно выдохнув, я склонила голову к груди, закрывая глаза. Прошло всего несколько часов, я могу спокойно идти к Машье, а вечером сказать, что ушла раньше обычного, потому что Женевьев ждет гостей. Вряд ли Диего поедет проверять.

–Мария–Каллет, сегодня двадцать седьмое июня.– Продолжил Дмитрий.

Слова были громким ударом барабана в тишине, заставляющими вскинуть голову, и растерянным, животным взглядом посмотреть на юношей, который смотрели на меня замершими, безэмоциональными лицами, будто неживые куклы.

Страхом за маму, больное сердце которой могло не выдержать моей двух дневной пропажи. За отца, которому пришлось бы волноваться за нас двоих, да и за саму себя. Ведь вечером мне пришлось бы идти к Диего, и там объясняться с ним.

–Мне нужно домой, – с серьезным, сосредоточенным лицом произнесла я, и откинула взбитое белое одеяло, вскакивая на ноги, которые слегка подкосились, когда я постаралась их выпрямить.

–Прошу вас, Мария–Каллет, – Дмитрий мягко коснулся меня рукой, сжимая плечо, и пронзительно смотря в глаза, своим чистым, пропитанным спокойствием взглядом, напоминавшим пасмурный вечер после дождя. Настолько же тихий, спокойный, прекрасный, – вы больше не сможете увидеть своих близких.

Пропасть. Резко. Как будто не успела остановиться после быстро бега, и вылетела за пределы обрыва.

Я не понимала его. Смотрела в глаза, по крупицам собирая смысл фразы, а в голове был сплошной туман, заслонивший мысли. Я почувствовала себя в замешательстве и прострации. В белой комнате, где нет стен. Где ничего нет, и ты начинаешь сходить с ума. Один сплошной белый свет и больше ничего. Стояла, водя глазами по сосредоточенным лицам юношей, немного глупо приоткрыв рот, и теряясь в своих мыслях.

– Почему? – все таким же серьезным тоном спросила я, слегка приподнимая брови.

Дмитрий поджал губы, отводя глаза в сторону, и не решаясь мне ответить. Он смотрел на свои руки, сквозь пол, в стену, куда угодно, но не на меня. Зачем тянуть время? Что это даст? Пауза была напряженной, и глубокой, настолько, что в ней утонула вся комната.

–Почему? – опять спросила я, слегка наклоняясь к Дмитрию, ощущая идущую от него панику, и замечая замешательство в глазах, которые было тяжело скрыть даже под маской спокойного лица.

Он вновь поджал губы, и нехотя поднял отрешенные глаза, в которых было заметно его волнение. Он пытался подобрать слова, я понимала это, но как же бесила эта длинная, выдержанная пауза. Дмитрий мялся, кусая губы, водил глазами и искал поддержки у Владислава, который замер гипсовой статуей у изголовья кровати, и провинившимся взглядом косился в мою сторону. Дмитрия это заметно бесило, потому что ему нужна была поддержка, но он стойко держался, пытаясь самостоятельно объяснить мне ситуацию.

Тишина начинала угнетать, а растерянные лица юношей, сводили с ума. Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем Дмитрий все же повернулся ко мне, замученный, испуганный. Лишь набравшись нужных слов, он произнес:

–Ты умерла, Каллет. – Наконец тихо прошептал он, смотря на меня глазами полными раскаянья.

Владислав рядом вздохнул настолько глубоко, что у него должно было разорвать грудную клетку.

В голове барабаном звучали его слова, сказанные, словно во мрак, окутавший комнату. Они звенели тысячами маленьких колокольчиков, нагоняя на меня странную тоску. Я стояла, ухватившись руками за белую сорочку, в которую меня переодели, и в замешательстве водила глазами по каплям воска, окружившим ствол свечи.

–Что вы имеете в виду? – переспросила я, внимательно глядя в глаза Дмитрия.

