Читать книгу Агнцы Божьи - Александр Чиненков, Александр Владимирович Чиненков - Страница 7
Часть первая. Белые голуби
Глава 6
ОглавлениеКогда гостья переступила порог молельного дома и закрыла за собой дверь, сидевший за столом и просматривающий стопку газет Прокопий Силыч посмотрел на неё поверх очков и настолько удивился, что даже привстал от изумления.
– Вот, стало быть, как, сама богородица хлыстов передо мной предстала? – прошептал он, снимая с переносицы очки и кладя их на стопку газет. – А ты проходи, не стой у порога, Фёкла. Садись за стол напротив и поделись, с чем объявилась.
– Поглядеть на тебя, вот с чем, – пройдя к столу, присела на табуретку гостья. – И прошу, не называй меня больше Фёклой, пожалуйста. Была когда-то Фёкла, да вышла вся, а вот Агафья осталась.
– Что ж, Агафья так Агафья, – пожимая плечами, ухмыльнулся старец скопцов. – Ты хоть бестией называйся, для меня разницы нет.
Агафья вздохнула, носовым платочком вытерла губы и только после этого внимательно посмотрела на Прокопия Силыча.
– Ты всё ещё на меня сердишься? – спросила она вкрадчиво. – Может, за порог выставишь, покуда разговор не начали?
– Нет, я на тебя не злюсь, Агафья, – ответил старец. – Ты же знаешь, что мы, голуби белые, никогда ни на кого обиды не держим и ни с кем в ругачку не встреваем. Мы живём так, как живём, и никому жить не мешаем.
– О чём это ты? – заподозрив подвох в его словах, насторожилась и сузила глаза Агафья. – Не верю я, что ты зла на меня не затаил, Прокопка. Я же тебя извести пыталась. Вспомни, ты чудом уцелел.
– Пыталась извести, помню, да не получилось, – добродушно улыбнулся Прокопий Силыч. – Ты же знаешь, что в травах я получше тебя кумекаю. Как только я худо себя почувствовал после совместного чаепития, так смекнул, что к чему, и быстро отраву твою из себя выгнал.
– Ведаю я о том, – вздохнула Агафья. – Знания трав и изготовление лекарства из них я ведь от тебя переняла. Да и на каторге про травы целебные ещё больше узнала. Там тоже срок отбывала травница из племени цыганского.
– Вот, видишь, не зря, стало быть, ты там время провела, – с едва уловимой издёвкой высказался Прокопий Силыч. – Когда я тебя подобрал, кем ты была? Воровкой и мошенницей. С дружком своим людей богатых грабила. Дружка-то твоего, Сеньку Беспалого, застрелили при аресте, а ты… Ты проворной оказалась и улизнула. Покуда тебя по всей Самаре полиция разыскивала, я тебя у себя прятал… Ну что, вспомнила?
Агафья усмехнулась.
– А я и не забывала этого никогда, – сказала она. – Очень хорошо помню, как тебя дурачила. Ты же всегда блаженным был и казался таковым, Прокопка. Дурень ещё тот, на всю Самару славный. То деньги раздаривал кому ни попадя, то просто их с забулдыгами пропивал. А денежки тебя любили, не отнять. Так и липли, будто ты был мёдом помазанный.
– Да-а-а, мне всегда на деньги везло, – вздохнул Прокопий Силыч мечтательно. – Ты хорошо просекла это дело и мухой прилепилась ко мне.
– Жалко мне стало денег твоих, – хмыкнула Агафья. – И больно смотреть было, как ты ими направо и налево бездумно швырялся. Да и жизнь другую решила начать. Зачем кого-то грабить и обкрадывать, когда денежный сундук оказался рядом?
– И ты своего добилась, – кивая головой, сказал Прокопий Силыч. – Сначала под венец меня уволокла, фамилию свою на мою сменила. – Он задумался и поскрёб затылок. – Вот только в толк и сейчас не возьму, почему ты меня на корабль христоверов ступить уболтала? Чего тебя подтолкнуло на этот шаг?
