Читать книгу Агнцы Божьи - Александр Чиненков, Александр Владимирович Чиненков - Страница 9

Часть первая. Белые голуби
Глава 8

Оглавление

Сразу после завтрака Иван Ильич Сафронов никуда не поехал, хотя запланировал на этот день немало дел. Его беспокоило нервозное состояние Марины Карповны, и он решил понаблюдать за ней.

Сафроновы расположились в гостиной. Иван Ильич уселся в кресло с пачкой газет в руках, а Марина Карповна стала расхаживать по комнате, с раздражением поглядывая на мужа.

– Малашка, – визгливым окриком позвала она горничную, – немедля мчись сюда, косолапая!

Испуганная девушка вбежала в гостиную и остановилась, переступив порог.

– Замени занавески! – крикнула, посмотрев на неё, Марина Карповна. – Эти давно не менялись, месяц уже!

– Слушаюсь, барыня, – кивнула горничная и поспешила к выходу.

Марина Карповна нахмурила лоб и с неприязнью глянула на увлечённого чтением мужа.

– Тебе что, сказать мне нечего, Ваня? – набросилась она на него с упрёками. – Тебе газета важнее, чем благополучие семьи?

– А что ты собираешься от меня услышать, дорогая? – поднимая глаза, поинтересовался Иван Ильич. – О том, что наши дела снова покатились по наклонной под откос? Ты хочешь услышать, что Влас Лопырёв всячески подводит нас под разорение? Ты хочешь знать, как он со своими подчинёнными громит всю нашу торговлю и наше благополучие?

– Нет, я хочу услышать, что ты собираешься делать! – выкрикнула раздражённо Марина Карповна. – Или ты ничего не собираешься предпринимать, а просто сидеть и ждать, когда этот негодяй разорит нас и выставит на улицу?

– Увы, но я бессилен противостоять этому мерзавцу, – пожимая плечами, ответил супруге Иван Ильич. – У Власа в руках власть, и он на сегодняшний день всесилен. Он может сделать с нами всё, что захочет, и… Мне кажется, он поставил перед собой конкретную цель разорить нас и уничтожить.

– И что, ты собираешься молча наблюдать, как это ничтожество нас разоряет? – взвизгнула истерично Марина Карповна. – Сходи к дружку своему Гавриле? Ты что, не можешь попросить его урезонить этого выродка?

Иван Ильич усмехнулся.

– Я уже дважды ходил к Гавриле, дорогая, – сказал он. – Но тот оба раза меня на порог не пустил. Слуги говорят, что нет его, хотя я сам видел краем глаза, как он наблюдает за мной из комнаты через окно, прикрываясь шторою.

– Господи, но чего добивается от нас эта мерзкая семейка? – вскричала в отчаянии Марина Карповна. – Почему Лопырёвы собираются всё у нас отнять?

Иван Ильич покачал головой.

– Я же тебе говорил, и не раз, – им нужна наша дочь, – сказал он. – Как говорит Гаврила, его беспутный сын взялся за ум, бросил пить, поступил на службу в народную милицию и… Теперь он снова воспылал страстью к нашей дочери и выдавливает из нас согласие на брак.

– Бедная моя головушка, – падая на диван, залилась слезами Марина Карповна. – Не пойдёт за него Анечка, хоть тресни! Она всё Андрея Шелестова дожидается, всё весточек от него ждёт.

– А ты что, говорила с ней о замужестве? – отложив газету, поинтересовался Иван Ильич.

– Ну да, говорила, как ты и просил, – вытирая платочком слёзы, ответила Марина Карповна.

– Ну и что же? – заинтересовался Иван Ильич.

– Да ничего, – огрызнулась Марина Карповна. – Она о замужестве и слышать ничего не хочет. «Осточертели вы мне со своим предложением! – закричала. – Лопырёву, идиоту этому, мы уже отказали, так чего ещё добивается этот алкоголик?»

