Читать книгу Точка Невозврата - Михаил Макаров - Страница 19

Восьмого октября корниловскую группу посетил генерал Май-Маевский. Поезд командующего Добрармией притащили два мощных паровоза серии С, сцепленные цугом[78].

Не дожидаясь полной остановки, с подножки вагон-салона соскочил молодой офицер в фуражке с малиновым верхом. Чрезмерная деловитость выдавала в нём адъютантскую породу. Цепко осмотревшись, он оценил обстановку.

Возле насыпи для встречи командарма выстроился второй Корниловский ударный полк, вызванный с боевого участка.

Впереди, в направлении оставленного Орла, громыхали басы артиллерии, захлёбывались трещотки пулемётов. Там первый Корниловский сдерживал неприятеля, с утра пытавшегося взять станцию Становой Колодезь. На западе по линии горизонта вырастали серые султаны разрывов. Это третий полк группы выбивал латышских стрелков, уцепившихся за сёла Михайловка и Любаново.

В тамбуре показалась неохватная фигура Май-Маевского. Ради встречи с ударниками генерал экипировался в шинель с красно-чёрными погонами и белой литерой «К», а попутно взбодрился стаканом вина. В последнее время он черпал силы исключительно в алкоголе. Его полководческая звезда, ярко сверкнувшая весной в Донбассе, неумолимо закатывалась.

Не будь на командующем военной формы, он вполне мог сойти за комика провинциального театра, причём опустившегося. Бритое лицо от систематических возлияний обрюзгло и приобрело стойкий свекольный окрас. Толстые щёки висели, переспелую сливу напоминал нос. Крохотные, близко посаженные глаза были из той категории, что злые языки называют свиными. К слову сказать, сходство с кабаном генерал имел незаурядное. Матёрый секач – зверь свирепый и умный. Таковым прежде слыл в войсках Май-Маевский. Сейчас он был затравленным старым вепрем.

Одышливо отдуваясь, цепляясь руками за поручни, командарм с трудом спускался из вагона. При этом попытку расторопного адъютанта помочь он гневливо отверг.

Полковник Скоблин в честь прибытия начальства побрился и натянул белые замшевые перчатки. Зычно скомандовав: «Поолк, смирна, равнение на-правва!», стрелой взлетел на насыпь для доклада.

– Здравствуйте, мои дорогие корниловцы! – проникновенно обратился к строю генерал.

Ответное приветствие перебил грохот снаряда, разорвавшегося в сотне саженей. «Шальной залетел или по нам пристреливаются?» – озадачился каждый. Впрочем, реакции никто не проявил: господа офицеры и добровольцы – дабы не быть уличёнными в трусости; солдатская масса – отупев от усталости.

– Вольно, – Май-Маевский опустил пухлую руку, подрагивавшую на уровне мочки уха.

– Вол-льна! – звонким эхом откликнулся Скоблин.

Не выходившие много дней из боёв ударники были грязны и оборваны, бросалась в глаза нехватка тёплой одежды. Тем не менее корниловцы старались держать фасон, глядели бодро, молодцевато тянулись.

Генерал, относя их настроение на свой счёт, подумал сентиментально: «Помнят меня солдатики, любят». В действительности оживление вызвал появившийся из вагона командир полка Пашкевич. Слабый после ранения, ещё более исхудавший, он шёл неуверенной походкой, словно колыхаемый ветром. Разумеется, все отметили новые погоны на его плечах – полковничьи.

Отдавая честь своим питомцам, Пашкевич с жимом в сердце отметил, как поредели их ряды, пока он валялся на госпитальной койке. И половины не осталось от двух с лишним тысяч штыков.

Май-Маевский начал приветственную речь. Оратором он был скверным. Говорил длинно, излишне сложно для понимания простого человека и вдобавок тихо. Его разбирали лишь стоявшие в центре, флангам доставались бессвязные обрывки.

Дисциплинированный Скоблин, поощряя торжественность момента, изображал, что внимает каждому слову. Впрочем, очередным пассажем генерал заострил внимание комбрига по-настоящему.

– Схватим, братцы, красную ворону за хвост и ощиплем ей перья!