– Окстись, Прокопий, ты не раз уже задавал мне этот вопрос в прошлом, – поморщилась неприязненно Агафья.
– Было дело, задавал, – согласился с ней Прокопий Силыч. – Но ты мне ни разу толком на него так и не ответила.
– А тебе это надо? – покачала головой Агафья. – Вот свела тебя к хлыстам, а тебе и понравилось. Скажи, что не так всё было?
– Да, мне там понравилось, на корабле христоверов, – согласился с ней Прокопий Силыч. – Радения по сердцу пришлись, а вот грех свальный… Я всегда осуждал сею прихоть непотребную. Никак не вязался этот греховный блуд с другими обрядами.
– Вот ты и отменил грех свальный, когда стал кормчим после кончины старца, – вздохнула Агафья. – Многие ушли тогда, и сразу оскуднел осиротевший наш корабль.
– Ушли те, кто к необузданному разврату, а не к праведности склонен был, – тут же возразил Прокопий Силыч. – Остались те голуби, кто душою чист был и кто святость ставил выше бесовских наваждений.
Агафья снова вытерла платочком рот и натянуто улыбнулась.
– Я на каторге срок свой отбыла, вернулась, а на твоём корабле голубей совсем маленько прибавилось. Значит, кормчим ты был никудышным, признай, Прокопий?
– Потому вы с Андроном меня легко и подвинули, – вздохнул грустно Прокопий Силыч. – Вы опять свальный грех возвернули в радения, вот и потянулись к вам те, кто на разврат падок.
– А чего ты себя оскопил, Прокопий? – хмыкнула Агафья. – Нас этим поступком бесшабашным упрекнуть мыслил? Да, мы удивились, узнав об этом, но… Поговорили-поговорили, да и забыли, ты сам свою судьбу выбрал.
Слушая её, Прокопий Силыч сидел с задумчивым видом. Когда Агафья, высказавшись, замолчала, он ещё несколько минут провёл в задумчивости, а потом заговорил:
– Да, я осознанно сам себя оскопил, и не вам в угоду. Просто я решил другим стать и стал им. На вашем корабле разврат процветает, а у нас… Лишив себя возможности совладать с телесными искушениями, мы и прибегаем к оскоплению грешной плоти.
– Ох, где-то я уже это слышала, – хмыкнула Агафья. – Кажись, Кондрашка ваш Селиванов эдакую тягомотину удумал. Он же ещё сыном Божьим и искупителем, призванным спасти род человеческий от лепости (похоти), и сокрушителем душепагубного змия себя объявил.
Выслушав её, Прокопий Силыч нахмурил брови, покачал головой и, чуть подавшись вперёд, спросил:
– Говори, с чем пожаловала, Агафья? Не устои же наши обсуждать. Мы сами по себе, вы сами. Так и будем сосуществовать дальше без взаимной ругани и хулы.
Прежде чем ответить, Агафья жеманно повела плечами, вздохнула и…
– Зелье я у тебя просить пришла, – сказала она. – То самое, каковым ты голубей своих перед кастрацией от реальности отключаешь. Не откажи, Прокопий, очень надо его мне.
Прокопий Силыч округлил глаза.
– О каком таком зелье ты речь ведёшь, Агафья? – прикинулся, что не понимает, он.
– О том, каковым ты своих новиков потчуешь перед оскоплением, – ответила Агафья. – Сама бы изготовила, но рецепта не знаю.
Прокопий Силыч прекрасно понял, о каком зелье ведёт речь его гостья.
– Ты знаешь все рецепты, которые знаю я, – сказал он, лукаво улыбаясь. – Я же слышал, что ты лечением занимаешься голубей своих.
– Да, лечу иногда, – поморщилась Агафья. – Но только рецепта, который мне нужен и который знаешь ты, я не знаю.
– А что ты знаешь о том рецепте, который ты просишь? – прищурился хитровато Прокопий Силыч. – Чем он тебя привлекает?
– Он привлекает меня тем, что настойка, по нему изготовленная, делает человека безвольным и безмозглым истуканом, – ответила Агафья. – Я знаю, что ты готовишь такой и поишь своих перед оскоплением. Они боли не чувствуют, ничего не соображают, и… Одним словом, научи меня готовить это зелье, Прокопий. Очень оно мне нужно, очень.