– Конечно, ей не понять наши трудности, – вздохнул Иван Ильич с трагической миной. – Она свою жизнь другой видит, такой, в которой, кроме поручика Шелестова, ни для кого места нет.

– Все мои просьбы и увещевания дочка отметает напрочь, – посетовала Марина Карповна. – Даже не знаю, как ещё говорить с ней. На каждое моё слово о замужестве Анна реагирует крайне отрицательно. И ещё она жалуется, что Влас её преследует, и она его панически боится.

– Чёрт возьми, и я не знаю, что делать, – задумался Иван Ильич. – Мы с тобой, дорогая, как промеж двух огней попали. С одной стороны, Лопырёв-младший, как прессом, давит, а с другой… С другой – дочка никак не хочет в наше положение входить. Честно говоря, я её понимаю и втайне от неё одобряю её упорство, но… Дожмёт нас Влас и лишит всего. Ума не приложу, что выбрать из двух зол, дорогая.

Марина Карповна почувствовала себя плохо и провела по раскрасневшемуся лицу ладонями.

– Пойду я прилягу, Ваня, – сказала она. – Что-то в глазах темнеет и давит за грудиной.

– Иди приляг и лекарство прими, – вздохнул Иван Ильич. – Попутно загляни в спальню дочки и ко мне пошли её.

Направляясь к двери, Марина Карповна остановилась и обернулась:

– Ты уж тут с ней как-то поласковее, Ваня. Ей, как и нам, сейчас несладко приходится. У нас своя головная боль, у неё своя. Нам не привыкать из всяческих передряг выпутываться, а ей… Мы должны придумать, как помочь доченьке, Ваня. И сделать всё так, чтобы она чувствовала себя не как в кругу врагов в родительском доме, а защищенной и в полной безопасности.

* * *

Прошло несколько дней. В синодальной избе христоверов в Зубчаниновке сидели в горнице старец Андрон и богородица Агафья.

Кормчий молчал, опершись локтями на стол и сжимая голову ладонями. Женщина у окна на стуле, не спуская глаз, смотрела на старца.

– Пропадает Самара, гибнет страна, – тяжело вздохнув, выговорил Андрон. – Даже слепцу видно, как всё происходит. Что есть революция? А то и есть, что порождение убийств, мошенничества, подлости и обмана. Всего сейчас полно, всего предостаточно. И почему никого не наказывает Господь? Я утешаюсь тем, что чего сам вытворяю – лишь маленькая толика по сравнению с теми грехами, каковые правители сейчас творят.

И Андрон глубоко вздохнул, встал и начал взволнованно расхаживать по горнице.

– Не бери всё близко к сердцу, батюшка, – сказала Агафья. – Революция, будь она неладна, дело не наше. Когда-никогда она закончится, и всё на свои места встанет. Не трогают нас, ну и ладно. А чипляться начнут, так уйдём мы… На край света уйдём, где никогда нас не разыщут.

Наступило тягостное молчание. Андрон ещё походил четверть часа, что-то бормоча и вздыхая, и наконец воскликнул:

– Всё, мочи нет жить, как на иглах сидючи! Решено! Укладывай пожитки, Агафья, и пойдём мы отсюда в другом месте счастье себе искать.

Богородица промолчала. Она видела, что старец вне себя, и благоразумно решила не заводить его ещё больше.

Высказавшись и выпустив пар, Андрон снова принялся ходить по горнице, задумчиво опустив голову и заложив руки за спину. В это время в дом вошёл консисторский дьяк Василий. Старец дошёл до окна, медленно повернулся и двинулся в обратном направлении. Он настолько углубился в свои раздумья, что не заметил гостя, стоявшего у порога.

Дьяк сделал несколько шагов вперёд и лёгким покашливанием попытался привлечь к себе его внимание. Андрон пришёл в себя, поднял голову и, увидев его, сразу вспыхнул гневом, и взгляд его стал грозен.

– А тебя какая нелёгкая принесла, попёнок? Я же просил тебя являться сюда как можно реже и только по делам, не терпящим отлагательств.

