Читать книгу Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках - Михаил Гаспаров, М. Л. Гаспаров - Страница 39

Бескрайний край, где лето и ветер

И ветру вверились светлые облака,

Где зреет золотом желтое жито

И связанная в снопы высыхает рожь.

Земля туманится и дрожит

В запахах зеленых ветров и красных

Маков, которые уронили головы

И ярко горят от копны к копне.

Проселок выгнулся в полукруглый мост

Над свежей волною, и белыми каменьями,

И длинными водорослями в длинных

Струях под солнцем, играющим в воде.

Над мостом возносится первая хоругвь,

Пылая пурпуром и золотом. Оба

Конца ее с кистями справа и слева

Держат причетники в выцветших стихарях.

Слышится пение. Младший клир

С непокрытыми головами шествует

Впереди прелатов. Старинные, благолепные

Звуки над нивами разносятся вдаль.

В белых одежках, в маленьких веночках

Маленькие певчие истово поют;

И взмахивают кадилами мальчики

В красных сутанах и праздничных шлыках.

Алтарные движутся изваяния,

Мариины раны сияют в лучах,

И близится Христос с деревянным желтым

Лицом под сенью пестроцветных венков.

Под навесом от солнца блещет епископская

Митра. Он шагает с пением на устах,

И вторящие голоса диаконов

Возносятся в небо и разносятся по полям.

Ковчежцы сверкают вкруг старых мантий.

Дымят кадила тлением трав.

Тянется шествие в пышности полей.

Золото одежд выцветает в прожелть.

Шествие все дальше. Пение все тише.

Узенькая вереница втягивается в лес,

И он, зеленый, блещущую глотает

Темными тропами злато дремлющей тишины.

Полдень настает. Засыпают дали.

Ласточка заблудилась в бескрайних высях.

И вечная мельница у края неба

Тянется крыльями в белые облака.

День потонул в червонном багрянце.

Река бела небывалой гладью.

Движется парус. У руля, как вырезанный,

Лодочник высится над большой кормой.

На всех островах в прозрачное небо

Вскинулся красный осенний лес,

И шелест веток из темных омутов

Отзывается дрожью кифарных струн.

Сумрак с востока разливался вширь,

Как синее вино из опрокинутой чаши,

А поодаль стояла, окутанная в черное,

На высоких котурнах большая ночь.

Зима врастяжку. По ровной глади

Голубые снега. На дорогах стрелки

На четыре стороны показывают друг другу

Лиловое безмолвие горизонта.

Четыре дороги, все – в пустоту,

Скрестились. Кусты – как стынущие нищие.

Красная рябина блестит печально,

Как птичий глаз. Четыре дороги

Застыли на миг пошептать ветвями,

И вновь вперед, в четыре одиночества,

На север и юг, на восток и запад,

Где небо к земле придавило день.

Земля из-под жатвы горбом, как короб

С треснувшей плетенкой. Белою бородой

Она щетинится, как солдат после боя,

Сторож над мертвыми после жаркого дня.

Снег бледнее и день короче.

Солнце дышит с низких небес

Дымом, которому навстречу только

Лед горит, как красный огонь.

Бурые паруса вздуваются на тросах.

Карбасы бороздят серебристый залив.

По бортам свисают сети, тяжелые

От чешуйчатых тел и красных плавников.

Они возвращаются к молу, за которым

Сумеречный город в чадном дыму.

Вечерние огни расплываются зыбкими

Красными пятнами в темной воде.

Плоскоморье каменною плитою

Залегло на синем востоке. День

Встал на колени испить от света

И роняет в воду красный лист из венка.

Золотое облако дрожит вдали —

Это встает из глубин янтарный

Лес и в сумеречную дымку дня

Широко распростирает желтые ветви.

На ветвях прогнулись потонувшие моряки.

Их волосы свисают в воду, как водоросли.

Звезды, встав в зеленую ночь,

Начинают свое морозное шествие.

Слепые шествуют за поводыршами —

Черные исполинши, глиняные молохи

Над плечами тянущих рабов, – запевая

Долгую, протяжную песнь слепых.

Твердым шагом вступает их хор

В железный лед обставшего неба.

Ветер клубит над широкими их макушками

Пепельные пожары седых волос.

Великанские посохи их прощупывают

Улицу до самого взгорбья. Огромные

Гробы лбов их запечатаны огненной

Пентаграммой черного божества.

