Читать книгу Или победить. Или умереть - Юлия Владимировна Букатова - Страница 5

Я была уверена, что обед с Левиано не составит мне труда, но вся уверенность рассыпалась в мелкую крошку, стоило моей семье остановиться напротив каменных ворот их отбелённой виллы, стены которой буйным занавесом окутал зелёный плющ.

Мне можно проститься с привычной жизнью, её больше нет.

Глаза укололо, слезами, и я поморщилась, набирая в грудь воздуха, который надавил на нее многотонным грузом, и, смахнув слезы, устало оглядела три окна и кованый балкон второго этажа, не спрятанные высоким ограждением, с арочными воротами из обточенной сосны, и опустила взгляд на колокол у ворот. Он тоскливо висел, подергиваясь в такт ветру, и трезвонил о чем–то своем.

День выдался жарким, душным, как нагретое на сковороде масло. Голубоватое небо с белесыми разводами без облаков открылось солнцу, которое охотно рассеяло свои лучи, нагревая землю. Мне все казалось медленным, и даже деревья лениво шуршали своими листьями, не желая лишний раз шевелиться. Чуть выше в гору стояли дубы, с толстой корой, источающие яркий, терпко–горький запах. Они шептались между собой, через касания изумрудных листьев передавая информацию, будто смеялись.

Я неторопливо, словно заставляя себя, опустила голову вниз, где за поворотом из ограды вулканического камня, окруженный пальмами, стоял наш старый дом – вилла в два этажа, с яркой крышей из черепицы синего цвета, широкой террасой, поросшей виноградом.

Это был мой дом, родное место, которое я любила всей душой. Наверное, потому что там было проще.

Родители обменялись молчаливыми, угрюмыми взглядами, наполненными сожалением, и мама неторопливо позвонила в колокол. Он ударил своим звоном по голове, яркой волной прошелся по воздуху, и отразился где–то в стенах дома, первый этаж которого утонул в плюще и за забором.

–Они нас точно ждут? – недоверчиво спросила мама, обращаясь к отцу.

По ее взгляду было понятно, что ее волнует этот вопрос, лишь потому, что она до сих пор не верит, что отдает меня.

–Ты ведь сама говорила с Диего, – с легким раздражением буркнул отец, – пойдем уже, у меня от жары голова болит.

Папа уверенно толкнул тяжелую дверь вперед, и мы прошли в брусчатый, замкнутый стенами дворик, погружённый в изобилие растений. Я внимательно прошла глазами по двору, осматривая его, хотя он был вполне обычный – как и многие дворы богатых семей в нашей стране. Возле одной из соседских стен прятался столик с двумя длинными лавками, на которые невзначай, лёгким порханием упали лепестки белых цветов франжипани. От сухого зноя солнца двор учтиво скрывала бордово–красная бугенвиллия, раскинувшая ветви до балкона второго этажа.

Я оглянулась к воротам, за которыми летела пыль, оседая на растениях, и вновь вернула взгляд к лестнице, не желая вспоминать обстановку улиц. Во дворике Левиано пахло сладко, скорее, даже приторно, как от жженого сахара.

Мы подошли к ступеням из вулканического камня, и тяжело вздохнув, отец поднялся по ним, остановившись возле каштановой двери из тонких деревянных полос. Он вновь вздохнул, скобля вдохом внутренности, и сделал два коротких удара, от которых дверь распахнулась, и на пороге показался полнолицый Мигель.

–Андрес, – Мигель радушно улыбнулся, широкой ладонью пожав руку моего отца, который сегодня был слегка не в духе, но умело это скрывал.

–День добрый, Мигель, – папа искренне постарался скопировать жизнерадостную улыбку Левиано, но его изнеможенный вид просил сна, и выходило паршиво.

В вырезе светло–серой рубашки Мигеля виднелась обожжённая солнцем грудь, а на пальце ярко блестело золотое обручальное кольцо, плотно обхватив кожу. Он был темнее моего отца, больше в размерах, но намного уступал в росте. Его черные, короткие волосы слегка топорщились в стороны и сильно пушились. Сын совершенно был не похож на Мигеля, будучи высоким, подтянутым с приятными чертами лица, четкими, будто умело прорисованными карандашом. Мигель же был слегка мясистым индейцем лет сорока, один из немногих, кто смог сохранить свои деньги.