– Вот как раз по такому делу я и явился, – покосившись на Агафью, сказал дьяк. – Поговорить хочу о делах наших общих, кормчий. Мы живём в такое бедовое, опасное время, что надо почаще встречаться, обдумывать всё, что происходит, и обсуждать, чтобы всегда и ко всему быть готовыми.

– Эй, о чём это ты? – вскинул удивлённо брови Андрон. – Чего юлишь и ходишь иноходью вокруг да около? Говори прямо, если сказать есть что.

– Я прямо говорю всё, что думаю, – поморщился дьяк. – Ты вот считаешь меня чиновником консистории и врагом всех сектантов. А хорошо ли ты знаешь, что я за человек?

– Знаю, мне матушка твоя о тебе всё поведала, – присаживаясь за стол, сказал Андрон. – Ангел ты небесный, всеми обижаемый и помыкаемый.

Дьяк метнул в сторону Агафьи полный укора взгляд, затем, не дожидаясь приглашения, тоже уселся за стол напротив старца. Его озабоченное лицо вдруг заинтересовало Андрона. Он посмотрел на дьяка, вздохнул и произнёс:

– Что ж, сыскарь консисторский, вываливай, с чем пожаловал. Или весть худую принёс, и высказать не решаешься?

– Предупреждение я принёс, – ответил дьяк. – В Самаре вроде как тихо, но накал всюду остро чувствуется. Народ с ума сходит, и… у нас в церковных кругах мнение одно, что та революция, которая уже случилась, лишь цветочки.

– Мало ли чего вы там кумекаете в кругах своих, – ухмыльнулся Андрон. – А ты чего от меня услыхать хотишь, попёнок? Сейчас я выверну перед тобой душу, а вечером ты меня в острог упрячешь?

– Не обижай зря человека, с добром пришедшего, а выслухай его, – покачнувшись на стуле, подала голос за сына Агафья. – Как бы раскаиваться опосля не пришлось.

– Тебя удивляет, кормчий, с чего я к вам так назойливо лезу? – как только замолчала богородица, продолжил дьяк. – А дело простое… У нас есть золото, очень много золота, но нам сейчас его не вывезти. Вот я и хочу посоветоваться, как нам быть дальше.

– А чего тут непонятного? – вскинул брови Андрон. – Золото в землю закопано, и о нём ведаем только мы трое. Раз вывозить его сейчас опасно, значит, до лучших времён подождём, покуда эта вакханалия, называемая революцией, не закончится. Нас никто не теребит, так что… – Он замолчал и развёл руками.

– Скажи, Василий, а что ещё в кругах ваших балакают? – как только замолчал старец, поинтересовалась Агафья. – Чего нам, людям божьим, бояться, скажи?

– Бандитов бойтесь, много их развелось в Самаре, – вздохнул, отвечая, дьяк. – Власть бойтесь народную, вовсе не народная она. Похлеще бандитов-налётчиков свирепствует власть новая. Так называемую милицию народную от бандитов трудно отличить, особливо ночью. А за городом и того хлеще. Там дезертиров видимо-невидимо. Их целые банды вокруг Самары слоняются. Убивать не убивают, всё разбоем и грабежами промышляют. Попадешься им на глаза – голышом останешься.

Андрон презрительно усмехнулся.

– А вы, попы, с властями новыми якшаетесь? – спросил он.

– Чего? – округлил глаза дьяк. – Правительство сейчас временное, и, как жизнь показывает, власть у него самая минимальная. В стране безвластие, а Самара – это Содом и Гоморра. Разве может церковь мириться с тем, что сейчас происходит?

– А как церковь проявляет свою нетерпимость ко всему происходящему? – осклабился Андрон. – Как вы боретесь с тем, что в Самаре сейчас происходит?

– Как? Да никак, – пожимая плечами, ответил дьяк обескураженно. – Церковь несёт людям слово Божье, вот и всё, что сейчас мы можем сделать и делаем.

– Это как, проповеди в храмах читаете? – ухмыльнулся старец.

