Читать книгу Сестры - Александр Дюдин - Страница 18

В начале апреля 1942 года Сергей уехал с эшелоном подарков на фронт. Еще в октябре 41-го на заводах, в учреждениях, в колхозах собирали теплые вещи: шерстяные носки, варежки, свитера, валенки, меховые шапки, даже полушубки. Тут же посылками отправляли на фронт. Люди приносили деньги, облигации, ценные вещи, от всей души отдавали последнее. За свою землю, за родину отцы, сыновья, любимые клали жизни, и велико было желание у всех хоть чем-нибудь помочь фронту. Пекла сердце ненависть к фашизму. Сейчас, с февраля, собирали соленое сало, масло, сухари, яйца. В деревнях резали скотину, варили, морозили мясо. Из последних крох, не оставляя муки даже детям, пекли на молоке (чтоб вкуснее было) плюшки, резали, сушили из них сухари, набивали ими мешки для ленинградского фронта. Всем этим наполнили целый железнодорожный состав. Его сопровождала делегация из восемнадцати человек от заводов и сел. Рассчитывали прибыть к первому мая, но, несмотря на то, что делегация и эшелон были взяты под наблюдение ленинградского фронта, прибыли на станцию «Волховстрой» только 4-го мая. Сразу попали под воздушную тревогу. Сначала не поняли, почему свистят паровозные гудки. Кто-то сильно забарабанил по стене вагона. Сергей открыл дверь. Холодно. В лицо хлестал сырой ветер.

– Вам что, отдельное приглашение надо? Тревога, не слышите, что ли? – кричал солдат, придерживая рукой шапку. – Быстро в город!

Чего греха таить, испугались! Посыпались из вагона, в чем были. Сергей мельком заметил, как, обернувшись, довольный осклабился солдат. Они бежали и видели, что на станции все спокойно работают, где работали, но осознали это не сразу. Остановившись около развалин города, не знали, куда бежать и что делать дальше.

– Где у вас бомбоубежище? – спросил Сергей старика в железнодорожной форме.

– А ты стоишь около него, – хитро прищурив глаза, указывал он на воронку от снаряда, заполненную до краев водой и снежной шугой. – Откуда вы такие прыткие? – равнодушно поднял глаза, провожая звено взмывших ястребков, которые тут же воткнулись в белую кудрявую пену облаков, вынырнули на миг, блеснув в голубом просвете неба, и скрылись снова в облаках. Все, ежась от холода, сгрудились около Сергея. Старик был словоохотлив.

– Из Сибири? Первое, значит, боевое крещение. А мы здесь привыкли к тревогам. А что за подарки везете? – Сергей с гордостью перечислил.

– Что ж, дело хорошее, – уже на ходу одобрил он. Делегаты, сжавшись от холода, потянулись за ним. – Наша станция важная: питает не одно армейское соединение, потому охраняется крепко. Противовоздушка у нас с понятием. Фашистское воронье сюда редко залетает, чаще по ночам, и то палят хвосты. – Вышли на станцию. – Вишь, все работают? Некогда бегать-то.

– Что ж тогда свистят паровозы? – обиженно спросил кто-то.

– Приказано, вот и свистят.

– А если залетят? Бывает такое?

– Что ж не бывает? Бывает. Тем более скорее разгружать надо, а не оставлять вагоны со снарядами под бомбежку. Они во как на фронте нужны, – старик резанул ладонью по горлу. – Тут свою шкуру пожалеешь, на передовой сотни солдат в землю лягут. Ну, прощевайте, – надвинул поглубже шапку от ветра, обернулся, – счастливо доставить вам груз до места! – засеменил куда-то, шаркая большими разбитыми сапогами.

Еще несколько раз свистели паровозные гудки, объявляя тревогу, но вагон никто не покидал.

