Читать книгу Сестры - Александр Дюдин - Страница 10

Последние дни бабьего лета. Утро выдалось ясное, с бодрящей свежестью. Сквозил полевой ветерок, дышалось глубоко, легко. Валю радовал запах земли, чуть горьковатый от полыни, серебрившейся по краям дороги, игравшей серыми горошинками на ветру, и этот простор, вливающийся в легкие. «Откуда эта радость? Эта легкость? – думала Валя. – По земле соскучилась? Вроде житель городской, а, видно, живет в нас тяга к земле первозданной. Разве мало земли в городе: во дворе, на улицах? Там другая земля: забитая, затоптанная – мертвая! И трава-то на ней не растет, и червь не ползет, и на землю-то не похожа, скорее, на золу. Вот она! Матерь человеческая!»

Огромное, засаженное картофелем поле раскинулось перед ней, насколько хватало глаз. Ботва пожелтела, облезла, полегла. Кучки земли под ней потрескались, набухли ядрами урожая. Кругом ни души, и это делало просторы еще шире, раздольней, покойней. Голубое небо кое-где вскипало белой пеной облаков, светилось радостно и беззаботно, и не было ему дела до горя людского, до войны.

Валя сняла туфли (надо беречь, других не было), с наслаждением погружала узкие маленькие босые ступни в мелкую, как пудра, прохладную дорожную пыль. Шла бодро, легко, и, казалось, мигом одолеет эти двадцать пять километров. И сынишка вертел головенкой, широко раскрывая удивленные глаза.

– Что, впервые видишь красоту такую? – улыбаясь, разговаривала с ним Валя, – тебе еще впервой и это поле, и эта дорога. Знакомься с миром, смотри, он прекрасен!

Чем дальше шла Валя, тем дорога впереди казалась длиннее, тем тяжелее малыш. Мишутка подрос. Рука устала, затекла, он всё время сползал. Она подбрасывала его кверху, сажала поудобнее, поддерживала рукой за спину. «Еще долго шагать, – уже с грустью думала она, – наш участок под самыми Черемушками». Хотелось есть и пить. Солнце высоко поднялось в белесом скучном небе. Она расстелила мешок около дороги, села на него, вытянув усталые ноги. Посадила Мишутку на колени. Достала бутылочку с овсяной кашей. Сын обхватил ее ручонками и, причмокивая, посвистывая, сосал. «Отдохну немного, – думала, и тут же новая мысль: – нельзя долго сидеть, надо успеть засветло вернуться домой».

Сытый ребенок уснул, стал еще тяжелее. «Сергей с виду только сердитый, а на самом деле добрый, – думала она, – но уж очень компанейский. Быстро сходится с людьми и всегда готов отдать им последнюю рубаху. Его любят за это».

Бесхитростный и доверчивый – легко поддается влиянию других. Вот завел друга и забыл про жену с ребенком, живущих у матери. Конечно, он не думал, что ей там плохо. Зачем на него сердиться? Думал, в семье сыта будет. «Эх, Сережа, Сережа!» Вчера ночью он разбудил ее:

– Смотри, что я принес. На профсоюзной конференции был буфет, и вот давали по двести грамм хлеба без карточек, – он развернул газету, где лежал небольшой кусочек землистого клейкого хлеба. От запаха его у Вали свело скулы. Она отщипнула небольшую крошку и положила в рот. Обильно поливая слюной, жевала, смакуя, наслаждаясь жидкой кисловатой кашицей. В комнате холодно, еще не топила. Натянула одеяло на голову, сон морил. Закрыла слипающиеся сном глаза. Так и уснула с хлебом в руке. Как Сергей разжал ее пальцы и положил его на стол, Валя не слышала. Утром ее рано разбудил плач сына. Сергея уже не было – ушел на завод.

Она поправила сползающего ребенка, подняла повыше на плечо. Продолжала думать: «Как не вовремя родился сынишка. Война, все работают, воюют, а она оказалась из-за него за бортом, в стороне от всех дел. Куда его маленького девать? Перед отъездом заикнулась свекрови, но та строго ответила: «На меня не рассчитывай! Я своих детей растила сама, не подкидывала их в чужое гнездо, как кукушка, на чужую шею, и тебе советую самой выхаживать. Раньше надо было думать!»

Надеялась на ясли – не получилось, с институтом тоже отсрочка. Что делать? Ничего не поделаешь. «Он тоже ни в чем не виноват, ее маленький. Вот спит себе на плече, даже слюнку пустил, румяную щечку отлежал. Неудобно, наверное, не в кроватке, спит сидя, тоже терпит трудности», – думала она с нежностью.

Усталая, еле дошла до участка. Сын проснулся, таращил глаза. Посадила его на мешок. Опустилась на землю, поглаживая затекшие руки. Опрокинулась на спину, раскинув ноги, облегченно опустила веки. «Как хорошо, вот так бы уснуть… Нельзя, надо вставать!»

Расплавленное большое солнце текло в зените. «Ишь, как светит на прощание, но уже не греет», – зябко поежилась. Сын морщился, шевеля грязными губенками, грязь стекала по подбородку. В руке держал обмусоленный комок земли.