– Иного нам не дано, – вздохнул дьяк, пытаясь понять, куда клонит кормчий.

– А как же твоя консистория? Ты вон как нас настырно ковырял при царе-батюшке.

– А что консистория? – смутился дьяк. – Раньше она вес имела, а сейчас… Сейчас нам не велено чем-то проявляться, покуда власть непонятная и, как считает Синод, неустойчивая. Осторожность проявлять везде и всюду – такое решение принято на Синоде.

– Не до жиру, быть бы живу, – с издёвкой уточнил Андрон. – И ещё… Почему ты себя с церковью связываешь, попик? Ты же, как это точнее выразиться, гадкий перевёртыш. Батюшки, кои Богу служат, честными быть должны и бессребрениками, а ты? Ты же падкий на злато червь, Василий! Ты же душу продал Сатане, когда на золото моё позарился! Ты не дьяк уже, а исчадие ада, или я не прав, скажи мне?

Дьяк стушевался. Черты его лица исказились, кожа сделалась матовой, а глаза вылезли из глазниц.

– Нет, это не я, а ты исчадие ада! – воскликнул он, сжимая кулаки. – Это вы, хлысты, продали души Сатане, ироды! А я о судьбе своей забочусь. Если всё ещё хуже станется и за границу придётся податься, то как я жить там буду? На какие шиши?

– А на какие шиши всегда люди на Руси жили? – едко усмехнулся Андрон. – С котомкой по стране хаживали, жили на то, что подадут, и ни на что не сетовали. Они искренне верили в Бога, вот что я тебе скажу, и жизнь свою всю, без остатка посвящали только Всевышнему! А что сейчас? Кто сейчас святой церковью рулит? Такие же, как и ты, христопродавцы!

От таких убийственных обвинений дьяк стушевался, сник и побледнел. Старцу даже показалось, что он вот-вот лишится сознания.

– Чтоб у тебя язык отсох, ирод! – вступилась за сына возмущённая Агафья. – Ты что, ополоумел, аспид? Ты на себя глянь изначально, а опосля на других пеняй!

– Тогда не на себя, а впору на тебя мне пялиться, – посмотрел на неё сурово старец. – Может быть, и не был бы этот попик таким, каким вырос. Ты Прокопию и мне жизнь отравила, да и из сына своего беса сотворила. Пока ты на каторге срок свой отбывала, Прокопий растил его. Отдать ему должное, он всё сделал, чтобы Васька ваш человеком вырос, на воспитание в монастырь отдал. Рос ваш сынок, в Бога веруя, а вырос… Это ты, Агафья, как с каторги в Самару воротилась, так и сдвинула с понталыги сына своего. А теперь вот он, полюбуйся… Ряженая в рясу бестия, вот он кто.

– Кем стал сыночек мой, не твоя забота! – огрызнулась Агафья. – Я всё рассказала тебе про свою жизнь, а ты теперь мои же откровения мне в упрёк выставляешь. Давайте с этого дня не возвращаться более к разговорам порочным и непотребным. Мы теперь в одной упряжке, и собачиться резону нет.

– Убеждать ты умеешь, не спорю, – покачал с ухмылкой головой Андрон. – Я уже не один год с тобой рядом живу и тебя знаю достаточно хорошо. Ушло то время, когда мы едиными помыслами жили. Теперь с тобой твой сын, и я не удивлюсь, если вы супротив меня что-то замышляете.

Агафья и дьяк переглянулись.

– Да-да, так и есть, и я уверен в этом, – заметив это, усмехнулся старец. – Промеж нас легло золото, и этот металл затмил вам разум. Вы знаете, что делить его на троих я не соглашусь, а пополам вас не устроит. Сейчас вы втайне решаете, как от меня избавиться, а может быть, и решили уже, как. Только об этом вы мне не скажете, разве не так?

Агафья и дьяк снова переглянулись.

