Читать книгу Сестры - Александр Дюдин - Страница 12

Похолодало. За окном редкими легкими белыми мотыльками медленно кружились снежинки, то, словно танцуя, опускались, то делали стремительный прыжок под дуновением ветерка, неслись куда-то и, обессилев, падали на землю, устилая ее светящимся белизной, легким пушистым покрывалом. Окно у Вали в комнате выходило на улицу. Напротив – большое серое здание школы. Сейчас там госпиталь. Валя стояла у окна, смотрела, как заводские девчата, комсомолия, гуськом, опережая друг друга, носили с вокзала закутанных в одеяла раненых солдат. Девчонкам тяжело, они идут, приседая, натужно выгнув спины, выставив головы вперед.

«Видно, санитарный поезд прибыл, – подумала Валя, – люди жилы вытягивают, а я сижу тут, обнявшись с ребенком. А еще, как на грех, единственные туфли в поле оставила, выйти не в чем. Сняла, боялась испортить землей. Босиком по холодной земле бегала, онемели ноги, вроде и не замечала от радости: картошка хорошая уродилась. Двадцать мешков накопали. От радости, наверное, и про туфли забыла. Да еще Миша капризничал. Села в машину с ребенком, и только тогда, когда домой приехали, выпрыгнула из кабины на твердую землю босыми ногами, ахнула! Туфли в меже оставила! Что теперь делать? Туфли нигде не купишь. Хорошо, что картошку успели до холодов убрать».

Вот одна, небольшого росточка девчушка, запнулась, упала на колено, не выпуская ручек носилок, а встать не может. Валя метнулась от окна к двери, сунула ноги в резиновые ботики, на ходу надевая пальто и шаленку, побежала через заснеженный двор к воротам. Резина сразу застыла. Казалось, она бежит босиком по снегу.

Носилки, которые несла девчушка, уже двигались. Валя догнала их.

– Давайте я помогу, – сказала Валя, берясь за ручку. Девушка совсем юная, вскинула косматые рыжие ресницы, тихо, детским пухлым ртом прошептала:

– Спасибо, – и убрала свою руку.

Даже втроем нести тяжело: солдат большой, ноги замурованы от пояса до самых кончиков пальцев в белый каменный гипс. Лицо худое, бледно-серое, утонуло в шапке-ушанке. Он виновато смотрел на девчат провалившимися глазами в черных впадинах.

– Ничего, теперь не тяжело, всё будет хорошо, – ласково попыталась подбодрить его Валя.

Сняли с носилок, положили прямо на пол в коридоре госпиталя, в ряд с другими. Девчата бегом побежали на перрон. Эшелон стоял на первом пути.

Санитары усталые, в грязных, с пятнами крови и гноя халатах, поспешно выносили раненых, клали на носилки, оставляя на перроне. Разгружали сразу все вагоны. Дежурный по вокзалу бегал вдоль состава, торопил освободить путь. Но, как ни спешили, всех раненых перенесли в госпиталь только часа через два. Санитарный поезд давно ушел. Вслед промчалось несколько составов.

Довольная, усталая, не чувствуя ног от холода, Валя, скользя и спотыкаясь на стылых кочках, возвращалась домой. Еще на лестнице услышала крик сына. В щели под дверью видны его пальчики. Она осторожно, чтоб не ушибить сына, открыла дверь, подняла Мишутку, мокрого, холодного, охрипшего от крика. На лбу его вздулась синяя шишка. «Второпях не вынула из кроватки, и он, видно, спикировал» – подумала она.

– Что же тебе надо было? Что ты не сидел в кроватке? Глупый ты мой, – приговаривала она, прикладывая к синяку холодную алюминиевую ложку, но успокоилась только тогда, когда дала вечную утешительницу – грудь. Он сначала сосал, гундося с закрытым ртом, потом, задохнувшись, отпускал сосок и снова орал. Крупные слезы обиды сползали к ушкам.

– Всё, всё позади, – трясла, успокаивала его Валя.

Кто-то постучал в дверь.

– Войдите!

– Здравствуйте, – в дверях стояла жена главного инженера, высокая, тонкая, богато одетая, с большими темными глазами, похожими на глаза лани. Они, казалось, занимали все лицо, делая другие черты второстепенными.

– Мне соседка сказала, что вы очень горевали вчера, а я, может быть, могу помочь. Вы какой размер обуви носите?

– Тридцать шестой.

– Очень хорошо, – обрадовалась она, и я тридцать шестой! Пойдемте ко мне, выберете любые туфли, у меня их много.

Валя посадила успокоившегося сына на пол. Любовь Алексеевна жила в подъезде рядом. Небольшая двухкомнатная квартира скромно обставлена случайными вещами. Любовь Алексеевна выдвинула нижний ящик гардероба, там стояли три пары туфель: лаковые черные, белые и желтые демисезонные со шнурочками. Валя взяла их.

– Можно эти?

– Конечно, любые, возьмите еще пару.

– Нет, достаточно, – твердо сказала Валя. – Сколько они стоят? Я в получку заплачу.

– Что вы! – обиделась Любовь Алексеевна. – Я обувью не торгую. Мне просто хотелось вам помочь. Несправедливо: у меня много, а у вас совсем нет. Носите на здоровье!

– Спасибо, – зарумянилась Валя, смущенно улыбаясь, чувствуя себя неловко. Та заметила это, ласково обняла ее за плечи.