Отец, за спиной которого я пряталась, отошел в сторону, и моё лицо обдал раскалённый, сухой ветер. Стало еще жарче, воздух впитывал в себя влагу из всего, что было на улице, казалось, тянул даже с нас, и становился еще более раскаленным.

–Здравствуй, Мария, – слова Мигеля были до тошноты живые, радостные, сладкие, как тягучая карамель, в которой ты вымажешься, прежде чем съешь, и я поморщилась от них.

За широкой спиной Мигеля виднелся дверной проем, который подпирал Диего, стоявший с уставшим видом, потупив глаза к моим ногам. Он словно долго спал, перед этим опустошив несколько бутылок вина, но даже издалека было видно, что он в здравом уме и вполне вменяем.

Я пробормотала нечто невнятное на приветствие Мигеля, немного наклоняясь в сторону, стараясь разглядеть настроение Диего, но за маской безразличия проглядывался только недовольный вид. Мужчина почувствовал пристальное внимание к себе, и резким движением вскинул голову, ударяя взглядом в грудь, от чего у меня выкрутило воздух.

Я не умела определять настроение Диего, и это оплошность однажды обойдется мне в высокую цену.

–Пойдем те же, не будем стоять на пороге, – на этих словах Мигель развернулся, проходя внутрь дома, следом за ним прошел отец, бросивший на меня пронзающий болью взгляд.

Я замерла, глядя на отца, не желая идти внутрь, но легкая рука мамы толкнула меня в спину, заставляя зашипеть от раскаленного прикосновения. Конечно, ее рука была обычной, даже холодной, как для такого пекла, но от напряжения мне все казалось кипятком.

Шикнув, я все же забежала в дом, резво перепрыгнув несколько ступеней, и замерев в дверях. Стоило ноге наступить на плитку, обволок запах дерева, прошедший по телу несколькими легкими прикосновениями. Он плавно повитал рядом, и смешался с нотками муки. Запах был, как и сама мука – осязаемый, сыпучий, такой, что можно было потрогать. Кроме запаха небольшая прихожая, с кофейными стенам, больше ничего не имела. Дверь, вешалка для одежды, на которую накинули широкополое сомбреро, зеркало в рост у стены. Пол уложили бурой плиткой, прошедшей местами мелкими трещинами, а потолок облицевали балки, делая его слегка ниже. Впрочем, прихожая была лишь частью дома, и я знала, что за ней скрывается огромное пространство.

Мама за моей спиной театрально кашлянула, заставляя выпрямить спину, и пойти дальше, к высокой арочной двери, обложенной камнем.

Я зашла в дом, где все было сделано неброско, но вполне сносно. От входа шел длинный коридор, с множеством дверей, и крутой винтовой лестницей в конце дома. Она шла вокруг широкой, расписанной по индейским мотивам колонны, круто извиваясь, как змея. Стены коридора были такими же, как и в прихожей – легкая кофейная пенка, иногда скрытая картинами, и обрывающаяся дверьми, ведущими в комнаты.

У одного из дверных проемов, с тяжелой дубовой дверью, стояла Регина – мать Диего, в ярком бежевом платье, обшитым кофейными кружевами, от линии бюста до талии. На фартуке бисером были вышиты вензеля, пропадающие в складках нижней юбки. Массивную шею, расписанную венами, украшали жемчужные бусы.

Она была чуть старше мужа, и слегка пониже его. Регина была женщиной интересной, с точеным носом, широкими, круглыми глазами, и пышными бровями, угольно–черного цвета. Единственное, у нее был волевой, мужской подбородок, и пышные бедра, сильно гармонирующие над станом.

–Вивиан, – Регина радостно всплеснула руками, звеня браслетами, – я рада тебя видеть, милая.

Мама ответила взаимным приветствием Регине, становясь рядом с ней, и слегка отходя в сторону, что дало женщине возможность осмотреть меня, оценивающе скользнув глазами по платью. Оно было простое, дешевое, купленное несколько месяцев назад на рынке, и я откровенно сказать, не любила его. Платье было черного цвета с росшивом золотой нити на бюсте и талии, и закрытыми плечами, с вырезом до ключиц, но оно было велико, и смотрелось на мне нелепо, а от плотной ткани кожа вспотела, и я уже предвидела мелкую красную сыпь на спине.

На кожу я нанесла тонкий слой пудры, волосы собрала заколкой, оставив только лишь вьющиеся концы, неподвластные расческе. Регина обратила внимание на все, не упустив даже состояние ногтей, которые она осматривала, пока я здоровалась с ней.