Довольный образным экспромтом командарм сделал паузу, ожидая одобрительного гогота ударников, но шеренги угрюмо промолчали. Май-Маевский хекнул горлом и продолжил спич.

Теперь в нём возобладало хвастовство. Он объявил, что красные повсеместно окружены, а штабом армии подготовлен хитроумный план, по которому противник сегодня же подвергнется сокрушительным ударам на нескольких направлениях.

Судя по безучастным лицам корниловцев, генерал не зажёг их сердец. Врид командира полка капитан Щеглов, костлявый как скелет, с провалившимися тёмными глазницами, нервически покусывал обмётанные простудной коростой губы.

Сомнения можно было рассеять конкретикой – такие-то свежие части тогда-то прибудут на передовую. Не слыша желанных заверений, ударники испытывали разочарование. Не ради пустой говорильни, пронизываемые ледяным ветром, одолели они в боевом снаряжении пять вёрст!

Во время генеральских разглагольствований новая серия снарядов вздыбила пашню. Один – довольно близко, осыпав левофланговых комками подмёрзшего чернозёма.

Май-Маевский потряс кулаком и подбородками:

– Врёшь! Не испугаешь! А ну-ка, братцы, назло врагу пройдёмся парадом!

Лихость командующего выглядела неуместной бравадой. Следуя приказу, капитан Щеглов голенасто вышел на середину строя, взял шашку подвысь[79] и скомандовал: «К торжественному маршу!».

Участок местности был довольно ровным, но далеко не плац. Ноги ударников вязли в пашне, спотыкались о комья земли. Несмотря на подбадривания ротных командиров, строевой шаг не ладился. Шеренги сбились, в последней замыкающий «михрютка», наступив на размотавшуюся обмотку, растянулся в грязи.

Генерал не замечал огрехов. Напротив, мужество его орлят, маршировавших под вражеским огнём, пускай и не действительным, выжала у старика мутную слезу.

Скоблин, держа напряжённую ладонь у козырька, изумлялся метаморфозе, произошедшей с Маем. В считанные месяцы прославленный военачальник превратился в бесхребетного алкоголика. А ведь недавно его превосходительство вызывал искреннее уважение. Известный генерал Великой войны, окончивший академию Генштаба, последний командир гвардейского корпуса отдал Русской армии на десять лет больше, чем Скоблин прожил на свете.

Присоединившись к Белому движению на втором году борьбы, Май-Маевский благодаря безупречной боевой репутации получил сразу под начало дивизию, затем – корпус. Долгие шесть месяцев в каменноугольном бассейне вёл он «железнодорожную» войну с превосходящими силами красных. Непрестанно маневрировал, искусно создавал перевес в живой силе на отдельных участках, наносил крепкие удары по узловым станциям.

О нём восторженно писала пресса. Его успехи были замечены руководством союзнических миссий. Специалисты называли оригинальные приёмы Май-Маевского новым словом в тактике маневренной войны.

Подчинённых подкупали простота и храбрость генерала. В Донбассе он часто выезжал на передовую. Пыхтя и косолапя, направлялся к боевой цепи стрелков. Поравнявшись с ней, преображался на глазах. Одутловатое лицо твердело, походка приобретала неожиданную лёгкость.

Шагая с атакующей ротой, генерал не обращал внимания на летящие роем пули, своим бесстрашием воодушевлял войска. Почётное прозвище «Кутузов» он носил заслуженно. Ещё добровольцы с приязнью называли его «наш Май». Он и в ту пору любил заложить за воротник, но полководческого дара не пропивал.

Приняв парад, Май-Маевский счёл свою миссию выполненной. Действие алкогольных паров заканчивалось, больной организм требовал очередную дозу живительной влаги. Перед глазами командарма маячила бутылка «Массандры», оставленная в столовой вагон-салона.

– Капитан Макаров, – напуская на себя озабоченный вид, обратился он к адъютанту, – нужно срочно вычитать депешу генералу Кутепову. Сопроводите меня.

– Есть! – офицер бросил руку к дроздовской фуражке.