Вечер вывешивает огненную бочку

На сучья тополя в самый горизонт.

И руки незрячих тычутся в солнце

По веселому небу, как черные кресты.

Желтое поле. Кровавым потом

Потный полдень. Ветер заснул.

Вот она плывет, умирающая птица,

Под белым кровом лебяжьих крыл.

Мягко опали голубые веки.

И под сверканье звенящих кос

Снится ей поцелуй, как пурпур,

Вечный сон ее в вечном гробу.

Мимо, мимо! Туда, где над берегом

Гудящий город. Где в плотинный створ

Белый бьет бурун и на все четыре

Стороны стонет эхо. Туда,

Где гул по улицам. Колокольный звон.

Машинный скрежет. Борьба. Туда,

Где запад грозится слепым и красным

Кругом, где вычерчен подъемный кран.

Подъемный кран, чернолобый тиран,

Молох над павшими ниц рабами,

Тягота мостов, которые для него

Коваными цепями сковали реку.

Незримая, плывет она по струе,

И где ее мчит, взметается люд

Большими крыльями черной тоски,

Тенью ширящейся с берега на берег.

Мимо, мимо! Где в жертву мраку

Лето закалывает поздний закат,

Где усталая истома позднего вечера

Темной зеленью легла на луга.

Поток ее мчит, навек погруженную,

По стылым заводям встречных зим

Вниз по течению времени, в вечность,

Где дышит дымом огненный небосвод.

Белые простыни, постель к постели,

Расплываются в холод больничных стен.

Все болезни прогуливаются по коридорам,

Точно проволочные куклы. На каждого —

Их по нескольку. Над каждым выведен

Белым мелом перечень его мук.

Здесь горячка – как гром. Внутри у всякого —

Жар вулкана. Глаза устремлены

В потолок, где паук и паучиха

Тянут липкую сеть из животов.

Они скорчиваются, торча коленями,

В жарком поту под холодным бельем.

Их ногти обкусаны до мяса.

Морщины их горящего лба —

Как борозды, вспаханные ужасом,

Пашня Смерти под красною зарей.

Они тянут бледные руки

В тряске зноба, в отчаянье немоты.

В их черепе черною каруселью

От уха к уху мечется мозг.

Их спина расседается трещиною.

Из беленой стены вытягивается рука,

Медленная, костлявая, и жесткою

Хваткой сдавливает их гортань.

Опускается мрачный вечер. Тупо

Они вкорчиваются в подушки. С реки

Наползает холодный туман. Бесчувственно

Они внемлют молитвословиям мук.

Медленная, желтая, многоногая,

Наползает в их постели горячка.

И они в нее глядят, онемелые,

И в зрачках их – выцветшая тоска.

Солнце тужится на пороге ночи.

Пышет жар. Они раздувают ноздри.

Их палит огонь,

Красный круг их взбухает, как пузырь.

Там, над ними, Некий на стульчаке

Ими правит жезлом железным,

А под ними роют в жаркой грязи

Черные негры белую могилу.

Меж постелей идут похоронщики,

Выдирая рывком за трупом труп.

Кто не взят, тот взывает, уткнувшись в стену,

Ужас гнусного мертвецкого «прощай!».

Комары зудят. Воздух плавится.

Горло пухнет в багровый зоб.

Рвется зоб, льется огненная лава,

Голова гудит, как каленый шар.

Они рвут с себя липкие рубахи,

Пропотелые одеяла – прочь,

Голые до пупа,

Качаются они маятниками бреда.

Смерть паромом подплывает сквозь ночь,

Через темный ил и слизь морских топей.

Они слушают, замирая, как гремит

Ее посох у больничных порогов.

Вот к постели несут причастие.

Поп больному мажет маслом лоб и рот.

Выжженная глотка мучительно

Вталкивает просфору в пищевод.

Остальные вслушиваются,

Словно жабы в красных пятнах огня.

Их постели – как большой город,

Крытый тайной черных небес.

Поп поет. В ответ ему каркает

Их молитв жуткий пересмех.

Их тела трясутся от гогота,

Руки держатся за вздутый живот.

Поп склоняет колени у кровати.

Он по плечи ныряет в требник.

А больной привстает. В его руке

Острый камень. Рука его в размахе,

Выше, выше. И вот уже дыра

Вспыхивает в черепе. Священник – навзничь.

Крик

Замерзает в зубах навстречу смерти.

