Читать книгу Точка Невозврата - Михаил Макаров - Страница 15

Эвакуацию орловского железнодорожного узла охранял «Витязь». После того, как был отправлен последний товарняк, бронепоезд, одышечно вздыхая, уполз в ночь. Он снова работал в усечённом составе, одна бронеплощадка была поставлена в боевой готовности впереди базы[60], отправившейся за восемьдесят вёрст на станцию Поныри.

Последние донесения разведки сообщали, что красные в ближайшие часы могут перерезать железную дорогу. Якобы их конные разъезды видели вблизи станции Становой Колодезь, следующей после Стиши в направлении Курска.

Оба пути были забиты. Эшелоны тащились впритык с черепашьей скоростью, то и дело надолго замирали. Паровозные трубы швыряли в темень рои багровых искр. Тяжёлый бронепоезд «Иоанн Калита» со своим вспомогателем оказались зажатыми между гражданскими поездами.

Много проблем создавал исход орловских жителей. Толпы своевременно не поставленных в строй добровольцев запрудили дороги, мешали манёвру боевых частей.

Когда база «Витязя» проследовала Становой Колодезь, команда бронеплощадки приободрилась: «выскочили». Старший офицер Решетов распорядился выдать всем по чарке. Сам подполковник успел причаститься в Орле и потому досадовал, что не удалось помахать кулаками.

Новичку чрево бронеплощадки показалось бы склепом – кругом железо, грубые швы сварки, теснота, на стенах – конденсат, неистребимый кислый запах пороховых газов, из-за которого полной грудью не вздохнёшь. Но в экипаже все бывалые вояки, для каждого бронепоезд – родной дом на колёсах.

Внутренности отсека освещены тусклыми электролампами. По бортам в турелях торчали пулемёты с заправленными лентами. Во вращающейся полубашне расположилась затворная часть орудия. У переборки в ящике уложены снаряды, жирно отливавшие жёлтой латунью.

А в простенке под телефонным аппаратом приклеен коллаж, творчество старшего офицера. В центре композиции – вырезанная по контуру верхоконная фигура былинного богатыря, нанизавшего на копье карикатурного карлика Ульянова-Ленина. На лицо воина налеплено овальное фото господина подполковника с нафиксатуаренными[61] усами. По бокам прилажены порнографические открытки. На одной – фигуристая мадам закалывала сноп волос перед зеркалом, в котором отразились её налитые груди и мягкий живот с неимоверно густыми зарослями ниже пупа. Сюжет имел название: «Свет мой зеркальце, скажи».

Под страхом наказания чинам команды воспрещалось прикасаться к экспозиции.

Пользуясь свободной минутой и снизошедшим вдохновением, Решетов дополнял коллаж новым персонажем. Посапывая от усердия, он выстригал ножницами из агитплаката контур Лейбы Троцкого – в пенсне и козлиной бородке, мерзкого, голого, волосатого, напитавшегося кровью, восседавшего на кремлёвской стене, вровень с которой высилась гора черепов.

Прапорщик Садов, перебирая красочные плакаты, стопку которых он накануне прихватил в штабе, вдруг не на шутку озадачился:

– Господин полковник, а «осважник»-то, который вечор пьяным заявился, должно быть, в пакгаузе под замком остался.

Решетов, недовольный, что его отвлекли от важного занятия, изломал широкую бровь.

– О чём речь, Рома?

– Ну, помните, Пал Палыч, давешнего «осважника»? Тощий такой, кучерявый… Пьянущий в драбадан! Молол, будто подпольщики наш «Витязь» помышляют взорвать, порывался бомбу на тендере искать…

– Да, да, да, припоминаю теперь. И чего с ним сталось?

– Вы приказали во избежание паники запереть его в пакгаузе.

– Я? – старший офицер выпятил губы мясистой трубочкой, раздумчиво пожевал. – Допустим. Что дальше?

– По всем приметам забыли мы его.

– Кучерявенький, говоришь, был «осважник»? – подполковник насмешливо прищурил глаз.

– Так точно.

– Значит, отбрешется. Кучерявенькие они страсть как изворотливы. Ах, ты, в бога, в душу, в кузину-модистку, что за привычка, прапорщик, под руку говорить! – Решетов расстроенно взирал на демона Троцкого, которому, отвлекшись, отрезал когтистую лапу.

Садов выложил на стол имущество, изъятое у сотрудника ОС-ВАГа.

– Брошкин Вениамин Александрович, – вслух прочёл в удостоверении, пригладил вихор на затылке.

Ещё наличествовали: «жилеточный» браунинг, дешёвый брегет в стальном корпусе и потёртый бумажник.

– Как теперь его вещами распорядиться?

Старший офицер дотянулся до портмоне, ловко разломил его и выгреб пачечку «колокольчиков».

– Будем считать это добровольным взносом на нужды армии, – изрёк, отправляя казначейские билеты в карман своих тёмно-синих галифе сукна фабрики Штиглица[62].

Браунинг прапорщик оставил себе, а часы отдал старшему фейерверкеру[63] бородачу Куликову.

Бронеплощадка с лязгом резко дернулась. Тяжёлый состав с натужным скрипом тормозил на спуске. Под потолком в зарешеченных плафонах испуганно заморгал свет.

– Что, опять не слава богу? – Садов приник к амбразуре.

В утробистом тулове Решетова, с сожалением разглядывавшего загубленную картинку, на минуту встал «аршин» бурбона-кадровика.

– Господин прапорщик, что по уставу до́лжно предпринять при внезапной остановке бронепоезда, идущего впереди?

– Во избежание столкновения следует выставить заградительные сигналы, господин полковник.

– Какого же р-рожна медлите?! – рокот в басе старшего офицера нарастал.

Прапорщик сдёрнул с крючка фонарь-«молнию», метнулся к задраенной двери.

Тем временем Решетов сдулся, вновь обернувшись добряком Пал Палычем.

– Ладно, Рома, брось выслуживаться. Не перед кем. Давай-ка лучше, пока не трясёт, метнём банчишко, – в руках старшего офицера появилась затёртая колода карт. – Ставь свою бельгийскую «мухобойку» супротив… Сколько тут у господина «осважника» наличности водилось? Пять, шесть, семь… Нет, семь многовато будет. Супротив пяти сотен «колоколами»…