–Ты умерла, – вновь повторил он, уже более уверенным, настойчивым голосом. – Мария, – отчаянно простонал Владислав, – ты погибла. Мы обнаружили тебя, когда ты уже не дышала. – Все с тем же меланхоличным видом проговорил он, слегка сильнее сжимая моё плечо.

Он говорил что–то еще, но тысячи и тысячи маленьких колокольчиков так гулко звенели в голове, что его слова свернулись в комок, и я не смогла разобрать ни звука. Я падала в пропасть, бессильно стараясь ухватиться хоть за что–то, и не понимала, о чем говорит Владислав. Его ужасный французский, смешанный со звоном в моих ушах создали тандем убийственных звуков, способных лишить рассудка.

Я дрогнула, как от несильного удара, и резко перевела глаза на него, влетая взглядом в слегка поджатые губы. Белые губы, с едва заметными синими нитями.

–Я же здесь, с вами, – голос дрожал, как натянутые струны, на которых безжалостно, неумело играли. Оттягивали вниз, и резко отпускали. Они фальшивили, играя не свойственные им ноты, заставляя тело содрогаться в приступе хандры. – Вы смеетесь надо мной?

Чтобы убедить себя в своих же словах, я провела по своей.. холодной.. холодной, как остывшее в ночи железо, руке, и сразу отдёрнула ладонь, обжигаясь об этот холод.

Невероятно холодная. Мёртвая. И суматошное биение сердце не заглушало разума. Сердце не билось. Не билось! Сколько бы я не старалась, у меня не получалось уловить этих монотонных, легких содроганий внутри грудной клетки.

Пожалуй, самая страшная тишина, когда не слышишь этих размеренных ударов. Тихо. Эта тишина была подобна выстрелам. Я продолжала вслушиваться, но не слышала ничего, и это оглушало меня до больного безумия и бешеных криков.

Нет. Этого не может быть.

В панике я приложила руку к груди, надеясь почувствовать пульсацию, но ощутила только холодную кожу, и твердый мрамор вместо мягкой ткани.

–Нам очень жаль. – Со скорбью, карябающей язык, проговорил Дмитрий, выдавливая из себя эти слова.

–Что жаль? – обессиленно спросила я, со зверством во взгляде оборачиваясь к юноше.

У меня не было сил говорить, но я приложила все усилия, чтобы взгляд бешено кричал, оглушая мужчин.

–Ты погибла, но нам удалось вовремя обратить тебя. – Дмитрий усмехнулся, и я инстинктивно отступила от него, ощутив бешеный страх. – Владислав, тот вовсе не верил, что ты выживешь, слишком много крови было потеряно.

–Вы.. – я испуганно, словно загнанное животное попятилась назад, упираясь ногами в кровать, и ощущая внутри страх, не сравнимый ни с одним из страхов до этого. Дикий, животный страх, вызванный опасением за жизнь. – Вампиры.

–Ты тоже. – Дмитрий задорно рассмеялся, вскинув голову, а после с жизненной, неоспоримой радостью посмотрел на меня.

–Мы покажем тебе, – над ухом раздался возбужденный голос Владислава, на который я повернула голову, он протянул мне руку, смотря в глаза. Наш зрительный контакт длился слегка дольше, чем положено, больше нескольких секунд, возможно, больше минуты. Я смотрела на Владислава, как умалишенная, и когда ему это, видно, надоело, он коснулся моей ладони, покрывая льдом пальцы, и неторопливо сжал их. Я по–прежнему дико смотрела ему в глаза, когда Владислав потянул на себя, заставляя действовать его указке.

Босые ноги прошли по холодному полу, скрипящему в такт каждому шагу, и вывели в небольшой коридор, в дальнем углу которого горела люстра с пышными украшениями. Коридор был застелен серой дорожкой, протянувшейся с одного конца до второго, украшен картинами, и одним, одиноким зеркалом у входа. Я не смотрела в то, что отражало это зеркало, лишь на резные фигуры, рассматривая и жадно изучая каждую. Витиеватые вензеля тянулись по всей раме, украшая позолоту.