Прокопий Силыч задумался, как вежливо отказать бывшей жене, но подходящие мысли не шли в голову.
– Что, Андрона приструнить мыслишь? – с ухмылкой предположил он. – Распоясался поди жеребец сибирский и из твоей узды выскользнул?
– Мои дела тебя не касаются, – огрызнулась Агафья, досадуя на то, что старец скопцов невольно разгадал её замысел. – Ты дай, чего прошу, или откажи. Внеси ясность своим поступком.
– Как готовить снадобье, я тебе не скажу, – вздохнул Прокопий Силыч. – А вот само снадобье, пожалуй, выделю немного. Только предупреждаю заранее, недолго оно действует, неделю всего. Только неделю Андрон истуканом безмозглым и бесчувственным пробудет, а потом… Он снова в себя придёт, и как провёл неделю, даже не вспомнит.
Агафья поморщилась, о чём-то раздумывая, а потом спросила:
– Это какую порцию я влить должна, чтобы он бревном побыл неделю?
– Полстакана, – ответил Прокопий Силыч. – Стакан вольёшь, он в беспамятство полное окунётся, а потом… А потом, когда очнётся, умом тронется.
– Бутылок десять давай! – с загоревшимися глазами попросила Агафья. – Если есть двадцать, давай двадцать, я всё заберу.
– Чего-о-о? – округлил глаза Прокопий Силыч. – Да я никогда не делаю свои настойки в таких количествах! Дам две бутылки, и будя. На большее не уговаривай и не проси.
– Да? А чего эдак мало? – разочарованно поинтересовалась Агафья. – Дай что есть, и я больше у тебя не объявлюсь.
– Только две пол-литровые бутылки, не боле, – заупрямился Прокопий Силыч. – У меня этого снадобья всего ничего остаётся, а травка, из которой я его готовлю, далеко, за Уральским хребтом произрастает.
– Хорошо, хоть две бутылки давай, – вздохнула огорчённо Агафья. – И за это благодарствую, спасибо тебе превеликое…
* * *
Множество болезней обострились разом. Всё чаще стало беспокоить сердце, воспалились лимфоузлы, ухудшилось зрение. Потом воспалились гланды, и стало очень больно глотать. Раскалывалась голова, пропал сон, и всё чаще стали возникать очень похожие на реальность видения. Уже два дня он ничего не ел. Вялость, безразличие, полная депрессия настолько овладели им, что он часами лежал в кровати неподвижно и без мыслей в голове.
Медсёстры, заходя в палату, делали обезболивающие уколы и уходили. А вот доктор, когда приходил во время обхода с осмотром, подолгу задерживался у его кровати, скрупулезно обследуя чуть ли не каждый участок его загнивающего тела.
Производя осмотр, доктор то и дело задавал вопросы, и Силантий, нехотя, сквозь зубы, отвечал на них.
– Улучшений, к сожалению, я не нахожу, – заканчивая осмотр, обычно говорил доктор. – Но и, слава богу, ухудшений тоже. А ты переставай хандрить, Силантий, возьми себя в руки.
Сегодня, перед рассветом, Силантий стряхнул с себя оцепенение, но радости или облегчения не испытал. Даже не будучи доктором, он хорошо знал безнадёжность своих хворей. Для него не было секретом, что изувеченный страшными ожогами организм больше не может сопротивляться болезням. Под действием настоек выходившей его женщины и хлыстовской богородицы Агафьи его состояние было сносным, и он уже надеялся, что вот-вот пойдёт на поправку, и вдруг…
Открылась дверь, и вошёл доктор.
– Здравствуй, Силантий! – поприветствовал он его. – Позволь осмотреть тебя и выслушать жалобы на своё самочувствие, если они у тебя есть.
– Да что жаловаться, Олег Карлович, – вздохнул Силантий. – День ото дня только хуже и хуже. В одном месте заглохнет, в другом ещё шибче заболит. Панцырь мой, видать, отходит. Всё, что под ним остаётся, огнём горит.