Я не знала, как Регина относится ко мне, потому что мы с ней виделись всего несколько раз в жизни, и этих коротких мгновений было мало, но она сама была женщиной легкой, доброжелательной, и я надеялась, что мы с ней поладим.

–Пройдемте к столу, – улыбаясь, она указала рукой на дверь, – мы давно вас ждем.

Ее слова заставили меня улыбнуться, предвкушая обед, который заменит мне отсутствие пищи за прошедшие два дня.

Нас провели в гостиную, слегка отличающуюся от остального дома. Она была просторной, светлой, здесь не было индейских мотивов, яркого буйства красок и минимального количества мебели. Гостиная была сдержанного цвета слоновьей кости, с длинным, крупным столом холодного белого цвета посередине комнаты, уставленного стульями в тон. Над ней величественно покачивалась каскадная люстра, с серыми фонарями. Напротив окна был выход в патио, со стеклянной дверью. В левом углу комнаты был камин, на котором наставили статуэток и черные вазы. Возле камина, распласталось напыление сажи, и разлетелись брызгами мелкие угольки.

Напротив висела картина, с изображением всей семьи Левиано; посередине стояла Регина, в ярком красном платье, с распущенными черными волосами, едва достававшими до плеч. Сейчас она мало отличалась от того, что было изображено на картине, единственное, ее реденькие волосы слегка отрасли. По бокам от нее, слегка выступая вперед, стояли младшие сестры Диего – Анита и Доротея. Одна из них была старше, но я не знала кто точно. За спинами женщин стояли Диего и Мигель. Отец был нарисован практически вровень с сыном, хотя в жизни был заметно ниже. У Мигеля на лице играла задорная улыбка, а под глазами, даже на картине, отчетливо выделялись слабые морщины. Диего стоял с серьезным, задумчивым видом, положив одну руку на плечо матери.

Картина неплохо дополняла интерьер, броско выделявшийся на фоне остального дома.

За столом уже сидели мужчины, с левой стороны отец, улыбавшийся на треп Мигеля, справа, непосредственно, сам хозяин дома и мой будущий муж.

От одной только мысли об этом меня стегнула непосильная ярость, заставившая затрещать сердце и глубоко задышать.

Я не хотела мириться с тем, что меня выдают замуж, понимала, что пора бы угомонится, но не могла. Мне было тяжело принять факт того, что меня получит мужчина, которого я не люблю.

Я села напротив Диего, который сильно насупился, сидел, сложив руки на груди, и смотрел тугим взглядом сквозь сервированный стол, думая о своем. Он не обратил внимания на вопрос матери, спросившей, что он будет пить, только лишь дернул плечом. Его взгляд блуждал где–то в другом месте, а лицо застыло каменным изваянием. Было сложно что–либо понять из его мимики. Думал ли он о чем–то? Его что–то беспокоило? Не ясно. Черные, густые брови иногда слегка взлетали на широком лбу, немного изгибались и возвращались в прежнюю форму, вновь делая его неприступным и отдаленным от всей суматохи этой залитой солнечным светом комнаты.

Иногда я жалела, что Диего не был похож на моего отца – сдержанный, не проявляющий чувств мужчина, которого невозможно вывести из себя. Нет, Диего был импульсивный, не скрывающий своего настроения и чувств, что меня порой раздражало.

–Сразу к делу, – без прелюдий начал Мигель, сложивший руки у подбородка, – Марии ведь уже семнадцать? – зачем–то уточнил он, бросив на меня скорый взгляд, – я недавно видел Руже, и он уверен, что венчание Каллет и Диего лишь договоренность, и он явно настроен, взять Каллет себе. В тоже время, Гарсия спрашивает, когда же вы вернете нам деньги, ведь мы их одолжили «якобы» будущей невестке, а венчания все нет.

Он с тихим шорохом расцепил руки, и стал тереть ладони друг об друга.

Руже настроен забрать меня к себе. Неужели уже он считает, что я вещь, которой можно распоряжаться по своему желанию?