Нам потребовалось всего несколько шагов, чтобы подойти к зеркалу, но я не хотела туда смотреть. Куда угодно, но не туда. Мне было страшно увидеть расплывшееся от синяков и ссадин лицо, искусанные губы, на которых застыли кровавые полосы. Я смотрела на Дмитрия, который по–доброму чисто улыбался, глядя на меня взглядом, в котором читалось – «ты прекрасна» и я ему верила.

Я неторопливо, боязливо повела взгляд к зеркалу, вскользь теряясь на стенах, по которым шли капли света свечей. Медленно повернулась к зеркалу, глядя, куда– то в пол, и тяжело вдохнув, стала поднимать голову, понимая, что сейчас увижу нечто мерзкое, ведь не зря меня вывели к зеркалу.

Увиденное заставило меня дернуться, отступив на шаг от зеркала, но сразу же резко замереть, не решаясь идти дальше. Босой пяткой, касаясь щекочущей ткани, я стояла на месте, слегка приподняв руки. В свете колышущихся ярусов свечей, стояла высокая, тонкая девушка в длинной белой сорочке, по телу которой странно скользил золотой свет, согревая ее мертвое лицо. Это было так странно, смотреть на себя, но видеть безликую холодную тень, которая стоит в свете теплого, слегка приглушенного янтаря.

Моя кожа казалась светлее, хотя намёки бронзы так же оттеняли руки и лицо. Вероятно, и другие части тела, но ворот сорочки скрывал меня с шеи до голеней. Густые черные локоны исчезли, теперь по телу струились ореховые пряди с завитками на концах. Брови, оставались густыми, с прежним изломом, но по цвету были практически одинаковы волосам, и их дуги стали более подчеркнутыми. Огромные глаза, прежде зелёные, а сейчас чёрные, обрамляло кольцо густых ресниц.

Я была красивой, и знала это с детства, но сейчас в зеркале отражалось нечто совершенное иное; более изящное, совершенное, то, что притягивало взгляд. Волосы блестели на пару с ровной, затвердевшей кожей, по которой как по шелку бегал теплый блик играющих свечей, а взгляд застыл, словно под тонкой коркой льда, но оставался живым. Более чем живым. Играющим различными оттенками, сияющим, блестящим, как ночная гладь реки в лунном свете. Немного растрепанные волосы, длинная сорочка, несвязный, испуганный взгляд, в сочетании с ровными, правильными чертами лица, все это придавало мне вид бесконечного изящества и глубокой естественной красоты.

– Смерть тебе к лицу, – тихо, едва различимо проговорил Дмитрий, наклонившись к лицу, и прикасаясь к моей душе ладонью, скользнувшей по спине.

Я продолжала рассматривать тонкую фигуру, ровный стан, лоснящиеся волосы. Это было изысканным, чарующим, притягательным. Изменения нанесли на мое лицо более живые, яркие краски, сделав черты выразительнее. Оставалось всего одно изменение, которое я боялась увидеть, но именно оно бы подтвердило, или же опровергло мои слова.

Сделав к зеркалу всего один шаг, от которого скрипящий паркет прошел испариной, и, прильнув к нему чуть ближе, я обнажила зубы. В улыбке медленно стали показываться белые зубы, с легкими заострениями на концах, а после, два крупных клыка, которые доставали до второго ряда. Следы похожих клыков двумя крупными шрамами, глубина которых, кажется, касалась костей, белесо зияли на плече. Чуть ниже, в паре дюймов, был такой же шрам, который отражал свет свечей, ярко выделяясь на коже.