– А почему ты решил эдак, как изрёк только что, Андроша? – вкрадчиво заговорила богородица. – Да, золото на три части делить придётся, желаешь ты того или же нет. Одну часть Василию отдадим, а две другие мы с тобой себе оставим, объединив в общую казну. Сынок мой молод и пущай жизнь свою налаживает. А мы с тобой… Нам уже разделяться резону нет, годы не те. Вот и будем жить вместе вдали от России в достатке и в ус не дуть. Что ты на это скажешь, батюшка?

– Так меня бы устроило, – вздохнул Андрон, не поверив ни единому слову лживой старухи, но сделав вид, что согласен с ней. – А вообще-то, золото моё и только моё, однозначно. Я его один добыл, и мне бы решать, кому и какую долю выделить. Но… – Он снова вздохнул. – Ваш расклад хоть и претит мне, но вполне разумный. И чтоб разлад меж нас не назрел и не лопнул, даю согласие на такую делёжку.

– Так что, мы договорились? – просиял дьяк. – И это как, окончательно и бесповоротно?

– Наш договор будет в силе до тех пор, покуда не замечу шельмовства и каких-то злонамерений с вашей стороны! – объявил Андрон. – А если таковых я не выявлю, то всё будет так, как мы решили только что. И самое главное, как «Отче наш» помните, что золото, зарытое нами в землю, мы только втроём, сообща могём выкопать…

* * *

За последние дни в жизни Силантия Звонарёва ничего существенного не произошло. Недуги беспокоили, как и прежде, но он уже привык к ним. Поэтому на вопросы доктора о самочувствии он отвечал, что всё хорошо.

Дни напролёт он лежал на спине, молча уставясь в потолок. Или на него накатывали воспоминания, и он глублялся в прошлое. Но чаще всего, не надеясь на выздоровление, мужчина принимался подводить итог прожитой жизни.

Вот и сегодня, после утреннего обхода и курса медицинских процедур, Силантий, лёжа на кровати, смотрел в потолок и пытался угадать, сколько он ещё проживет. Превозмогая ужасную боль, он, чтобы отвлечься, вспоминал свою жизнь, как до войны, так и после. Ему никто не мешал, и в больничном коридоре было тихо.

Принесли обед, но он отказался от еды. Из-за постоянных болей в теле не было аппетита. Медсестра ушла, и пару минут спустя в палате появился доктор.

– Что-то не пойму я тебя, Силантий, – сказал он с упрёком, присаживаясь на стоявший у кровати табурет. – Во время наших бесед ты говоришь, что хочешь жить, а на деле? Без пищи твой организм ослабнет совсем и не сможет противостоять оседлавшим тебя болезням. Ты и так живёшь неизвестно по чьей прихоти, и…

– Мне тоже неизвестно, по чьей, – вздохнул Силантий. – Наверное, Сатана не дал мне подохнуть для какой-то своей нечистой цели, а может быть…

Подумав про Бога, он замолчал, посчитав неуместным упоминать Всевышнего.

– Будешь отказываться от еды, тебя будут кормить принудительно, – сведя к переносице брови, пригрозил доктор. – Другого выхода нет. Так и лечение впрок не пойдёт, потому что…

– Послушай, Олег Карлович, только не надо увещевать, что ты меня вылечишь, – не дав ему договорить, вздохнул Силантий. – Я уже много дней здесь бока пролёживаю, а облегчения никакого не чувствую. И не мёртвый я, как ты видишь, и живым себя не ощущаю. Видения являются ко мне всё чаще и чаще, да такие… Что я хочу остаться с ними и не возвращаться в смрадный мир этот.

– Сегодня сразу после утреннего обхода я в Зубчаниновку к хлыстам ездил, – поморщившись от неприятных воспоминаний, заговорил доктор. – С богородицей встретился, о тебе рассказал, о муках твоих и… попросил у неё для тебя помощи.

– Можешь больше не продолжать, отказала она, – без труда догадался Силантий. – Если бы ты меня с собой взял, то я смог бы воздействовать на каргу эту.