Сергей лежал на полке, заложив руки за голову, скрестив ноги в шерстяных носках. Вспоминал свою первую любовь: девочку с длинной русой косой и открытыми серыми глазами, которая жила в доме напротив. Часами караулил ее, чтобы увидеть. А как тосковал, когда уехал в Томск учиться! Как рвалась душа домой! После второго курса, летом, на каникулах, наконец, осмелился подойти к ней. Какие это были счастливые дни в его жизни! Особенно запомнилась березовая, солнечная просторная роща в ельцовском бору и Оля, тоненькая, в белом платье, с золотисто-желтой косой. От избытка чувств он опрокинулся на руки и пошел на них, неуклюже болтая, как молотами, длинными ногами в больших черных ботинках. Оленька хлопала в ладоши, звонко смеялась. Потом она сидела и плела венок из ромашек. Сергей нарвал их целую кучу и осыпал ее цветами. С золотистой головкой, в белом платье, она сама была похожа на большую прекрасную ромашку. Нет, больше никогда, никогда он так светло, так празднично, так нежно не любил. Как ему было тяжело, когда на другой год он приехал с учебы и узнал, что она увлеклась красавцем-артистом джаза, залетевшего на гастроли в Новосибирск, родила больного ребенка. Сергей встретил ее. Опустив голову, Оля торопливо прошла мимо. Она выглядела старше своих лет, худенькая, усталая, потухшая. «Сломалась моя ромашка, завяла!» – с горечью подумал он, и твердый ком забил горло. О! Если б он встретил тогда этого красавчика, наверное, убил бы. В отчаянии шел и плакал. Ему безумно было жаль ее, себя, свою любовь. Хотелось догнать Олю, взять на руки, прижать к сердцу и отогреть своим теплом. Но больной ребенок… Да нет, пожалуй, не в этом дело – сердце не прощало. Где она сейчас? Как сложилась ее так печально начавшаяся судьба?

В Томске в него влюбилась Дуся. Сергей знал об этом. Толстенькая, смешливая, учившаяся по два года на каждом курсе, она звала его на «вы». Как-то заболел, Дуся пришла его навестить. Села на стул около кровати, положила руки на колени и тихо печально спросила:

– Вы, Сережа, заболели?

Петька Колосов, сидевший на койке рядом, прыснул и выскочил из комнаты. Дуся молча посидела полчаса. Сергей притворился спящим.

– Поправляйтесь, – еще тише пожелала она ему и ушла.

Так это к нему и прилипло. В комнате жили два Сергея, и если кто-то спрашивал: «Который Сережка?» Ему отвечали: «Вы, Сережа, заболели?»

Он стыдился ее и избегал. Потом встреча с Валей: милая, шелковистые коричневые, вьющиеся от природы волосы до плеч. Своей детской непосредственностью и искренностью она понравилась всем ребятам в комнате. Понимал разумом: она добрая, но сердцем любил свою Ромашку, страдал о той, другой. Мог по месяцу не приходить к Вале, но всякий раз, когда встречались, видел, как светились, блестели коричневые, прозрачные, с белой радужкой глаза, доверчиво поднятые к нему. Не скрывая радости, Валя без умолку болтала и счастливо заливисто смеялась. Ее радость передавалась и ему. Сергею было легко и весело с ней. Окончил институт, призвали в армию. Через год получил звание младшего лейтенанта, зарплату, комнату. Стукнуло двадцать четыре года, пришла пора обзаводиться семьей. Выбора не было. Написал Вале, чтоб приехала к нему. Та ответила согласием. Вот так и поженились. Ему вспомнились стихи, кажется, Щипачева или Симонова, точно он не знал:

Нет, он не жалел «что так случилось». Валя – ласковая, заботливая жена, но до мозга костей женщина, с ее непредсказуемыми поступками. Сергей мысленно улыбнулся. Он постепенно привык к ней, привязался. Делился радостями и неудачами в работе. Она всегда заинтересованно слушала, понимала его, что особенно ценно. Нет, хорошо, что женился на Вале. Как она там? Уехал внезапно, не успел проститься с ней.

Дней десять всё откладывали отправку эшелона, а потом срочно всех собрали, через полчаса эшелон тронулся в путь. Даже не успел позвонить домой. «Потеряла меня, наверное. Ничего, позвоню на завод – скажут. Однако надо сходить узнать, когда нас отправят дальше? – оторвался он от своих воспоминаний, – да и перекусить не мешало бы».

Сергей – руководитель делегации. Забота о продвижении эшелона, питании людей была на его плечах. Они везли целый эшелон хлеба, мяса, сала, масла, а сами, порой, голодали. Но никому даже в голову не приходило вскрыть вагон и взять оттуда хотя бы сухарь. Мысли не допускали! Особенно трудно было в начале пути. Военкомат выдал им продуктовые аттестаты, но получить по ним продукты было не так-то просто. То промчатся мимо крупного города, то остановятся ночью, когда все ларьки закрыты. Порой, по несколько дней совсем ничего не ели.

Вспомнилось, как однажды эшелон остановился около небольшой деревеньки. Софья Никитична, разбитная, крутобедрая бабенка, цепляющая мужиков озорными черными глазами, увидев молочную ферму и баб, работающих там, помчалась туда.

– Отстанешь! – кричал Сергей. Она на бегу отмахнулась от него. Что-то объяснила женщинам, сразу собравшимся вокруг нее. Те подхватили два бидона и бегом, приседая под тяжестью, притащили их к вагону. В бидонах была простокваша. Это же целое богатство! Простокваша здорово выручила их: они ели ее три дня.