Я дёрнулась, отпрянув от зеркала, и замерев с приподнятой грудью, в которой клубком свернулся последний мой вздох. Не те хриплые першения, которые я издавала некоторое время назад, и не тот зловещий мокрый кашель, смешанный с кровью, а обычный человеческий вздох, когда на лестнице я вдыхала запах цветов. Последний человеческий вздох мягким порханием осел на дно пробитых ребрами легких, и застыл запахом делоникса.

–Что с моими волосами? – негодующе промямлил мой язык, опережающий мысли, погрязшие в дурмане страха и непонимания происходящего.

Юноши в унисон пожали плечами, скривив губы.

–Мария, прошу вас.. – Дмитрий крепко обхватил руками мои дрожащие плечи, и посмотрел в глаза, как смотрят на близкого друга после долгой разлуки. – Вы, наконец, поняли?

– Я умерла. – Достаточно громко, чтобы расслышать самой, проговорила я, глядя в такое чужое отражение в зеркале.

Я не верила в то, что говорю, да и в происходящее я тоже не верила. Все случилось неожиданно, резко, и единственное, на что у меня осталось сил, это лишь смотреть в зеркало, стараясь принять происходящее.

Умерла. Умерла. Умерла.

Это слово звенело в воздухе, оглушая мое больное сознание. Умерла. Я не понимаю. Ведь я дышала, вот, недавно я дышала, сердце билось, мне было страшно, больно, все было.

Что произошло?

Я не понимала, что происходит, но чувствовала мелкие трещины внутри, и молила – пожалуйста, хватит. Боль. Забвение. Пустота, от которой невозможно спрятаться. Я проваливалась в густое, черное месиво, поглощающее меня всем своим существом.

Ты умерла..Как пожизненный след на теле, высеченный раскаленным железом. Когда тебе говорят о смерти близкого человека это страшно, и поначалу неосознанно. Ты даже толком не можешь разобрать, о ком идет речь и что с ним стало. Но когда тебе говорят, что ты умерла, это выглядит, словно столкнули с моста в горную, ледяную реку, где тело столкнулось с бурлящим потоком, пронизанным камнями. Да, это выглядит хуже кошмара. И запахом страха наполняется каждый дюйм комнаты, каждый волос на теле. Осознание, что жизни больше не будет – это узел на шее, который стягивается, удушая, перекрывая воздух, и бьет, по всем внутренностям.

Господи, ведь я просила тебя освободить меня, но не так безжалостно! Освободить, а не убить, Господи!

Я размыто услышала, как кто–то всхлипнул, давясь слезами, лишь через минуту осознав, что это я.

Стремительное озарение, похожее на яркий блик солнца, ударило перед глазами, и реальность стала живой. Она наполнилась моими утробными слезами и порывами голоса, тихим голосом Дмитрия, и крепкими руками Владислава, который прижимал меня к себе. Я рыдала, навзрыд, практически задыхаясь от слез. Что–то шептала, сама не понимая что, и собирала находившие слезы губами.

–Мария, прошу тебя, – с глубин реальности до меня донесся слабый голос Дмитрия, который провел рукой по моим волосам, – ты навечно молода, бессмертна, сильна, что еще нужно?

Жизни. Простой человеческой жизни. Усталости в ногах после долгой ходьбы. Теплых рук, которыми касаюсь родителей, проводя по их волосам. Щекотки в носу от перца. Возвращаться домой, и произносить – «Я дома». То, что кануло на дно, и больше не вернётся. То, чему я не предавала значения, потому что оно казалось обыденностью, а сейчас я прошу вернуть, потому что иначе своей жизни не вижу.

Владислав стал неторопливо подниматься на ноги, утягивая меня за собой, и крепко прижимая к телу, а я по–прежнему рыдала.

Я слегка взлетела, отрываясь от земли, и немного приоткрыв заплаканные глаза, смогла разглядеть зеленый бархат у носа – Владислав подхватил меня на руки, и, отбивая обувью по полу, зашагал в сторону комнаты, из которой я некоторое время назад вышла. Прежде чем мы скрылись за дверью, я ощутила, что в коридоре погас свет, и брякнула цепь, возвращая на место массивную люстру, после чего, Дмитрий последовал за нами.