Клод Руже – ближайший друг Луки Гарсия. Он не занимал высоких должностей, деньги получал от наследства, пропивая их в кабаках, и был очень жаден до чужого богатства. Именно он когда–то приложил руку к тому, что лишить отца семьи и денег, а позже, видно, решил, что этого ему мало, и у Вессалини нужно забрать оставшееся – то есть меня. Родители были в отчаянье, и отец впервые вспомнил про то, над чем не мог властвовать сам испанский король – церковь. Отец просил благословления у падре на брак с Диего, и тот благословил. Руже раздражало, что святая католическая церковь, которая держала власть над сильными мира сего, пошла на уступки индейцам. Или скорее его раздражало, что он впервые был бессилен, и даже Гарсия не мог помочь, являясь верховным судьей города Мехико.

Когда я видела Руже последний раз, года два назад, он предстал передо мной тонким, высоким французом сорока лет, с длинными волосами белого цвета, сильно напудренной кожей, в которой было две голубые дыры, и орлиный нос. Его тело было довольно жилистым, но нескладным, в особенности руки – две длинные тонкие палки, которые он постоянно держал на поясе, не зная, куда бы пристроить.

– Девятнадцатое июня, – уверенно произнес Мигель, слегка похрипывая забитым табаком горлом, – это будет воскресенье, и я полагаю, вы с Вивьен будите свободны?

–Да, вполне, – ответил отец, внимательно глядя на Мигеля.

Отец уже толком и не мог сказать, как давно они знакомы, но именно Левиано забрали к себе отца, после расстрела его родителей, и не дали оказаться в приюте или на улице, а мы лишь приняли факт, семья Левиано – наши друзья, пока владеющие хозяйскими угодьями, которые не смогли забрать испанцы. Отец говорил, будто знает его всю жизнь, и не помнит, чтобы какой–то из месяцев прошел без присутствия этого жизнерадостного, слегка потерявшего, а возможно, и не имевшего форму индейца.

–После венчания они уйдут в дом Диего, он находится чуть выше на горе.

–Церковь? – отец одним единственным словом смог задать сразу несколько вопросов, которые Мигель без труда понял, кивая, и протягивая руку к бутылке с вином, по которой бегло стекали капли холодной воды.

–Церковь Сан Доминго, я хорошо знаком с падре, и он будет готов пойти навстречу и обвенчать вас не через три месяца, а в назначенную нами дату.

На заявление Мигеля я незаметно сморщилась, невольно втянув запах сладкого мяса рядом со мной, политого медом. До венчания оставалось всего три недели. Три жалкие недели, и девятнадцатое июня я уже ненавидела.

–На венчании мы планировали видеть некоторых знакомых и родственников, чтобы больше людей знали о нем, если Руже или Гарсия не будут присутствовать, гости могли бы подтвердить, что Каллет и Диего действительно обвенчаны.

Мигель говорил, говорил, своими хрипловатым, грубым голосом, что–то разъяснял отцу, при этом жестикулируя руками.

–Кто будет с вашей стороны? – Мигель слегка постукивал рукой по столу, иногда привлекая мое внимание.

–Родители Вивьен, – сухо ответил отец, делая мелкий глоток вина, запах которого сильного напоминал ежевику, нагретую на палящем солнце. – Ее старшие брат и сестра.

–Мне казалось, у тебя есть дядя, разве нет? – с удивлением уточнила у папы Регина, накладывая себе салат.

–Я сомневаюсь, что он сможет приехать с Мериды в Мехико, да вообще, вряд ли захочет.

Понаблюдав за ними еще некоторое время, я решила, что пребывание в доме Левиано повод неплохо поесть, пока имеется возможность, и поддела вилкой кусок мяса в меду. Мне не то чтобы хотелось есть, скорее, нужно было чем-то занять себя.

–На счет родственников, – быстро сменил тему Мигель, – мой брат работает поваром и готов предоставить блюда на неофициальную часть.

На этих словах, Регина дернулась, и вытащила с кармана платья сложенный несколько раз лист, исписанный с двух сторон, протянув его отцу.

–Ознакомься с его предложениями, может, что понравится. – Продолжил Мигель, пока отец бегло вчитывался в мелкие буквы, идущие чуть вверх к концу страницы.

–Здесь много блюд из рыбы, Каллет не ест ее, – сообщил папа, перевернув бумагу.

Мигеля не то удивил, не то позабавил этот факт, по легкой улыбке на лице я не смогла разобрать.

–Мясо?

–Было бы неплохо.