– Война идет, помогать друг другу надо. Ничего, всё еще у вас будет! – посмотрела на часы. – Ой! Опаздываю на работу! – заметалась по комнате, собираясь.

«Удивительный народ у нас, – думала Валя, возвращаясь домой. – Добрый, отзывчивый. Вот они с женой главного инженера и знакомы по-настоящему не были, только «здравствуйте» при встрече говорили, как соседи, а оказалось: рядом друг. Узнала, что у нее горе, сама предложила помощь. И так запросто. Говорят про нее – гордячка, а она вон какая!» Война, общая огромная беда, сделала людей более чуткими друг к другу. Вещи потеряли цену. Все подтянулись, стали строже к себе.

Там, на фронте, умирали за Родину, и каждый спрашивал себя: а что он сделал для победы, чтобы иметь право жить? Это стало главным. Может быть, каждый стремился стать не хуже других. Люди работали для фронта до изнеможения. Всем трудно, делились пищей, одеждой, ласковым словом. Стали человечнее, добрее, дружнее.

Удивительная сияющая белизна и свежесть исходила от снега. Валя торопливо шла, погружая ботинки в белый пух. И было радостно от того, что ногам тепло, и от того, что люди стали лучше, и от чего-то еще, что она не смогла бы объяснить сейчас.

В середине дня неожиданно радостный в комнату ворвался Сергей.

– Получай подарок от американского народа! – он развернул газету и достал ношеные, но еще крепкие рабочие ботинки на толстой подошве, тридцать девятый размер. – Меньше не было, и я подумал: с носком, с портянкой носить будешь. Валя померила: между пяткой и задником входило два пальца.

– Великоваты, – смеялась она. Принесла от порога желтые туфельки.

– Откуда они? – Валя рассказала. Сергей сел на кровать, держа в руках заморский подарок, задумчиво сказал:

– Вроде парень толковый наш главный, как инженер, а организатор никудышный. Неразбериха, сутолока на заводе. Эвакуировалось и съехалось несколько заводов. У каждого свое начальство, у каждого свои требования, все командуют. Приехали с семьями, детьми, всех накормить надо, ни много, ни мало, несколько тысяч! Роют землянки, как на фронте, делают нары, железные печурки приспосабливают. Работы невпроворот. Станки устанавливают прямо под открытым небом. Сотни рабочих отправлены в тайгу на лесозаготовки. Леса потребуется много для строительства цехов. Станки закрывать надо. Ворошиловградцы, сталинградцы одеты плохо, не по-сибирски. Получили вагон полушубков да вагон заморских подарков. Капля в море. Раздали самым нуждающимся. Сегодня приехал директор нового объединенного завода, Задорожный. Четыре ордена Ленина на груди, не считая других орденов. Ходит по заводу злой, смотрит исподлобья, во все мелочи вникает, пробует разобраться. Распоряжается четко, толково. Этот дело должен наладить. Приказал начинать со строительства кирпичного завода. Выбрал удачное место близко от карьера, где будут брать глину, и от завода недалеко. Учитывает – грузовых машин мало. Распорядился, чтобы через две недели шесть тысяч штук кирпичей было выдано. Похоже, дадут, нашлись знающие люди. Народ у нас замечательный, горы готовы свернуть, только укажи которые – сдвинут! За один день много сделал: ликвидировал все директорские должности, поставил начальниками цехов. Точно распределил, кому, сколько, каких рабочих дать. Сегодня же с парторгом, главным инженером вылетел в Москву, в ставку Верховного главнокомандующего.

Мишутка подполз к отцу, цепляясь за край сапога, встал. Сергей взял его на колени.

– Есть будешь? – спросила Валя. – Я картошку сварила.

– Буду, давай только побыстрее, на минутку прибежал, принести тебе ботинки, а то вон как похолодало. Вчера еще босиком по земле ходила, а сегодня уже снег лежит.

Валя развернула кастрюлю с картофелем, поставила на стол.

– Смотри, он меня целует, – расхохотался Сергей. Валя оглянулась, Сергей, наклонившись, держал в зубах круглую карамельку, на больших ладонях лежал на спинке сын. Тянулся, вцепившись руками в волосы отца, чмокал конфету, касаясь губенками его губ. Вдруг конфета выпала изо рта Сергея, упала в рот ребенка. Малыш стал сатиново-черным, с выкатившимися глазами, делал какие-то движения животом. Сергей побелел и невнятно мычал.

Валя схватила сына за ноги, опрокинула вниз головой, ударила по спине раз, другой. Карамелька выпала изо рта Мишутки, стукнула об пол, покатилась под кровать. Покраснев, Мишутка закричал.

– Разве так играют? – упрекнула Валя мужа, прижав сына к плечу. Напоила водой. Малыш, плача, терся носиком о плечо.

– Ешь, картошка на столе. Мне пора его спать укладывать.

Сергей взял картофелину, руки дрожали.

– Фу, черт, не могу прийти в себя, – бросил картошку обратно в кастрюлю. Подошел, обнял обоих, уткнулся головой в Валино плечо. Постоял немного, поцеловал жену в нежные губы.

– Умница. Не растерялась, – снял с гвоздя шинель, взял американские ботинки. – Посмотрю, у кого совсем развалились, отдам.

– Постой, на заводе съешь, – Валя сунула ему в карман несколько картофелин.

– Побежал. Обеденный перерыв кончился. Утопят еще станины в неокрепший бетон, будет перекос, придется переделывать. Не жди вечером. Не знаю, когда удастся прийти. Да, самое главное забыл сказать: я подал заявление в партию.