– Глупенький, разве ее едят? Несмышленыш, все тянешь в рот, – говорила Валя нежно, вытирая рот и руки сына пеленкой.

Нашла в борозде спрятанную Сергеем лопату и тут вспомнила, что спички она все-таки забыла. «Сейчас можно было бы собрать сухой травы, ботвы и испечь картошки». Есть очень хотелось. Кроме вчерашнего кусочка хлеба, ничего не ела. Обтерла мешком длинную розовую картофелину и жадно вонзила зубы в нее. Картошка сочная, белая, похрустывала на зубах. Валя съела три штуки, почему-то затошнило, но сил прибавилось. Накопала полмешка, привязала к углам веревку петлями с обеих сторон, подняла на спину. «Не дойду обратно, – испугалась этой мысли. – Надо дойти. Надо! Обязательно дойду».

Тяжелый мешок тянул, лямки впились в плечи. Она подоткнула под веревки пеленки, боль стала меньше. Словно не картошка лежала в мешке, а пудовые булыжники. От усталости и голода пошатывало, дрожали ноги. Вспомнила: давно читала чей-то рассказ, боксер не мог победить, потому, что не хватало сил, вот если бы он съел кусок мяса… Вот и у нее нет сил, было бы легче дойти, если б съела кусок мяса, да что там мяса, кусочек хлеба. Какой вкусный был хлеб утром. Валя голодно глотнула слюну. А до войны продавали в магазинах пирожные… Странно, ей не хочется этих воздушных, с белыми башенками крема пирожных. Хочется кусочек кисловатого черного хлеба. Валя опять голодно глотнула. Кусочек хлеба, даже от мысли о нем вроде прибавилось сил. Интересно, она не мечтает о вкусных пирогах и кулебяках, о пельменях, хочется только кусочек хлеба, слышит его запах, и вкуснее его сейчас, кажется, ничего нет на свете. Но, как говорит Сергей: «Это не вопрос». У нее есть полмешка картошки, сварит ее и горячую, белую, сахаристую, будет есть, обжигаясь. У Вали от голода и этих мыслей больно сжимало желудок.

Шаг за шагом медленно уходила дорога. Напрягая волю, упорно шла, согнувшись под тяжестью ноши, почти касаясь головы ребенка. Шла, преодолевая дурноту, шла, отупев, онемевшими, разбитыми в кровь маленькими ступнями. Разметавшиеся от ветра волосы липли к потному лбу, щекам, лезли в глаза, мешая идти. «Надо дойти, надо, – упрямо шептала сухими губам, – Надо, надо!» – стучало в висках.

Всё чаще становилась на одно колено, снимала петлю с плеча, валилась вместе с мешком, инстинктивно оберегая сына. Лежала, тяжело дыша, с закрытыми глазами. Сынишка ползал по ее животу, больно упираясь коленками, держась ручонками за ворот платья.

– Сейчас, подожди, немного отдохну, – вполголоса говорила она ему. «Сережа даже и не знает, как мне сейчас трудно. Приедет в конце недели, а есть что-то надо. Не представляла, что будет так трудно». Пошла сама, расспросив у соседей: где их участок, и сразу нашла столбик с дощечкой «Воробьев С.». «Ничего, вон уже видны дома города. Теперь дойдем!»

Около крайних домов остановилась покормить сына. Села, изнемогая, на край канавы и опустила гудевшие, горевшие огнем ступни в грязную холодную воду, почувствовала наслаждение: ноги охлаждаясь, отдыхали.

Вечерело. В синих сумерках застыла тишина. Спали темные, безлюдные окна домов, слепо поблескивая стеклами. Словно город также устал, как она, и замер, отдыхая. Сквозь дремоту слышала, как сын где-то далеко с силой рвал сосок и плакал. Чуть не выронила его из ослабевших рук, вздрогнула, испугавшись, проснулась.

– Ну, что ж ты плачешь? Выпил целую бутылочку овсяной каши и опять проголодался? Не плачь! – уговаривала Валя. – Сейчас придем, наварим свежей картошки, – от этой мысли голодный желудок стал выворачиваться наизнанку. Перед глазами снова встала горячая, белая сахаристая картошка, от которой шел пар. Глотнула сухим ртом. Еле-еле встала, застонав, взвалила опять мешок на спину. Побрела, отупело ступая, шаг за шагом.

Было совсем темно, когда пришла домой. Удивилась: «Есть ли предел человеческим силам? Кто знает, на что способен человек? Что он может? Как она устала, когда пришла на участок. Казалось, нет сил подняться с земли, а хватило сил на обратный путь! Еще прошла двадцать пять километров голодная с ребенком, с картошкой за плечами. Килограммов тридцать, наверное, принесла. А как тяжелы были первые шаги на пути обратно. А потом отупело брела…»

Сварить столь желанную картошку уже не могла. Медленно-медленно, едва шевелясь, умылась, вымыла ноги и, не раздеваясь, легла рядом со спящим малышом. Уснула крепким сном без сновидений, словно провалилась в темную яму.