– Как тебе удалось? – удивился Сергей.

– Ничего особенного. Просто я объяснила, что везем эшелон продуктов на фронт, а самим есть нечего. Вот и всё.

Ехавшие в эшелоне делегаты, прибывшие из районов области, жили сначала в гостинице, там сдружились. Веселой группой ехали девчата, комсомолия. Общий язык нашли более пожилые колхозницы-солдатки. Около Сергея слепилась группа из старика Пахомыча, рабочего авиационного завода, Вити Пономаренко, шестнадцатилетнего паренька, приставшего к нему, и Софьи Никитичны. Они вместе питались, держались друг возле друга. В долгие дни пути собирались всем вагоном, пели печальные песни, но печаль долго не задерживалась у них, кто-то рассмешит веселой шуткой, и повеселеют лица – молодость есть молодость.

Сергей шел, согнувшись, бодая снежный ветер головой, придерживая рукой шапку, чтоб не снесло. Комендант, черный от недосыпания, злой, вскинул красные глаза на Сергея.

– Знаю, знаю, что прибыли. Ты что ж полагаешь, я не знаю, какие эшелоны ко мне прибывают? Видишь, что творится? – показал рукой в окно. – В первую очередь отправляю боепитание: патроны, снаряды, танки, орудия, а потом вас. В последнюю очередь!

– У нас сухари, мясо, теплые вещи…

– Мертвым это не понадобится, а чтоб выжить – надо врага убить. Сухарем не убьешь! Не лезь, товарищ! Знаю, помню, как смогу, найду щелочку – отправлю!

– Я видел, у вас полевые кухни работают, мы больше месяца не ели ничего горячего, – комендант вырвал листок из блокнота, написал: «Тов. Котляровский! Накормите делегацию обедом».

От радости ноги сами вынесли Сергея на перрон. В вагоне это известие приняли на ура. Таким вкусным показался густой горячий борщ. Все повеселели. Утром пятого мая пришла телеграмма Военного Совета Фронта: «Эшелон подарками вместе делегацией трудящихся Омской области направьте Малую Вишеру распоряжение комиссара Тюркина зпт исполнение доложите». Вслед за этой телеграммой была получена вторая, требующая ответа об исполнении. Станция забита вагонами, платформами, закрытыми брезентом, с какими-то огромными ящиками, грузовыми машинами, солдатами. Только по одному пути шли и шли составы. К вечеру на него вывели и Омский эшелон с подарками.

9 мая 1942 года Сергей записал в своем дневнике: «На всем пути от Волховстроя до Бологого мы видели варварские разрушения мирных сел и деревень, железнодорожных станций. Не было ни одной сколько-нибудь сохранившейся постройки. Делегаты молча смотрели на всё это, и сердце давила тяжесть. Зато как обрадовались, увидев в Бологом целехонький вокзал, как будто специально на свидание к нему ехали. Но поселок полностью превращен в руины. Все эти разрушения произведены осенью, частично зимой сорок первого года, тогда, когда враг занимал город Калинин и пытался окружить Москву. Поражает исключительная согласованность и четкость в работе железнодорожного узла Бологое».

12 мая 1942 года. «Утром, двенадцатого мая, наконец прибыли на станцию Крестцы. Ночью, километрах в десяти от Крестцов, эшелон резко затормозил, лязгнув буферами. Над нами проревел двухмоторный бомбардировщик. Я невольно присел, другие тоже сжались, втягивая голову в плечи. Мигом выскочили из вагона. Самолет в это время взмыл вверх и сразу попал в перекрестье трех прожекторов. В считанные секунды он был подбит, не успев сбросить груз. Мы ликовали, наблюдая падение объятого пламенем фашиста. Далеко ухнул взрыв. Утром, по прибытии на станцию, мы побывали на месте падения. Самолет разлетелся на мелкие кусочки в радиусе 300–400 метров. Весь экипаж в составе четырех фашистов разбился. Лопатами и вилами их собирали и закапывали, чтоб не смердели.

В хозяйстве Соколова, в армейском соединении генерал-лейтенанта Яковлева, нас радушно приняло командование и политотдел этого подразделения. Всё поражало! Я даже не знал, какое огромное хозяйство представляет собой армия. Оказывается, это очень сложный аппарат, где есть свой «фронт» и свой «тыл». Здесь мы поняли, как от четкой и слаженной работы тыла зависит успех армии. Работники его частенько подвергаются налетам вражеской авиации, в чем скоро мы имели случай убедиться. Руководит им один из трех членов Военного Совета и заместитель командующего армией. Настолько это важно!»

