Читать книгу Сестры - Александр Дюдин - Страница 17

Дома Валю радостно встретила Вера Васильевна:

– Сегодня отоварили карточки, мясные талоны, полукопченой колбасой. Я на все взяла. Семь килограммов еле дотащила. А то будут еще отоваривать или нет? Почти полтора часа выстояла с Мишуткой в очереди. Только что пришла. – На столе лежала большая темно-коричневая ароматная куча кружков колбасы.

– Это целое богатство! – запах разжигал аппетит. Валя подхватила сына, подняла его над собой. Он довольный дрыгал ногами, визжал, смеялся от удовольствия. Поцеловала румяную, еще холодную щечку.

– Пойдем, сына, есть колбасу, мы теперь богатые!

– И суп, и щи из нее можно сварить, – хлопотала около стола Вера Васильевна, – а с картошкой отварить, как вкусно!

Валя разрезала первый кружок, мясо проросло зеленой плесенью. Второй, третий, десятый – то же самое. Из всей кучи только три кружочка на вид были хорошими. Вера Васильевна чуть не плакала.

– Что же теперь делать? – сокрушалась она.

– Как что? Выбросить! Есть ее нельзя – отравимся.

– Да разве можно выбрасывать колбасу? – ахнула Вера Васильевна. – Да что вы? – и замахала руками. – Вот что, я ее проварю подольше, а потом поем.

– Ради Бога, не делайте этого! Черт с ней! Не умирать же из-за нее.

– Нет, нет, этакое богатство! Что вы? Что вы!

– Ну, хорошо. Поварите часа два и покормите сначала кошку, если она не сдохнет, будем помаленьку есть. А чтоб дальше не портилась, давайте мы ее положим в сетку и повесим через форточку наружу, пусть замерзает.

Утром горздрав направил Валю в городскую больницу врачом-ординатором в хирургическое отделение.

– Вы без пяти минут доктор, четырехмесячную практику прошли, – убеждал начальник отдела кадров, – а у нас работать некому. Понимаете, безвыходное положение: все врачи на фронте, а здесь сейчас столько народу! Столько эвакуировалось к нам! Город по населению в несколько раз стал больше, чем до войны, его тоже обслуживать надо. Ничего, нам простят, была бы голова хорошая. Там клиника, старые опытные специалисты, не одна будете, помогут. Советуйтесь чаще с товарищами, не стесняйтесь.

Валя пришла в отделение как раз в тот момент, когда в ординаторской собрались после обхода врачи, чтобы перекусить. На столе, на плитке, парил белый эмалированный чайник.

– Могу я увидеть зав. отделением? – громко спросила Валя.

– Я зав. отделением, – повернулась к ней высокая располневшая женщина, русые волосы которой аккуратно заправлены под жестко накрахмаленный колпак, розовые губы радушно улыбались, – Ксения Павловна Дюжева, – протянула она руку.

– Я к вам направлена горздравом для работы в качестве врача, но институт еще не закончила, только прошла практику после четвертого курса в терапевтическом отделении.

– Очень хорошо, вот вам будет практика в хирургическом отделении. Мы будем рядом, всегда поможем. Врачи ведут по семьдесят человек, одна писанина задушила, хотя б немного разгрузимся. Вот, познакомьтесь: Елизавета Семеновна Романова – клинический ординатор. У нас в клинике базируется кафедра госпитальной хирургии медицинского института. – Елизавета Семеновна, темноволосая, с подвижным нервным лицом, средних лет женщина, высокомерно и холодно посмотрела на нее. На лице ее было написано возмущение. «Вероятно, потому, что у меня нет диплома, а я согласилась работать врачом», – подумала Валя, и настроение у нее испортилось.

– Мария Николаевна, – подошла и представилась небольшого роста врач, пышущая здоровьем.

– Игорь Семеныч, – пробасил тощий хирург, опустив с высоты жирафа голову, испытующе разглядывая ее поверх очков.

– Марина Алексеевна, – смеялась рыжими глазами молодой доктор.

– Садитесь с нами перекусить, – пригласила Ксения Павловна, – потом пойдем на перевязки, и я познакомлю вас с больными ваших палат.

Валя достала из сумочки бутерброды с колбасой и торжественно положила на стол.

– Угощайтесь!