На этом моменте я вновь потеряла интерес к их беседе. Сегодня не было настроения говорить или вмешиваться своей неуемной энергией в этот неторопливый и лаконичный разговор, поэтому, я молча скребла вилкой по тарелке, пока в какой-то момент не ощутила легкий толчок в ногу. Касание было короткой вспышкой, скользнувшей по моей ноге и приподнявшей подол платья. Через секунду оно повторилось, дойдя ровно до колена. Вверх, вниз, выше, по икрам и резко до щиколотки, обволакивая меня невесомой щекоткой. Прикосновение становилось то едва ощутимым, что я путала его с тканью, то напирало, словно толкало с места. Щиколотка, колено, и на бедро. Кажется, сейчас его останавливала только столешница, или мой отец, сидящий рядом, и иногда поглядывающий в сторону Диего. Я же смотрела в тарелку, всеми силами сдерживая себя, чтобы не ударить Левиано.

–Заменить половину рыбных блюд мясом, – стоило отцу заговорить, Диего опустил ногу на пол, и на секунду я выдохнула, – остальное, – махнув рукой, папа отдал лист Регине, а Диего вновь чуть приподнял платье.

Я несколько секунд смотрела в тарелку, стараясь не выдавать своего явного раздражения, прежде чем вскинула голову, глядя Левиано в глаза.

Черный янтарь Диего переливался спектром эмоций на тонких гранях, будто у бриллианта, едва заметных в глазах. Блеск битого стекла, рассыпанного по радужке, сиял переливом вожделения и интереса. Родители этого не видели, обсуждая рассудку гостей, блюда, свадебные гирлянды, и до нас им не было дела.

Его нога вновь медленно стала подниматься выше, заставив меня оцепенеть и слиться воедино со стулом, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он видел – я в бешенстве, и его данная ситуация забавляла.

Улыбаясь, Диего качнул головой в сторону, указывая на выход, и, наконец, убрал ногу, громко поставив ее на пол.

Протяжный скрип дерева о кафельный пол ножом прошелся по ушам, сопровождая Левиано, который быстрыми движениями, не задумываясь, вскочил из–за стола, отставил в сторону стул, и в несколько шагов подошел к двери. Я проследовала следом, обогнув Диего, и выйдя со светлой гостиной в длинный, темный коридор. Он вышел следом, закрывая дверь, и не оборачиваясь, пошел дальше, к концу коридора.

Мы прошли в небольшой персиковый тамбур, с двумя дверьми, покрытыми бежевой краской. В тамбуре пахло старостью, на стенах гладко ютились блики солнца, скользящие с небольшого окна, и греющие корочки книг, расставленные на высоком стеллаже. Здесь словно был вечер, навечно застывший на полках между страниц книг, в просветах дверей, на картинах.

Осмотрев небольшое, жаркое пространство, выстроенное из книг, цветов и картин, я сложила руки за спиной, и внимательно посмотрела на Диего, без всякого понимания происходящего, успев забыть то, что было в гостиной. И лишь послевкусие злости, похожее на терпкий настой трав, напоминало мне, что я должна бы осадить его, но насмешливый, задорный взгляд заставлял кровь бушевать в венах.

–Ты что творишь? – дернулась я, напирая на Диего, – это, как минимум, неуважение к моим родителям.

–Каллет, я.. – Сбившимся голосом прохрипел Диего, – ты сегодня как-то особенно красива. Слишком. – Признался он, склоняясь ко мне, но я не дрогнула, даже ощутив на себе его тяжелое дыхание и понимая, к чему пойдет разговор дальше.

–Я сочту это за комплемент, – сдержанно ответила я, и слова медными ударами затрезвонили на небольшой площади.

–Я понимаю, что ты уже жаждешь развода. – Он ловко увернулся от моих слов, легко лавируя на тонком острее, по которому шел, – и я обещаю, что без претензий соглашусь на него.

–В этом мире ничего не бывает за большое спасибо, – я ухмыльнулась, предчувствуя, что дальше улыбаться не хватит сил, – что ты хочешь?

Диего промолчал, поднимая глаза и смотря за меня, от чего я невольно содрогнулась, и обернулась.

В дверях одной из комнат стояла сестра Диего, низкая, худая девушка моих лет, с длинными черными волосами, которые покрывали ее, словно плед. У нее была неестественно бледная для индейца кожа, и черные, огромные глаза. Ее лавандовая сорочка покачивалась от сквозняка, гулявшего по полу, а она дико смотрела на нас, скобля меня взглядом, словно животное, и почему то мне стало не по себе.