Эшелон с подарками стоял на запасном пути. После напряженных боев теснились неотложные дела, и у командования никак не доходили руки до делегации.

На другой день, утром, она приняла первое боевое крещение: на станцию шли вражеские бомбардировщики.

Сергей насчитал четырнадцать машин. Гудело, казалось, сотрясалось небо над головой. Потом грохот, дыбом встала земля, наступил конец света. Сергей лежал на земле, закрыв голову руками. На какое-то мгновение оглох. Только тогда, когда земля перестала вздрагивать под ногами, поднял голову. Напротив него солдат, заваленный землей по пояс, с ошалелыми глазами пытался выбраться. Сергей хотел помочь ему.

– Куда?! – заревел солдат, замахнувшись гранатой. Оказывается, он охранял закрытые брезентом и ветками снаряды. По лбу, глазам, щекам стекали потоки крови из раны на голове. Чудом оказавшаяся рядом Софья Никитична рванулась к нему, вероятно, хотела перевязать, но…

– Назад! – орал он.

– Тю, очумел, своих не пущает! Нужны мне твои снаряды, я тебе подсобить хотела!

– Назад! – орал он.

– А, ну тебя! – махнула она на него рукой и побежала помогать молодому солдатику, который бежал, припадая на правую ногу, втыкая в землю голую, острую кость голени. Стопу ему оторвало, но он не замечал этого.

– Куда ты бежишь? Тебе ногу оторвало! – кричала Софья. Парень испуганно посмотрел, сел. Она достала у него из кармана пакет, встала на колено и ловко, будто всю жизнь этим занималась, перевязала. Казалось, всё было перепахано. Но люди вставали с земли, и каждый занимался своим делом: перевязывали раненых, сносили для похорон в одно место убитых. Сергей помогал устанавливать перевернутые орудия, тут же специальная часть ремонтников ремонтировала их. Откуда-то взялся красноармеец, сменивший на посту раненого солдата с гранатой, а его перевязали и увезли в медсанбат. Всё это быстро, но без суеты. «Ах, молодцы!» – думал Сергей. То, что для работников тыла армии было повседневной службой, у него вызывало чувство гордости и восхищения.

Делегаты оказались невредимы, кроме шестнадцатилетнего Вити Пономаренко, токаря авиационного завода. Его ранило осколком в плечо, навылет, кость не задело. В медсанбате его осмотрели. Остаться там он категорически отказался. Бледный от испуга и боли, упрямо твердил: «Ничего, это ничего! От своих не отстану, с ними поеду. Поеду с ними!» – и поехал.

Вечером, в этот же день, на двух грузовых машинах делегацию отправили на передовые позиции. Крестцы – конечный железнодорожный пункт. Линия фронта располагалась от него в ста двадцати километрах. Дорог нет. По лесам и болотам вдоль реки Волхов командованию армии пришлось проложить более пятидесяти километров дорог из деревянного настила с тем, чтобы обеспечить бесперебойный подвоз боеприпасов и снабжения армии. По бездорожью и по примитивным дорогам бесконечной лентой к линии фронта днем и ночью тянулись тысячи грузовиков.

Весна запоздала. Холодно. Небо, казалось, падало на землю низко нависшими, набухшими влагой, мохнато-черными облаками, которые едва не задевали верхушки деревьев. И, несмотря на это, только отъехали километров двадцать, как два вражеских бомбардировщика на предельно низкой высоте начали заходить на дорогу, полную автомашин. Одному стервятнику удалось сбросить несколько бомб, второй был вынужден быстро скрыться, так как навстречу вылетел наш «ястребок».

Движение не остановилось ни на минуту, никакой паники. Первые перед завалом и разрушенной дорогой грузовики, оставшиеся целыми, пошли в объезд. Колонна последовала за ними, и питание фронта пошло обычным порядком.

Всю ночь шел проливной дождь. В кромешной тьме почти вплотную беспрерывно двигался транспорт. Остановиться нельзя даже на мгновение, так как столкнутся десятки машин (измученные недосыпанием шоферы частенько дремали за рулем).

Плохо одетые делегаты замерзли, жались друг к другу. Утро настало темное, холодное, туманное. В середине дня показалось сгоревшее село, еще видны дымящиеся тлеющие остовы колхозных домов и построек.