– А чего же ты хотел, этого и следовало ожидать, голубчик, – пожимая плечами, сказал доктор. – Сейчас, после обхода, придёт сестра и коросту твою мазью смажет.
Силантий вздохнул и ухмыльнулся.
– Да мне мази ваши, будто мёртвому припарка, – сказал он. – Облегчения от них я никаких не чувствую. Короста вон трещинами покрывается, а из трещин жижа гнойная выступает. Запахов я не чую, но когда сёстры ваши больничные меня мазью мазюкают, вижу по ним, что от исходящей от меня смрадной вони они морды в стороны воротят.
– За медсестёр не беспокойся, работа у них такая, – поморщился доктор. – А у тебя, если короста отходит, будем надеяться, что дело на поправку идёт.
– Не на поправку, а к могиле, – уточнил Силантий и посетовал: – Ты же меня к хлыстам за настойкой обещался свезти, Олег Карлович? Вот их зелье мне непременно бы помогло. Польза снадобий мною уже испробована. Сдержи обещание, свези меня в Зубчаниновку, доктор? За жизнь я не цепляюсь, знаю, что чуток мне остаётся. Но пожить хоть этот чуток мне ещё надо, на то есть причины особливые.
Глаза доктора округлились.
– Да ты что, в своём ли уме, Силантий? – воскликнул он. – Да куда же я тебя повезу, горе луковое? Ты же вон, прости господи, на ладан дышишь? Тебе категорически нельзя вставать с кровати и тем более трястись в коляске до самой Зубчаниновки! Давай так поступим: я сам к хлыстам съезжу и упрошу, как её… Агафью, кажется… Попрошу, чтобы со своими снадобьями к тебе в больницу приехала. А там и посмотрим, помогут ли они тебе.
– Помогут, как пить дать помогут, – хмыкнул Силантий. – Их действие на себе я уже испытал не единожды. Только вот поедет ли меня навестить эта тварь злобная, ещё бабушка надвое сказала. Сам бы поехав, я ещё смог бы уболтать старуху помочь мне, а вот тебя она слухать не станет, это я точно тебе говорю, Олег Карлович.
– Ладно, завтра, прямо с утра, я съезжу к ней в Зубчаниновку и поговорю о тебе, – вздохнул доктор. – Но, а если не поедет она со мной в больницу, подумаем ещё, как помочь тебе… А ты уповай на чудо и больше Господу Богу молись, Силантий. Он уже вон сколько времени тебе помогает и будет помогать, пока ты молиться будешь и просить о помощи и спасении грешной души.
* * *
Сначала обедали молча, думая каждый о своём. В столовой висела непривычная тишина, не свойственная Сафроновым во время приёма пищи.
– Нет, я не могу больше так, не мо-гу! – воскликнул в сердцах Иван Ильич. – Как подумаю о Лопырёвых, у меня кусок в горло не лезет. Надо же, этот опустившийся, спившийся негодяй Влас вдруг взялся за ум и служит в народной милиции! И не каким-то там рядовым, а заместителем начальника сыска!
– Ваня, успокойся, и мне это не по нутру, – тихо сказала Марина Карповна, отодвигая от себя так и не тронутую тарелку с супом. – Мы уже целую неделю только и говорим об этом, только толку от этого никакого.
– Как же никакого, – вздохнула дочь Анна. – Пока нас не трогает этот ублюдок, но я уверена, что это затишье долго продолжаться не может.
– Да, когда человек облачён властью, он меняется, – с унынием согласился с мнением дочери Иван Ильич. – А негодяй, получив власть, как правило, становится исчадием ада!
– Ой, неспокойно на душе у меня, – вздохнула Марина Карповна. – Целую неделю живу с этим чувством гадким, и… И болезнь ко мне снова возвращается, как мне кажется. С каждым днём всё хуже и хуже себя чувствую.
– А ты не думай о плохом, мама, – свела озабоченно к переносице красивые брови Анна. – Думай о хорошем, а не забивай голову всякой всячиной. Мы всегда живём между плохим и хорошим, а чего больше к себе притягиваем, только от нас самих зависит.