–Доротея, – беззлобно, но строго произнес Диего, – зайди в комнату.

Она нахмурилась, и испуганный, дикий взгляд сменился недовольством.

–Я сказал, зайди. – Выбивая каждую букву, обтачивая их языком, четко, ровно проговорил Диего, – живее. И дверь закрой.

Она топнула ногой, утробно рыкнув, и резким движением маленькой руки закрыла дверь, повернув замок. Диего громко выдохнул, и кашлянул, привлекая мое внимание. Я вернула голову назад, глядя на него, и ожидая дальнейших действий, но Левиано молчал, собирая осколки слов в единое, цельное предложение, которое, казалось, уцепилось за его солнечное сплетение, и не хотело рваться наружу.

Все так же молча, уверенно, он развернулся, и зашел в комнату, возле которой мы стояли. Я повела плечом, и последовала за ним, переступая высокий, деревянный порог, и попадая в темное пространство, сжатое четырьмя стенами ванильного цвета, и окном, зашторенным плотной стеной из лоз дикого винограда. Небольшой диван, стул, и высокий платяной шкаф в полстены, словно комната нужна была лишь для таких личных разговоров, о которых должны знать только двое.

Дверь гулко закрылась, поддаваясь воле Диего, который помедлил, прежде чем обернулся ко мне. Я внимательно следила за каждым его движением, подозрительно осматривая диван и прикидывая, услышат ли мой крик родители, сидящие в другом конце дома.

–Только без глупостей, – театрально выпалила я, отступая назад, и Диего усмехнулся.

–Я дам тебе развод через месяц, но при условии, что в течение этого месяца ты хотя-бы попробуешь отнестись ко мне иначе. Если девятнадцатого июля ты не изменишь своего мнения на мой счет, я тебя отпущу.

Я чуть склонила голову, внимательно смотря на Диего, словно через глаза хотела увидеть мотивы, но в черной радужке не было ничего, кроме белых бликов солнца, и от этого неописуемый восторг предстоящей свободы мешался с непониманием его логики.

–Я правильно понимаю, за этот месяц я должна тебя полюбить?

Диего ничего не ответил, не подал знак, но по вспыхнувшим глазам я поняла, что мой вопрос прошел непосильно близко с его желанием. Даже если он имел в виду и не это, отказаться уже не мог.

–Хорошо, допустим, но даже если это случится, как ты можешь быть уверен, что я не совру?

–Но ты не дурочка, – поддел Левиано, вздохнув, – и примешь правильное решение.

–А если я не смогу признать, что ты нравишься мне? Если не смогу озвучить, что хочу остаться с тобой?

–Не надо это озвучивать. Если девятнадцатого июля ты не соберешь вещи, будем считать это молчаливым признанием. Конечно, я не рассчитываю, что любовь возьмется из воздуха, поэтому и начал этот разговор, чтобы ты дала поухаживать за собой, не воспринимая мои поступки лишь в негативном свете.

–Ты уверен, что месяца будет достаточно?

–Нет, но я знаю, что если ты усомнишься в своих чувствах, и через месяц не будешь уверена, перенесешь дату.

–А что до тебя, Диего, – я заметила, как кротко он дрогнул, услышав свое имя, сорвавшееся с моих губ, – ты не боишься, что через месяц сам поменяешь свое решение? Вдруг я окажусь не тем человеком, который тебе нужен?

–Давай будем думать об этом, только если это случится. – Нехотя ответил он, видно, не желая продолжать этот разговор. – Я понимаю, ты меня не любишь, но хотя-бы попытайся. Если нет, я тебя отпущу.

–Как благородно, – иронично усмехнулась я, замечая слабый холод, повеявший от Диего.

–Я могу и этого не делать. – С легкой раздраженностью ответил он, дернув рукой, от которой я отскочила, боясь удара.

Увидев мой испуг, Диего покачал головой, и протянул руку к двери, заставив замок хрустнуть. Глухо ударив ногу о порог, он еще некоторое время с улыбкой смотрел на меня, и вышел, оставив дверь на распашку.

Я покачала головой, ругая себя за слабость. Какая же я..

Я удрученно вздохнула, наконец, вспомнив, что меня наверняка ждут, и вышла из комнаты, прикрыв дверь.

Вернувшись в гостиную, где никто, кажется, не заметил моего отсутствия, я первым делом посмотрела на пустующий стул Диего, хмыкнув про себя.