– Это Зайцево, – прищурив глаза, говорил батальонный комиссар Москалев, назначенный командованием для сопровождения делегации. – Одиннадцатого мая, ночью, отступая, фашисты с жестокостью садистов сожгли его вместе с людьми. Облили бензином и подожгли. Тех, кто пытался выскочить из домов, стреляли и бросали в огонь, не щадя никого: ни детей, ни женщин, ни стариков. Никаких объектов военного порядка в деревне не было. Не было в ней также воинских соединений. Деревня сожжена только потому, что она является зажиточной, колхозной, советской деревней, а всё советское, колхозное, по приказу Гитлера-людоеда, подлежит уничтожению.

О зверствах фашистов Сергей, конечно, читал, слышал. «Но, нет, ни одна газета не способна это передать. Это надо видеть самому, вот тогда поймешь, что такое война, дойдет до самого донышка сердца», – думал он.

– Ах, гады, гады! Убивать вас – мало! Самих сжечь живыми, чтоб на своей шкуре почувствовали, что вы творите, – шептала с широко раскрытыми от ужаса глазами Софья Никитична. Угрюмо смотрел старик Пахомыч, облокотясь на колени, опустив черные от машинного масла потрескавшиеся ладони. Молча глядели делегаты на обгорелые трупы, рядком лежащие впереди пепелища, и длинную яму, из которой взлетали вверх лопаты с землей. Горестно плакали женщины-солдатки, вытирая слезы концами стареньких шалей.

«Как только ты выносишь всё это, русский народ!? – думал Сергей. – Неужели забудут потомки это когда-нибудь? Забыли же 1812 год. А может быть, и хорошо, что постепенно всё это стирается из памяти? Значит, излечиваемся – нельзя жить с таким горем всю жизнь». Но сейчас это было свежо, и мутная волна мщения поднималась со дна души. Он стиснул зубы, чтоб не закричать. Ему бы, наверное, стало легче, но он молчал, это душило его. Рванул ворот гимнастерки.

Подавленные увиденным, угрюмые, они еще больше десятка километров пробирались до командного пункта соединения по хорошо замаскированной дороге из деревянного настила, не замечая ее.

Сергей думал, что КП такого крупного соединения должен помещаться вдали от линии фронта, но он оказался в густом лесу, всего в четырех-пяти километрах от передовой линии, тоже хорошо замаскирован и скрыт. Весь командный состав размещен в блиндажах и землянках, сравнительно хорошо оборудованных. На КП имелось несколько столовых, клуб, где ежедневно демонстрировались кинокартины. Жизнь на нем не замирала ни на одну минуту, ни днем, ни ночью. Будучи связан со всеми частями, хорошо налаженной радио- и телефонной связью, КП прекрасно знал, что делается на том или ином участке фронта.

Встретить делегацию вышли все командиры, находившиеся тогда на КП. Генерал-лейтенант Яковлев радушно и просто протянул руку Сергею.

– Я хорошо знаю Омскую область, – начал он улыбаясь. – В двадцать первом – двадцать втором годах командовал при подавлении контрреволюционного мятежа в одном из районов.

Сергей почему-то обрадовался, словно встретил земляка. Это сразу как-то сблизило их. Несмотря на страшную загруженность, Яковлев сам проехал с Сергеем и его бригадой по отдельным участкам фронта, подробно познакомил с обстановкой на фронте, боевой техникой, людьми.

– Самолеты нам нужны и снаряды, не хватает их. Экономим мы снаряды. До-о-олго целимся, пока сделаем выстрел. Правда, это научило людей метко стрелять, но имели бы мы их побольше, быстрее было бы пристреляться.

Части генерал-лейтенанта Яковлева освобождали Тихвин, Бугодаш, Вишеру. Эта группировка обеспечила разрыв коммуникаций фашистского командования при окружении Ленинграда и не дала немцам соединиться с белофиннами. В настоящее время соединение Яковлева держало активную оборону на очень большом участке ленинградского фронта.

– В конце апреля, – рассказывал Яковлев, – враг пытался активизировать свои действия и решил, во что бы то ни стало, ликвидировать разрыв своих коммуникаций. Ко дню рождения Гитлера были подтянуты две свежих немецких дивизии из весеннего пополнения: пятьдесят восьмая полицейская и дивизия «СС».

Софья Никитична попала в свою стихию: стреляла черными глазами, крутила бедрами.

– Как вас зовут, красавица? – бочком подкатил к ней на длинных ногах широкоплечий, бравый, с пышными усами боец.

– Софья. А вас как?

– Петром с детства кликали, – выпячивал он грудь, одергивая сзади гимнастерку. – Нельзя ли адресочек взять?

– Почему же нельзя? С полнейшим нашим удовольствием, пишите.

Парень заметался в поисках карандаша. Сергей слушал генерала, а сам поглядывал с тревогой на нее. Солдат записал адресок.

