Читать книгу Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра. Роман - Светлана Кузнецова - Страница 15

Однажды в цехе бабуля Мартуля зашла на склад. На складе горела лампочка, а под ней сидел дед Николай и плакал. На газете перед ним была разложена закуска: соленый огурец и черный хлеб. Бутылку водки дед наполовину выпил.

– Ах и бессовестный, напился! – всплеснула руками бабуля. – Чего рыдаешь?

– Он же меня сбил, как барана, и уехал, – прижав кулаки к глазам, объяснял дед. – Свету жалко. Если со мной что случился, береги ее. И Шурку, сестру мою, тоже береги.

Бабуля Мартуля отобрала у деда бутылку и заперла его на складе до вечера, чтоб отсыпался.

– И ведь сколько лет мы с ним дружно жили. Всегда он получку приносил, слушался. Выпивал, конечно, но не крепко. Чтобы вот так, прямо на работе, – никогда такого не было, – вздыхала бабуля Мартуля, сидя с матерью на кухне.

– Тяжело ему, гордый он, – пожимала плечом мать.

Тут вскипел чайник, и мать разлила по стаканам кипяток. По радио гнусавым тенором певец пел:

Уже зовет меня в полет мой дельтаплан…

– Вот ведь и поет вроде складно, – заметила бабуля. – А музыка не по мне… Бухает что-то.

– Ничего ты не понимаешь в музыке.

– Да, не люблю я эту вашу музыку, – согласилась бабуля и спросила: – А что это, дельтаплан?

– Дельтаплан – это дельтаплан, – устало объяснила мать. И я представила дельтаплан – похожий на огромный цеппелин, он ждал, пока я заберусь в него, чтобы лететь на Марс.

10 марта после обеда пошел дождь, и долгая зима закончилась. В семь часов вечера дед выпил кипятка с помадкой. Помадка была мягкой, свежей, выпуска местной кондитерской фабрики. Он любил эти конфетки – в охотку. Потом надел плащ и пошел на улицу. Сел на лавку у подъезда и посмотрел на свои сапоги, погруженные в лужу. Cапоги как сапоги, производства Томского завода резиновых изделий, такие и покойнику Суслову надеть не стыдно. Добротные. Дед поднял глаза в небо.

Два дня назад в газете он прочитал о том, что все девять планет солнечной системы готовятся выстроиться в линию по одну сторону солнца, и 10 марта состоится максимальное их сближение – большой парад планет, который наблюдается раз в несколько столетий. Хотелось увидеть что-то большее, чем двор с грязным снегом, собаками и ребятней. Дед представлял несущиеся в холодном космосе планеты, звезды на краю галактики, диаметр которых столь велик, что даже самолет, летящий со скоростью 900 км/ч мог бы облететь их только за 1000 лет. «Ведь это ж как мы всю жизнь мучаемся и даже не замечаем этого всего», – думал он.

Небо было обыденное. Садилось солнце. Через некоторое время появились точки звезд. В астрономии он, простой слесарь, был не силен, и ничего особенного не заметил. Сидя на мокрой лавке и грея руки в карманах, затосковал: вот так и прошла жизнь, даже парада планет не увидел.

Вдруг его окликнул сантехник Свищенко:

– На моторке можно плавать, а, Николай Николаич? Венеция, блин!

– Да, – кивнул дед.

– Как жизнь-то? Ты чего сидишь, отдыхаешь?

– Да так… – неопределенно пожал дед плечами. Ну в самом деле, не говорить же со Свищенко о параде планет.

– Ну ладно, пойду. Не болей.

– Ты погоди. Сказать я тебе хочу напоследок. Не снимай ты больше дворники с машин. Хороший ты человек, поймают ведь тебя, сядешь.

– А напоследок-то почему? – заулыбался Свищенко.

– Да ну тебя! Иди и не воруй больше.

Летом дед надевал соломенную шляпу, накидывал на плечи рюкзак с термосом, бутербродами и варенными яйцами и отправлялся на автобусную остановку – ждать рейса на Алексеевку, где у нас была дача. Бабуля Мартуля одобряла его поездки: хоть не сидит сычом в четырех стенах.