Владислав донес меня прямиком до кровати, заботливо, как в детстве делал отец, положив на матрас, с большой неохотой убирая меня от своей груди, к которой я прижималась. Оказавшись на кровати, я слабо шмыгнула носом, подгибая колени, накрытые белой сорочкой, и приложив спину к объемной подушке, повернула голову к юношам, вдыхая их запах. От Владислава пахло древесиной. Возможно, он бывший плотник, от Дмитрия шел хмельной запах и нотки брожения, словно он многие годы проработал в таверне. Почему то это не замечалось до моего выхода в коридор.

–Мне нужно вернуться к родным. – Спустя несколько минут молчания произнесла я, все тем же непонимающим взглядом смотря на Владислава и Дмитрия, находившихся возле кровати.

–Это невозможно, – размеренно проговорил Дмитрий, не свойственным выражению тоном, сложив на груди руки, и мягко облокотившись о стену.

Его голос был настолько спокойным, что казался фальшивкой, сделанной специально, чтобы вывести меня из себя.

– Я не могу их бросить.

–Мария–Каллет, – Владислав взмахнул увесистой кистью, уводя её в сторону, и привлекая моё внимание к себе, – я прошу вас, не возвращаться к родным.

–Думаете, меня отдадут в расправу инквизиции? – Устало улыбнулась я, чувствуя, как растворяется соленая слеза на губах.

Я пыталась шутить, хотя и понимала, что не место и не время, но ирония была единственным, что у меня осталось.

–Нет, но если кто из наших узнает, или услышит, что люди знают о нас, вся ваша семья будет убита. Как вы сможете через лет десять объяснить, почему не постарели, не изменились, почему не обзавелись детьми. Поймите, у вампиров тоже есть свои законы, и один из них запрещает нам раскрываться людям. Убьют и вас, и тех, кому раскрылись.

–Это неправильно.

–Не мы установили эти правила, и не нам решать, правильно ли это. Даже если наши и не узнают, вы готовы сказать родителям, что погибли? Признаться во всем, и стать пленницей своего дома? Сейчас для вас открыты все страны, но если вы признаетесь, вам придется закрыться дома, ведь объяснить остальным родственникам и соседям, почему вы не стареете, будет невозможно. Никто не может дать гарантий, что ваши родные не заподозрят неладное, и не пойдут разговоры. Наша власть снисходительностью не отличается, – грустно сообщил Дмитрий.

–По сути, вы бесследно исчезли, прошу, – Владислав говорил, слегка улыбаясь, но его вид и голос были серьезны. Владислав вообще был серьезнее, грубее, Дмитрия, практически не улыбался, от чего напоминал мне старика, который вечно ворчит. Те мимолетные улыбки и смешки с его стороны, которые я видела, были сжаты, будто он их стесняется, когда Дмитрий, напротив, улыбался открыто и ярко.

–Вы никогда не хотели уехать с Мехико? – скорее, утвердительно, словно знал ответ, спросил он, слегка вскинув брови. – Вам предоставлен шанс это сделать.

–Нет, нет, – я уверенно покрутила головой, опустив ее к груди, сгорбив спину, и сильнее надавив на кровать, – я хочу остаться в Мехико.

Владислав присел рядом, тяжко вздохнув, он с лёгкой улыбкой смотрел на меня, ухватившись руками за края матраца. Я же не сводила взгляда с босых ног, продолжая задумчиво мять губу, которая стала липкой.