– Может, поцелуешь, красавица, а? На прощаньице? – Софья обняла его полной рукой и влепила поцелуй в губы, под хохот солдат. Генерал оглянулся, улыбнулся.

Сергей чувствовал себя неловко. Эта самодеятельность не была предусмотрена в программе встречи.

– Против нас был переброшен воздушный корпус Рихтгофена, – рассказывал Яковлев, – с сотнями мощных бомбардировщиков, которые группами по 50–70 налетали на наши позиции, но ничего не помогло гитлеровцам. Наши летчики уничтожили на аэродромах противника около сотни из этих машин, и противник сразу притих. Вместо 50–70 самолетов появлялись 10–15, но это уже не производило никакого впечатления. Представляете, какие были бои, если у нас от двух дивизий осталось 500–600 человек, две дивизии Гитлера почти полностью прекратили существование, потеряв людской состав, технику. Наши солдаты не отступили ни на шаг! Большую роль в этих боях сыграли наши тяжелые танки К-15 и знаменитые «Катюши». «Надо поговорить с Софьей, нельзя позорить делегацию», – думал Сергей.

Интересно Яковлев рассказывал про испанскую двадцати двух тысячную «Голубую» дивизию.

– Сначала они занимали отдельный участок фронта против наших соединений, вот как раз тут, – генерал показал рукой в сторону немцев. – Обычным занятием «голубых» была картежная игра, водка и грабеж мирных жителей. Самым популярным лозунгом «голубых» стал: «Лучше пусть убьют в блиндаже, чем замерзнуть на морозе!» Была у них еще поговорка, – смеялся он: «В Испании выдали аванс, в Германии заплатили, в России рассчитываются». Дело дошло до того, что вместо людей на посты ставили собак, по лаю которых мы открывали огонь. В результате боев «Голубая» дивизия прекратила свое самостоятельное существование. Остатки ее слились со 125 немецкой пехотной дивизией, основательно потрепанной нами. Первого мая одно наше отделение перебило около сотни солдат. Среди них оказались немцы, которые под дулами автоматов гнали испанцев в бой.

Сергей обратил внимание на большое количество трофейного оружия, особенно автоматов, полюбившихся нашим солдатам.

– Откуда это? – спросил Сергей.

– Добывают, – улыбнулся генерал. – И до того же солдат хозяйственный – обязательно с патронами принесет и о дисках никогда не забывает. Освоили быстро, владеют в совершенстве. Новичкам после первого боя как награду вручают. Автоматы хорошие, ничего не скажешь, но наши, Шапошникова, лучше.

Войска располагались на топких болотах. Окопы рыли не глубже 50–60 см, и они сразу наполнялись водой. Даже постоять долго на одном месте нельзя: тонули ноги, и след заполняла болотная жижа. Всегда мокрые солдаты под холодным сырым ветром мерзли, посушиться негде, простывали, болели. С питанием перебои, частенько и сухаря в кармане не было. Подарки, привезенные делегацией (масло, яйца, мясо, сухое и сгущенное молоко, вино), оказались как нельзя кстати.

Никогда, за всю историю, ни в одном государстве не было такого единства между фронтом и тылом, как в Отечественную войну в Советской России. Тыл всем, чем мог, помогал солдатам.

Делегаты группами по 2–3 человека разъехались по фронту. Они были самыми желанными гостями в воинских частях. Их засыпали вопросами: много ли было снега на полях? Не замерзли ли озимые?

– Постой, – перебивал молодой веснушчатый солдат, пробившийся вперед, – скот-то, скот как сохранили? Хватит корма? Как вы управляетесь одни, без мужиков? – женщины едва успевали отвечать, солдатам всё было интересно, сами охотно рассказывали о подвигах бойцов и командиров, знакомили с оружием, вплоть до «Катюш». Провожая, как правило, просили:

– Передайте привет всем трудящимся Омской области: пусть постараются, подбросят нам самолетов и снарядов.

С какой-то жадностью, с особенным интересом читали областную газету, привезенные от рабочих и колхозников письма.

Когда ехали в полуторке в авиационный полк, Сергей недовольно сказал Софье Никитичне: «Нехорошо вы себя ведете, легкомысленно».