– О! Да вы богачка, оказывается! – несколько рук потянулись и взяли по кусочку. Два кусочка осталось Вале. «Интересно, кормила бабушка кошку этой колбасой или нет?» – подумала Валя, с удовольствием прожевывая соленый, плотный кусочек. Увидев на столе телефон, позвонила домой.

– Вера Васильевна, вы кормили кошку колбасой? Да? Ну, как она, не сдохла еще? Нет? Хорошо, сами пока не ешьте, – положила трубку и увидела вытянутые лица врачей. Елизавета Семеновна посмотрела на Марию Николаевну, спросила озабоченно:

– Как ты думаешь, сразу промыть желудок или подождать немного?

– Давай подождем.

– Не бойтесь, колбаса не вся испортилась. Вы хорошую ели, – весело улыбнулась Валя.

– Не паникуйте, – поддержала Ксения Павловна, – на вид, вкус, запах – нормальная колбаса.

Елизавету Семеновну это, однако, не успокоило. Она с ужасом прислушивалась, что делается внутри нее – не тошнит ли уже?

– Лучше, наверное, промыть, и не хочется, – чуть не плакала она.

– Как хотите, – махнула рукой Ксения Павловна. – Пошли работать.

Не успели дойти до двери, зазвонил телефон. Ксения Павловна вернулась, взяла трубку, выслушала.

– Хорошо, сейчас идем. В приемное отделение поступил ребенок с болями в животе, пойдемте, посмотрим вместе, – обратилась она к Вале.

На кушетке лежал мальчик лет четырех, худенький, с грустными длинными ресницами и светлыми вьющимися легкими волосами. Губы и зубы сухие. «Пить», – просил он слабым страдальческим голосом, с трудом ворочая шершавым языком.

Ксения Павловна подняла рубашку. Живот плоский и плотный, как доска. Она, слегка касаясь пальцами, пощупала его. Мальчик сморщился и схватил ее за руку, когда она коснулась слева, внизу.

– Это острый живот.

– А точнее?

– Если б это было справа, можно было думать об аппендиците. Может быть обратное расположение? «А что еще может быть? У ребенка?» – Валя молча вспоминала.

– Чаще всего инвагинация! – пришла на помощь Ксения Павловна. – Принимайте ребенка, – обратилась она к сестре приемника. – Кто привез ребенка?

– Я, – отвечала молодая встревоженная женщина.

– Вы кто ему будете? Мама? – женщина замялась.

– Почти что мама.

– То есть? Не поняла.

– Видите, воспитываю Сереженьку я. Отец их оставил, мать – моя сестра, вскоре завербовалась на север, и вот уже три года я не имею от нее известий. Не знаю даже, жива ли она, или нет. Он еще не ходил, когда она уехала. Кроме него, у меня еще четверо, все погодки. Сами понимаете, – волновалась она, – он мне тоже как родной.

– Понимаю. Дело в том, что Сереже нужна срочная операция. Нам нужно согласие родителей.

– Считайте меня приемной матерью.

– Хорошо, – Ксения Павловна взяла историю болезни, написала диагноз и приписала: «на операцию приемная мать дала согласие». – Распишитесь, вот здесь. – Женщина взяла ручку.

– А меня можно положить вместе с ним?

– Нет, вы дома нужнее. Доверьтесь нам, постараемся выходить Сереженьку, не беспокойтесь. Всё, что необходимо, сделаем.

Женщина расписалась, подошла к ребенку, поцеловала в лобик, он протянул к ней руки, она поцеловала их и, заплакав, пошла к двери.

У Вали навернулись слезы.

– О! Доктор, это не годится, у нас такие трагедии каждый день! Это хирургия! Тут глаза не успеют просохнуть, если плакать! Идите в операционную, скажите, чтоб готовились к операции, сами начинайте мыть руки. Будете мне ассистировать.

Случай был запущенный. Наступила гангрена кишки. У ребенка уже развился перитонит, омертвевший участок кишки удалили.

– Положите ребенка в восемнадцатую палату. Это ваша палата, – обратилась Ксения Павловна к Вале после операции. – Покажите, на что вы способны. Выходите ребенка – честь вам и слава!