Вы, чья от горя выцвела кровь,

Вы, бичуемые бурями мук,

Вы, чьи лбы простерлись под гнет,

Вы, в чьих очах, как стекло – тоска,

Вы, чьи виски, как проказа, жжет

С детства родимое пятно мертвецов, —

Приидите ко причастию: вот дары,

Проклятые в обители вечных мук.

Взойдите на мост над черной рекой,

Где без края толпится обреченный люд,

И темный вас приветит портал,

Блещущий в сумерках большим алтарем —

Алтарем, озаренным тысячью свечей

Из жира и крови нерожденных тел,

Где свисают кости и веет в лицо

Дьявольских фимиамов красная грязь,

Где в адских ризах святители гнут

Колени под звон небывалых месс

И по всем амвонам за стягом стяг

Грозят вам, как алые адские языки.

Перед Божьим образом голый аббат

Вздувает брюхо, выводя напев.

Он хватает чашу, в чаше красная кровь,

Он вздымает ее над лбами толпы:

«Пейте мою кровь». Он пьет ее сам,

Красной лавой вскипает его душа,

Его глотка горит, как чермные моря,

Божьей кровью блещущие чрез берега.

Над вашими лбами, над гнездовьем мук,

Над черными флешами адских сил

Узкий, острый, как черный язык

Скорпиона, взвивается бегучий огонь.

Ломятся в храм сквозь разинутые врата

Тучи, чреватые молнией и грозой.

Буря бушует. Ливень, как ночь,

Угашает дальний органный хор.

Могилы взрываются. Вздыбились мертвецов

Белые и холодные костяные персты.

Они вас манят в родимый мрак.

Мертвыми криками гремит собор.

Плиты проваливаются. Кипят

Водопады Леты внизу, в глуби.

Гудит многоверстный водоворот

Дальними отгулами чудовищных бурь.

Исчадья ада устремляются в смерч,

С пеньем глядя в свой пенный гроб:

Черными парусами снащен их корабль,

А белые борта – из зияющих черепов.

В высях, где тени сгустились в тьму,

В тысяче вечностей над бездной мук,

Над бушеваньем ливней является

Бледное, как утро, Божье лицо.

Дальние церкви наполняет сон

Сфер, безмерный, как лепет арф,

Когда, как месяц с большого небосвода,

Белое наклоняется Божье чело.

Приблизьтесь. Рот его – сладкий плод,

Кровь его – тяжкое медленное вино,

На его губах в темно-красной заводи

Зыбок синий жар полдневных морей.

Приблизьтесь. Нежен, как бабочкина пыльца,

Как юной звезды золотая ночь,

Мерцает рот в бороде златобородого,

Как в темном раскопе мерцает хризолит.

Приблизьтесь. Прохладнее змеиной кожи,

Мягче он пурпурных царских риз,

Нежнее заката, который обесцвечивает

Дикую боль огненной любви.

Скорбь падшего ангела – словно сон

На лбу его, белом троне мучений,

Грустном грустью того, кто пробуждается,

О виденьях, канувших в белый рассвет.

Глубже, чем тысяча пустых небес,

Его горечь, прекрасная, точно ад,

В красной бездне которого теряется

Бледный луч с полуденной вышины.

Его боль – как ночной двусвечник.

Это пламя облегло ему голову

И двумя рогами в дремучей роскоши

Из его кудрей вонзается в тьму.

Его боль – как ковер, по которому

Письмена каббалистов горят сквозь ночь,

И как остров, минуемый плавателями

В час, как в дебрях кричит единорог.

Его боль – в ней тень и сень дубрав,

Взлет печальных птиц над большими заводями;

Это царь, в горностаях и задумчивый,

Тихо шествует сквозь склеп своих предков.

Приблизьтесь. Загоритесь его скорбями.

Впейте вздох его, холодный как лед,

Вздох, принесшийся из‐за тысяч эдемов

Ароматом, впитавшим всякое горе.

Вот он смотрит, он улыбается, —

И душа у вас тиха, как пруд в камыше,

Тихо наполняемая пеньем Пановой

Флейты, льющимся из лавровых рощ.

Усните. Ночь, сгущаясь в соборе,

Угашает огни на высоком алтаре,

И огромный орел его безмолвия

Зыблет тень своих крыл на ваших лбах.

Спите, спите. Темный божеский рот

Вас коснется осеннею ли, могильною ли

Свежестью, и мнимый расцветет поцелуй,

Желт, как гиацинт, ядовит, как мучница.