– Это что поцеловала? Дурак ты, Сергей, хоть и грамоте обучен. Думаешь, солдату сухарь перво-наперво, главный в жизни? Думаешь, его вспомнит, как помирать будет? Нет! А вот как сибирячка горячо целовала на фронте, хоть сто лет проживет, не забудет! Ты знаешь, у нас в деревне председатель такой сознательный, как я. Ох, любят же его бабы. Моряк демобилизованный, весь, как есть, прострелянный, живого места нет, а кобель способный. Полдеревни молодых баб забрюхатело. Его за это хотели поста лишить и забрать от нас. Как подняли бабы крик: «Хоть одного мужика на развод оставьте! На всю деревню один Захарыч остался, и тому за восемьдесят!» До области поехали. Выхлопотали, оставили председателя. Он потом говорит: «Всех вас, бабочки, люблю, всех жалею! Какая норму выполнит, ту больше всех любить буду». Рвут и мечут бабы друг перед дружкой!

– Ты тоже стараешься? – хохотал Сергей.

– Нет, я попривыкла, чтоб для меня старалися. Я сама хоть кого премирую. Да пока не получается, – озорно добавила. – Тебя, что ли, Сергей, премировать, коли шибко стараться будешь, – и игриво боднула крутым, упругим бедром. «Шальная баба, с ней, однако, надо быть построже», – покосился на нее Сергей и опасливо отодвинулся. Она весело рассмеялась.

– Да не бойся, не совладаешь, что ли? Ой, умора! Какой сурьезный! Бабы своей боишься, что ли? Так она не узнает!

«Вот чертовка!» – сердился Сергей. Он не любил развязных женщин, они претили ему.

– Отстань от человека, – сурово посмотрел на нее Пахомыч. Софья послушно стихла. Задумалась, погрустнела.

– Я этих родненьких солдатиков жалею. Может, завтра его смертушка найдет, а ты… Чего ты понимаешь?! – она с досадой махнула на него рукой и отвернулась. «Может быть, она и права, – думал Сергей, – может быть, ее бабья ласка, хоть и в шутку, скрасит на какое-то время тяжелое солдатское житье на войне. Здоровые мужики, как этот с пышными усами, истосковались по бабе. Вот она сердцем своим понимает это, а он нет. А председатель их хорош!» – засмеялся Сергей.

– Тю, чего ты? – спросила удивленно Софья.

– Да так, кое-что вспомнил.

Пахомыч, потомственный ленинградский рабочий, был из молчунов. С бойцами разговаривал скупо, степенно, больше сам слушал. «И вот интересно, – смотрел на него Сергей, – теснится к нему народ больше, чем к краснобаю». Частенько замечал Сергей: он молчит, и бойцы молчат, сидят, курят. А чувствуется: понимают друг друга с полуслова. Даже завидовал ему по-хорошему, восхищался.

Прибыли во второй гвардейский истребительный авиационный полк в тот момент, когда только что погиб любимец полка капитан Андреев.

Возвращаясь с задания, уже над своим аэродромом он встретился с четырьмя «мессершмидтами» и вступил с ними в бой. Удачным маневром, атакой «в лоб», сбил одного стервятника, но остальные взяли его самолет в смертельный круг – он загорелся. В какое-то мгновение Андреев направил свою горящую машину на ближайший от него «мессер» – и еще один фашистский самолет пошел к земле. Но и «ястребок» Андреева, взлетев вверх, неуправляемый, беспорядочно пошел вниз. «Погиб, но не отступил, – потрясенный рассказом пилота, думал Сергей. Умер, но победил!». Взмывшие в воздух «ястребки» добили остальных, – добавил пилот.

В тот же день они побывали в 652-м авиаполку, который состоял исключительно из молодых летчиков.

– За всё время они сделали более трех тысяч вылетов, – рассказывал командир полка, – уничтожив большое количество вражеских самолетов, бомбя их прямо на аэродромах. Громили минометные батареи, живую силу противника, автомашины с грузами и людьми. Только за одну ночь с 17 на 18 мая они сделали сорок четыре вылета. Каждый летчик полка делает по 7–8 вылетов за ночь. По-молодому, отчаянно смелые, они наводят ужас на немцев. У летчика Позднякова при выполнении боевого задания был поврежден винт самолета, под обстрелом противника он сделал посадку на территории врага, произвел починку винта и благополучно вернулся на свой аэродром.

Потрясенная увиденным и услышанным за день, группа Сергея возвращалась на КП.

Вечер тихий. Медленно тонуло в дымной завесе раскаленно-красное солнце. Весь горизонт казался огромным зловещим пожаром. От машины убегала, уже пыля, израненная, в воронках и трещинах траншей родная, многострадальная русская земля, где сражались, стояли на смерть ее сыны. Сергею хотелось поклониться им в пояс. Душа твердела, мужала. «Снарядов, постарайтесь, побольше шлите нам» – слышалась просьба солдат, почерневших от пороховой копоти, усталых, ненавидящих фашистов всеми силами своей большой доброй души. «Да, – думал он, – приеду, расскажу всё, что видел и слышал, рабочим на заводе, уж они постараются. Хотя в лености их не упрекнешь. По двадцать часов в сутки работают, но злость на немцев вольет в них новые силы».