– Ехать со мной в больницу она тоже отказалась, – пожимая плечами, сказал доктор. – А взять тебя к хлыстам с собой я тоже не мог. Ты не выдержишь такой длительной поездки и распрощаешься с жизнью, даже не доехав до Зубчаниновки.

– Уломать старуху дать мне зелья у меня был шанс, – вздохнул Силантий. – А теперь его нету. Ладно, лечи меня, доктор, тем, что есть. Гадать не будем, на сколько меня ещё хватит, но, полагаю, не надолго. Сил больше не осталось терпеть те муки, которые меня одолевают. Даже руки на себя наложить сил нет… Видать, до гробовой доски страдать мне небесами уготовлено. Быстрая смерть таким грешникам, как я, чую, не полагается.

– Будя, будя, не хандри, – попытался его успокоить доктор. – Ты ещё жив, и это главное, понял? Надо до конца бороться самому за свою жизнь, тогда и лечение впрок пойдёт. Если ты после такого несовместимого с жизнью страшного увечья жив остался, что уму непостижимо, то и продолжай жить, пока бьётся внутри сердце!

– А знаешь, что мне сегодня ночью привиделось? – неожиданно сменил тему Силантий. – Будто молод я и женат к тому же.

– И что? – заинтересовался доктор. – Ты видел себя таким, каков есть?

– Нет, таким, как до войны, я себя видел, – уточнил Силантий. – Тело всё как новенькое, без изъянов, только будто всё чешется и огнём пылает.

– Ну, хорошо, к чему ты это мне рассказываешь? – вскинул брови доктор.

– Сам не знаю, к чему, – вздохнул Силантий. – Вроде тишь да гладь мне виделись, а внутри кошки скребли.

– Знаешь, выбрось из головы всё это, – поморщился доктор. – Был бы здесь батюшка, он бы сказал, что видения в снах – это суеверие и не следует искать в них истину.

– А ещё я реку видел, – будто не услышав его, снова заговорил Силантий. – Большую реку, стремительную и широкую. Я подумал было, что это Волга, но… Не Волга то была, а какая-то река другая, вся розовато-белым туманом окутанная.

– Ну и что? – свёл к переносице брови доктор. – Увидел ты реку, и что с того?

– А то, что река эта – жизнь моя, – ещё больше удивил его своим ответом Силантий. – Та девушка, которая со мной была, купаться меня пригласила. «Идём быстрее, – сказала она. – Вон река на глазах уменьшается. Ещё чуть-чуть, и обмелеет она или пересохнет вовсе…» Подошли мы к реке, девушка вошла в воду, а я… Я только по щиколотку следом вошёл, и… Обратно выскочил, вода мне лавой раскалённой почудилась.

– Фу, какая ерунда тебе снится, – хмыкнул доктор и покачал укоризненно головой. – Плюнь, разотри и забудь.

– Девушка купалась, плескалась, резвилась в воде, плавала, ныряла, – продолжил Силантий. – А река всё мелела и убывала. Когда она ещё разок захотела войти в воду искупаться, то река из огромной и широкой уже в ручеёк превратилась.

– Ну, хорошо, на этом сон твой, надеюсь, закончился? – вздохнул доктор, вставая со стула. – Когда сны плохие снятся, ты, просыпаясь утром, всегда говори: куда ночь, туда и сон. И все кошмары из головы твоей выветрятся. Так моя бабушка всегда поступала, сам видел.

– Не знай, то ли во сне, то ли наяву, я это видел, – вздохнул Силантий. – И каждый раз вот думаю-гадаю: сны или видения меня посещают и мучают?

– Ладно, пора мне, работы ещё очень много, – встал с места доктор. – А ты тут не хандри и хоть через силу, но ешь всё, что приносят.

– Не обещаю, но постараюсь, – снова вздохнул Силантий. – А ты прикажи там своим, Олег Карлович, чтобы мне на ночь грядущую снотворных и обезболивающих пилюль побольше выделили. Очень уж поспать хочу, провалиться в бездну без чувств и сновидений, а у меня это не получается…

Агнцы Божьи

Подняться наверх