Читать книгу Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра. Роман - Светлана Кузнецова - Страница 19

В конце августа бабуля Мартуля сшила мне белую распашонку до колен и сказала:

– Вот тебе крестильная рубашка. Завтра пойдем в церковь.

Следующим утром бабуля Мартуля завернула в тряпочку маленький крестик на веревочке, а распашонку скрутила в рулон. Все это она сунула в хозяйственную сумку – и мы отправились в церковь.

Едва мы вышли из дома, хлынул ливень. Деревья под ветром вдруг всеми ветками и листьями устремились вверх. Бурные реки потекли вдоль бордюров. Наши одежда и волосы вмиг промокли так, что их можно было выжимать. Но мы все-таки не вернулись домой. Ливень кончился так же внезапно, как и начался. После него асфальт блестел, как зеркало, а трава зеленела над лужами, как болотная ряска.

Церковь оказалась большим круглым домом с картинками, на которых было много золота. От стен пахло гвоздикой и воском, а от пола – сырыми досками. В церкви стояла круглая купель, а рядом с ней бородатый человек в черное платье – очень длинном, до самого пола. Вокруг повсюду были старухи. Они сидели на скамейках вдоль стен и сновали туда-сюда тихо, как крысы, – зажигали свечки одну от другой и махали руками от лба к животу и плечам. Когда я увидела среди них Розу, мне захотелось убежать. Но бабуля крепко сжала мою руку.

Роза была все в том же черном платке, все в той же черной юбке, и все в той же черной кофте. Но в церкви она казалась еще страшней и значительней. Рядом с ней стоял сантехник Свищенко, сослуживец бабули по цеху. По какой-то причине он должен был стать моим крестным отцом, а Роза – крестной матерью.

С меня сняли кофту, и бородатый человек в длинном черном платье стал обливать меня водой над купелью, произнося непонятные слова: «Омылся еси именем господа нашего Иисуса Христа и духом бога нашего».

Потом он ткнул мне в нос, в уши и лоб губкой, которая пахла гвоздикой, сказал еще несколько непонятных слов и велел ходить всем вокруг купели. Когда все закончилось, на меня надели веревочку с крестиком и распашонку.

Сантехник Свищенко ушел сразу – он торопился на смену. А бабуля шепотом спросила у Розы:

– В рубашке, что ли, ей теперь идти?

– Зачем? Поверх крестильной рубашки платье надень, – ровным голосом научила Роза.

На улице Роза сказала, что теперь я очищена от первородного греха и еще много странных слов, из которых я поняла, что с этого момента за мной стал кто-то следить, и что нужно молиться тому, кто следил за мной. После ливня в лужах на асфальте я отражалась, как в зеркале, – и сверху, должно быть, меня было очень хорошо видно. Это пугало.

За пустырем, «тридцатьчетверкой», компостной кучей на даче и Жуками с надкрыльями цвета речного ила он тоже следил? Знал ли он о моем измерении и множестве других? Возможно, он знал даже, в какое именно из них попал кот Тасик. Я решила, он сидел вовсе не на небе, как учила Роза, а в темном кинотеатре, где работал проектор, и мир, со всеми его измерениями, разворачивался на экране, как фильм. Это значило, что жизнь не может быть опасной, ведь она – только кино, а я – всего лишь тень, созданная проектором на экране. Бог, несомненно, был самым загадочным существом.

Свои молитвы я начинала с просьбы: «Пусть бабуля Мартуля проживет шестьсот лет». А заканчивала так: «И пусть я построю звездолет». Хотя это были бессмысленные просьбы – фильм уже снят, и если по сюжету мне не суждено построить звездолет, а бабуле прожить шестьсот лет, то ничего не изменишь: оставалось кадр за кадром просуществовать в этом фильме до самого конца.

В последнюю неделю августа время остановилось, и мы целую неделю прожили в одном долгом дне – на даче. Отец доставал с чердака бамбуковую удочку и отправлялся на озеро. Мать и бабуля собирали упавшие в траву яблоки, кидали их в ванну, чтобы они стали чистыми. А потом резали яблоки дольками и сушили на газете под солнцем. Я ходила по даче и наблюдала, как копаются в компосте жуки; как летит самолет, оставляя в небе след – белый, словно пар; как ползет по листу клубники серый и прохладный слизень – улитка без раковины. Когда солнце заходило за горизонт, мы жгли сухую траву, ветки и другой мусор в костре. Соседи тоже жгли мусор в кострах – и вся Алексеевка пахла березово-полынным дымом, как большая баня.

Долгий августовский день закончился словами матери:

– С сентября ты пойдешь в детский сад.

– А ты будешь сидеть у окна и пить кофе одна? – спросила я.

– Нет. Я буду работать кондитером на хлебозаводе.

Первый день в детском саду был так страшен, что я его забыла. Второй, третий, двадцать четвертый и все последующие дни не отличались от первого. Еще много дней, возвращаясь домой, я не могла ответить ни на один из вопросов моих родных.

– Как зовут воспитательницу? Что ты ела в детском саду? Появились у тебя друзья? – спрашивали они.

Я утыкалась глазами в пол и молчала. Я не знала, что ответить: все, о чем они спрашивали, мне хотелось забыть. А друзья – разве они бывают у человека? Все, что могли делать дети вокруг меня, и большие, и маленькие, – разрушать, как они разрушили мое снежное существо.