Сергей вспомнил, как теплели глаза и лица солдат, когда брали в руки домашний сухарь, как бережно держали его обветренные ладони, как подносили к носу, вдыхая его запах. От сухаря пахло дымом, ласковыми теплыми бабьими руками. Они не знали, что бабы отрывали от себя, от детей для них последнее. Писали, что живут хорошо, чтоб не печалились, только бы громили врага и скорее возвращались домой, ждали, тосковали о них. Это они знали. И подарки на фронт были для каждого подарком из дома. Будь это пара шерстяных носков, связанная, как в старину, при свете лучины (керосина для ламп не было, свечей тем более), или сухарь из домашней булочки на молоке, затейливо закрученный, заверченный, как сама нежная бабья душа.

Сергей оторвался от своих размышлений: они подъезжали к КП. Он обратил внимание на группу солдат и офицеров, стоящих без фуражек возле одной из землянок. Подошли и увидели плачущего на пеньке сержанта, уткнувшего голову в руки на коленях. Перед ним лежал мертвый молодой лейтенант с повязкой на голове, красной от крови.

– Где это его? – шепотом спросил Сергей у бойца. Тот взял его за рукав, отвел в сторону и рассказал:

– Это лейтенант Рычков, весельчак и гармонист. Сегодня ночью он, сержант Лисечко и четыре бойца были на наблюдательном пункте. В 12 часов ночи их пытался захватить в плен взвод немцев. Они вступили в неравный бой. Получив ранение в голову, Рычков продолжал драться, пока не потерял сознание. Последними словами были: «Берите еще гранаты, бейте гадов!»

Живым остался только сержант Лисечко. Три километра нес он раненого командира. Когда дошел, лейтенант еще дышал, но через несколько минут умер.

16 мая 1942 года Сергей записал: «В этот день, в девять часов вечера, полку было вручено Гвардейское знамя. Вручал член Военного Совета ленинградского фронта, бригадный комиссар товарищ Зубов. Волнующее зрелище! Солдаты полка преклонили колени. Командир от имени всех бойцов и командного состава дал клятву с честью нести Гвардейское знамя на Запад и беспощадно громить фашистскую сволочь! Троекратным «ура» бойцы приветствовали пронесенное по фронту Гвардейское знамя. После этого товарищ Корытько по телефону отдал приказ: «По фашистской сволочи, в честь приезда делегации из Омска и вручения Гвардейского знамени – гвардейский огонь на рощу Сапожки!»

Весь участок фронта услышал разнесенные эхом звуки «Катюши». Члену Военного Совета фронта доложили: «Цель накрыта полностью! Уничтожены полторы роты немцев и несколько огневых точек».

Почти двое суток немцы убирали трупы, вывозили раненых.

18 мая 1942 года Сергей писал: «Тяжелое орудие четвертого дивизиона гвардейского артполка № 1196, расположенного на подступах к Новгороду, было незаметно подвезено на расстояние 200 метров к аракчеевским казармам, где засели немцы, и помещено в толстенный кирпичный сарай, хорошо защищающий орудие от обстрела. Орудие громило прямой наводкой казармы с немцами, превратив их в груды развалин. Пехота с радостью смотрела на героев-артиллеристов, находящихся под носом бесившихся от злости фашистов, безрезультатно пытавшихся выбить наших смельчаков из надежного укрытия».

Всё, что видел Сергей, вызывало у него чувство удовлетворения, восхищения и преклонения перед солдатами. «Молодцы, черти! Хорошо бьют фашистов!» – думал он. Росли спокойствие и уверенность в победе.

В последний день, во время обеда, артиллерия противника нащупала расположение штаба полка, обрушив внезапно на него огонь. Сергей со своей бригадой в это время обедали, расположившись на молодой травке. День был по-весеннему солнечный, теплый. Они не сразу поняли, что произошло. Рядом засвистело, треснуло, и из рук Сергея выбило кружку, обрызгав его горячей водой. Вокруг рвались снаряды, один попал в блиндаж санчасти, Сергей бросился туда, там уже был Пахомыч, подбежали командиры, бойцы, всех раненых выносили в безопасное место.

Через несколько минут наблюдатели засекли вражескую батарею. Грохнули наши гаубицы, и обстрел прекратился.

Провожая делегацию, бойцы, командиры, комиссары и политработники артиллерийских полков просили только одно: «Давайте больше снарядов. Армия обеспечена всем хорошо, но снарядов нам надо больше».

С этим наказом возвращались домой.