Циркулировали слухи, что именно этот хлюст спаивает Мая, используя близость к начальству для проворачивания спекулянтских афер. По непонятным причинам генерал благоволил к молодому капитану, в связи с чем старания поборников дисциплины изгнать его из штаба терпели фиаско.

Скоблин попытался выяснить насущный вопрос.

– Ваше превосходительство, разрешите обратиться? – прибавив шагу, поравнялся с прытко удалявшимся в сторону своего вагона командующим.

– Что вам угодно? – на ходу полуобернулся Май-Маевский.

– Разрешите узнать, какие силы назначены для контрнаступления?

Генерал насупился – желанный миг общения с чаркой отдалялся.

– В нужное время обо всём узнаете из приказа.

– Хотелось бы в общих чертах сейчас.

– Вы злоупотребляете моим расположением, полковник.

– Ваше превосходительство, сведения необходимы для уточнения плана боевой работы бригады, – перемещаясь в ходе разговора, Скоблин преградил командарму путь.

– Если вы так настаиваете, извольте. По центру обходящей вас группы ударят два батальона третьего Марковского полка. Они выгрузятся на станции Дьячья.

– Но этого явно недостаточно!

– Да позвольте же пройти! – командарм тугим животом оттеснил корниловца к паровозу и ушагал, раздражённо хрустя гравием.

У Скоблина заходили желваки. Он предполагал, что Май, будучи подшофе, блефует, но не думал, что так бездарно. Взбесившегося быка дед вознамерился остановить щелчком по лбу. Парой сырых батальонов, наскоро сколоченных из пленных! Одно название, что марковцы!

Полковник Пашкевич не терял минут, остававшихся до отправления состава, обходил остатки своего полка. Вблизи убогость экипировки ужаснула.

При формировании первый и второй батальоны посчастливилось обеспечить английским обмундированием, третий – грубым мешечным. Шинелей тогда хватило только офицерской роте. На фронт полк выступил в июле, о тёплой одежде в ту пору не думали. Как заведено в России-матушке, понадеялись на импровизацию – авось, экипируемся по ходу пьесы. Ан, оглянуться не успели, зима катит в глаза!

В первой шеренге стояли ударники в шинелях, а в глубине строя – наряженные во что придётся. Стёганые теплушки, крестьянские кожухи, кацавейки, чуйки[80], цивильные пальто. Всё с чужого плеча, заношенное, драное. Погоны, преимущественно самодельные, смотрелись на партикулярной[81] одежде нелепо, как седло на корове.

Тонкие парусиновые сапоги, в которые изначально обули корниловцев, у большинства порвались. Бросались в глаза наспех пришитые латки, проволока, которой были прикручены просившие каши подмётки.

Бойцы наперебой поздравляли Пашкевича с производством. Тот благодарил, бодрился, успокаивал, обещал скоро вернуться с пополнением.

– Командующий, командующий, – вдруг побежал по шеренгам шелест.

Ударники взяли равнение на вагон-салон, на площадку которого, будто на авансцену, вальяжно выступил Май-Маевский.

Его зарумянившиеся бульдожьи щёки и куражливое настроение свидетельствовали о том, что генерал успел «поправиться».

– До свидания в Туле, молодцы-корниловцы! – выкрикнул он, размахивая фуражкой.

Ветер взлохматил жидкий венчик волос вокруг плешивого черепа. Происходившее всё больше напоминало скверный анекдот.

Командир артиллерийского дивизиона полковник Роппонет, всегда тонный и подтянутый, председатель офицерского суда чести, отвернувшись, расплакался.

– Что с вами, Юрий Николаевич? – встревожился капитан Щеглов.

– Бо-оже, какой отрыв от действительности, – всхлипывая, выдавил полковник.

Озорно свистнул паровоз, стоявший в сцепке головным. Поезд попятился задним ходом в сторону Курска. Май-Маевский скрылся в роскошном чреве личного вагона, где его ожидал сервированный стол и графинчик.

Полковник Скоблин в сопровождении конвоя заторопился верхом к станции Становой Колодезь, бой за которую разгорался.

А капитан Щеглов повёл продрогший второй Корниловский полк обратно на позиции. Ему было приказано занять хутор Дубовик, сёла Толубеево и Богородицкое.