– Знать не знал, что временное правительство за восстановление полиции взялось, пока этот проходимец Гаврила не сказал, – брезгливо поморщился Иван Ильич. – И что узнал, так это уму непостижимо.
– И что же ты узнал, Ваня? – посмотрела на него недоумённо Марина Карповна. – Всех разогнали, а теперь обратно собирают?
– Ты права, дорогая, так и есть, – кивнул Иван Ильич. – Структура так называемой народной милиции в Самаре фактически повторила структуру полиции Российской империи. Вся Самара поделена на пять милицейских участков. Во главе участков поставили бывших офицеров Самарского гарнизона.
– И как же они с преступностью бороться собираются? – не удержалась от сарказма Анна. – Что знают бывшие военные о тонкостях сыскной работы?
В ответ на её реплику Иван Ильич неопределённо пожал плечами.
– Путь в милицию не закрыт и бывшим полицейским, – сказал он. – Даже самарские преступники проникнуть в милицейские ряды пытаются.
Мать и дочь, выслушав его, недоумённо переглянулись.
– Да-да, вот послушайте, – видя недоумение на их лицах, ухмыльнулся Иван Ильич, доставая из кармана сложенную вчетверо газету и разворачивая её: – «Товарищи воры! – Он поднял вверх указательный палец и продолжил: – …Воротилы, грабители, взломщики, аферисты, шантажисты, ханкисты, политурщики, мародёры, карманники, лоточники, извозчики… и прочая братия! Мы много поработали в первые дни революции, и нам надо собираться, чтобы избрать представителей в Советы рабочих и солдатских депутатов для заседания. Объединяйтесь, товарищи, и помните, что в объединении сила! Приходите сами и зовите всех товарищей…»
Дочитав воззвание, Иван Ильич отложил газету и обвёл взглядом изумлённые лица домочадцев.
– Ну что на это скажете, дорогие мои?
– С ума сойти можно! – закатила вверх глаза Анна. – Что, папа, в газете действительно это написано?
– Не веришь мне, прочитай сама, – протянул газету дочери Иван Ильич. – Здесь, под текстом, даже приписка имеется – Группа сознательных деловых!
– Вот потому этот Влас в милицию и попал, – вздохнула Анна. – Он как раз аферист и шантажист.
– И что? – нахмурилась Марина Карповна. – Устроившись в милицию, эта свора сама с собой бороться собирается?
– Получается, что так, – пожал плечами Иван Ильич. – Эта революция столько дров наломать успела, что ничего удивительного в воззвании сознательных деловых я не вижу.
– Уверена, что от такой милиции проку будет мало, – вздохнув, высказала свою точку зрения Марина Карповна. – Уж если таких проходимцев, как Влас Лопырёв, на работу берут и оружие выдают.
– Видимо, на заводах и фабриках Самары так же думают, – кисло улыбнулся Иван Ильич. – Вчера один купец мне сказал, что там, на предприятиях, формируют свою, фабрично-заводскую, милицию и отряды Красной гвардии к тому же. Заводская милиция якобы подчиняется заводским комитетам, а Красная гвардия… – Он пожал плечами: – Кому подчиняется это непонятное формирование, ума не приложу.
– А мне не понятно, как они все уживаться друг с другом будут, – снова с сарказмом высказалась Анна. – Если меня обидит народная милиция, то я могу пожаловаться на неё в Красную гвардию?
– Не знаю, дочка, не знаю, – пожал плечами Иван Ильич. – Могу только сказать – поживём-увидим, дорогая.
– Ваня, а от какого числа газета эта? – поинтересовалась Марина Карповна. – И почему ты её в кармане носишь?
– От начала апреля сего года, – взглянув на дату, ответил жене Иван Ильич. – А ношу я её в кармане для того, что сам туда положил. Здесь, на страницах, пропечатана ещё пара любопытных статей, которые я прочёл и снова прочесть собираюсь. Но они только экономики касаемы и не вызовут у вас никакого интересу.