В рейсовом автобусе на Алексеевку стояла духота. Он вытирал испарину со лба носовым платком, слушал разговоры людей, сам говорил – и рубцы на сердце постепенно рассасывались. Дед в такие моменты хотел выглядеть, как заправский дачник, что было синонимом счастливого человека. Пестрые сарафаны, корзинки, панамы, крепкий запах пота, до черноты загоревшие плечи – среди людей было спокойнее.

Осенью во время проливного дождя сердце давало о себе знать, ныло. Он сидел в кресле, смотрел по телевизору новости. Иногда высказывался вслух, но уже через секунду осознавал, что политически острых мыслей его по поводу окончания строительства магистрального газопровода Уренгой – Грязновец никто, кроме меня, не слушает.

Дед записался в районную библиотеку на Республиканской и брал умные учебники по физике и астрономии. В читальном зале том за томом пролистывал Большую советскую энциклопедию, которую на руки не выдавали, и делал простым карандашом пометки в блокнот, натыкаясь на интересные факты о небесных телах и галактиках.

Как-то осенью у него случилась бессонница. Болело сердце, шорохи в квартире беспокоили. Ему привиделся в углу, на стуле, силуэт женщины, которая давным-давно угощала его вином из яблок, а потом умерла от пневмонии, не прожив с ним и года. Он в страхе закрыл глаза, а когда открыл, женщины не было. Дед встал, выпил валерианки и просидел остаток ночи на кухне, читая книгу. Под утро пошел ливень и смыл угрюмые впечатления с души.

Но в девять часов утра стало совсем плохо с сердцем: ныло, места себе не мог найти. Пошел умываться и почувствовал острую боль. Собрался с силами и добрел до кухни, где пила ячменный кофе моя мать. Эти метры от ванной до кухни показались ему вечностью, словно он Ахилл, который не может догнать черепаху.

Дальше он помнил только, как лежал на полу в коридоре, в щеку ему упирался грязный ботинок. Потом его потащили, голова билась о чье-то колено. Тащили-тащили, пока не бросили на носилки. Потом – потолок приемного покоя с яркой лампой. Девушка в белом халате писала в клеенчатую тетрадь за доктором. Несколько серых фигур на скамье. А доктор склонился над ним и безучастно посмотрел ему в ноздри.

По утрам толстая санитарка прикатывала в палату тележку с завтраком: перловка на воде, хлеб и какао цвета грязной лужи, в которую пролили две капли молока. Люди с неохотой ковырялись ложками в липкой каше. Скуку разгонял радиоприемник на батарейках и разговоры: кого когда выпишут, про мясистую грудь санитарки, и кто какие сигареты курит.

Утром санитарка приносила ему судно, и он торопливо тужился, опорожнял отвыкший работать кишечник. Очень застеснялся, когда в среду, после вечернего горохового супа, непослушный воздух вышел с неприличным свистом: срам-то какой, а еще слесарь шестого разряда!

Кровать его стояла у окна, но врачи запрещали садиться – и много дней подряд он видел только птиц в небе да макушки деревьев. А потом вдруг очнулся: какие запреты, жизнь кончается – и сел на кровати, чтобы увидеть улицу. Аптека. Магазин с вывеской «Хлеб». Дома из темно-красного кирпича. Две машины затерлись бочинами на перекрестке, и водители – один в кепке, другой тоже в кепке – машут руками, доказывая друг другу свою правоту. Дед узнал улицу Юных комиссаров. Осознав свое географическое положение в этом мире, он вздохнул и лег, потеряв всякий интерес к происходящему за окном.

Через неделю доктор обратил внимание на усиливающийся кашель деда, подозвал молодую медсестру и спросил:

– Температуру больному мерила каждое утро?

– Не-а.

– Дай мне градусник.

– Зачем?

– В ухо тебе запихну, дура. Неси живо!

Через три дня деду поставили диагноз пневмония, и он подумал, что надо дать указания: чтоб одели его в специально для такого случая приготовленный синий костюм, что висит в шкафу; чтоб рубанок, молоток и ножовку, что под раковиной в кухне, отнесли сантехнику Свищенко, ему пригодится. Лука бы с черным хлебом и крупной солью…

Дед умер в первой половине ноября. Тело его лежало в морге, по телевизору отменили трансляцию хоккейного матча и весь день показывали балет. На следующее утро газеты сообщили о смерти великого человека, и по всей стране был объявлен траур. Он умер в один день с Леонидом Ильичом Брежневым.