Лишь сейчас, когда я поняла, что больше не смогу вернуться домой, мне стало дико страшно. Я почувствовала себя ребенком, которого бросили одного ночью в городе. И рядом нет никого, у кого можно было бы попросить помощи. Я одна. Теперь моя жизнь пойдёт по– другому: я не смогу видеть родителей, не смогу обнимать заботливую маму, прижимаясь к её слегка грубым кудряшкам, и получая в ответ необъятное тепло и ласку, свойственное лишь матери. Больше не могу побеседовать с папой, вернувшимся с работы поздно вечером, или же в закатных сумерках. Не пройдусь по улицам Мехико, осматривая богатые виллы, контрастно стоящие над обветшавшими лачугами. Привычная жизнь осталась за гранью реальности. Между двумя моими судьбами стрелой промчалась пропасть, перейти которую невозможно за вечность. Теперь есть лишь жизнь, в которой я жила до падения с лестницы, а дальше нет ничего. Потому что это уже не жизнь, а лишь ее жалкая пародия, ведь такой жизни не бывает. Таким бывает лишь ад.

Я неторопливо сложила руки на коленях, и протяжно выдохнула в безлюдное молчание комнаты.

Самобичевание все равно ничего не даст, ведь так?

–Я хочу остаться в Мехико, но сейчас понимаю, что мне некуда податься, – унылым голосом констатировала я, нехотя поднимая голову от ступней, и заглядывая в глаза юношей. Лишь сейчас было видно, что они не черные, а глубоко красные, вишневые, но тогда это почему то не было заметно.

–Подальше от родных, чтобы не было желания вернуться, – уверенно произнес Дмитрий, подкрепив свои слова кивком головы.

Я же своим видом постаралась показать, как же мне паршиво.

–Мария–Каллет, вы можете остаться у нас, – Дмитрий произнес это настолько быстро, что, кажется, сам не понял своих слов, на мгновенье, задумавшись, но скоро поняв, что уже некуда отступать, – мы уезжаем в Россию, дом все равно будет брошен.

–Дмитрий, я..

–Но раз вам некуда идти, – с лукавой улыбкой протянул он, немного разведя руки.

Да, вот она клетка, в которую меня с лёгкостью загнали несколько слов – мне некуда деться.

–Я боюсь, будучи у вас, не сдержусь, и вернусь в город. – Я грузно покачала головой, вновь опустив взгляд к ногам, которые упирались в белую ткань, скомканную по всей длине кровати. – Я могу попрощаться с родными? – умоляющим, тихим голосом поинтересовалась я, чувствуя, как вновь находят слезы, и крепче сжимая ладони на коленях.

–Как знаете.. – Дмитрий застегнул горло кафтана, пряча лицо до линии носа в ткань, и резко развернувшись ко мне спиной, зашагал прочь из комнаты, в открытую дверь, за которой была полная темнота.

Владислав откланялся, идя за ним, неторопливой походкой, с легким заносом влево; юноша хромал на правую ногу.

Я проследила, как за ними закрылась дверь, тяжело, под тон мне, брякнув, и неторопливо поднялась на ноги, окидывая взглядом комнату. На стуле в углу лежало моё отстиранное платье, слабо издававшее аромат манго, под ним панталоны и тесёмки. На мне же была мужская ванильная сорочка, намного больше меня в размерах, доходившая до пола.

Я резво развязала узел сорочки, скинув её на стул, и схватив платье одной рукой, живо натянула его на голое тело, а после наспех собрала волосы в тугой хвост, и вышла из комнаты. Прошла по уже знакомому, небольшому коридору, со стенами миндального цвета, и четырьмя дверьми, одна из которых вела на лестницу. С широкими ступенями, лестница цвета корицы тянулась далеко вниз, и имела поворот, скрывавшейся уже на первом этаже. Сбежав по лестнице, я оказалась в небольшой прихожей, вдоль стены которой, стоял невысокий шкаф, с двумя дверцами, между которыми было зеркало.

Дрожь по телу сменилась электрическим импульсом, проходящим в сердце – я тронула холодное железо ручки, с трудом провернув его.