В первый же день Валя задержалась на работе: капельно переливала малышу солевой раствор в тонкую, как ниточка, голубую вену локтевого сгиба. Положила грелку на бедро, куда подкожно введен физиологический раствор, чтоб скорее рассосался и меньше болела нога. Сидя около Сережи, пока он спал, почитала истории болезни своих больных.

– Пить, – шепотом попросил Сережа. Валя смочила ватный шарик, помазала губы и рот ребенку (пить ему нельзя). Он жадно хватал вату, выжимая капли воды.

– Бедненький ты мой, потерпи, родной, денька через три будет легче, – тепло и нежно говорила она ему. Жалостью и участием полно сердце. «Неужели можно когда-нибудь привыкнуть к мучениям вот такого малыша? Нет, это значит перестать быть человеком, перестать быть врачом. Я не позволю себе очерстветь. Клянусь, Сережа!» И ей стало легче от этой клятвы.

– Ну, чем тебе еще помочь, маленький мой? – поправила подушку, чтобы удобнее было лежать. Часов в десять вечера ребенок снова уснул.

– Идите, доктор, – подошла к ней сероглазая с широким добрым лицом медсестра. – Я все назначения выполнила, посижу около него.

– Не оставляйте его одного, по возможности, – попросила Валя.

– Не беспокойтесь. Всё будет хорошо, – успокаивала ее дежурная сестра.

Валя шла домой. Тихий морозный вечер. Бело-голубыми искрами мерцал от мороза снег. Луна высветила легкое облачко, игриво спрятавшись за ним. Небо светлое, глубокое. «Будет завтра мороз, – машинально подумала Валя, и снова мысли вернулись к Сереже. – Вот, мать его и не знает, что у кровати ее сына стоит смерть. Как можно оставить ребенка? Волчица не оставляет своих щенков, жизнью своей рискует, чтоб защитить их. Что же это такое, хуже зверя может быть женщина? А может быть, с ней что-нибудь случилось? Война идет, кто ее будет разыскивать, не до этого, – мысли перенеслись домой. – Дома меня, наверное, потеряли. Позвонить, предупредить некогда было. В каждом большом городе обязательно есть что-то хорошее. Война, большая общая беда, и люди вдруг стали ближе друг другу, – перед глазами промелькнуло лицо Веры Васильевны. – Здесь у нее никого нет, может быть, поэтому так потянулась сердцем к Мишутке. И он быстро привязался к бабушке. Засыпает только у нее на диване, положив ручонки на шею», – губы тронула ласковая улыбка.

На другое утро врачи еще переодевались, натягивая халаты, вдруг дверь ординаторской широко распахнулась. На пороге появился небольшого роста профессор Вениамин Давыдович, с пышными седыми волосами, одуванчиком стоявшие на голове.

– На обход! – бросил он и пошел по коридору. Все посыпались за ним.

Сереженька прозрачно-бледный, маленький нос заострился. Пульс едва прощупывался тоненькой ниточкой, бился часто: ударов сто сорок в минуту. Живот вздулся. Он спал или был в забытьи.

Профессор посмотрел мальчика, выслушал его историю.

– Хороший малыш, но очень тяжелый. Выхаживайте! – обратился он к Вале. О чем-то всё думал, делая обход.

Теперь каждое утро, наодев халат, он первым делом спешил к Сереже. На тумбочке около него, после посещения профессора, пламенели мандарины, или желтые лимоны, или вдруг появлялся смешной клоун. Как бы он ни был занят, перед уходом обязательно забежит посидеть около малыша. И неузнаваемо меняется: исчезает холодная строгость, становится мягким, каким-то домашним. Валю трогало его участие.

Сережа поправлялся. Увидев профессора, улыбался, тянул к нему руки. Седой человек радовался, чувствовалось, что между ними существует какая-то внутренняя близость, любовь друг к другу.

– Такой милый мальчик, умница. С удовольствием взял бы его на воспитание. У нее четверо своих, – с надеждой говорил Вениамин Давыдович. При выписке пригласил приемную мать в свой кабинет. Но та увезла Сереженьку домой, видимо, тоже любила, как родного. Долго еще профессор с нежностью вспоминал Сереженьку.

После очередного обхода Валя зашла в ординаторскую. За столом, обхватив голову руками, навзрыд плакала Ксения Павловна.

– Что случилось? – испуганно спросила Валя.

– Не могу, не могу больше! У меня в четвертой палате умирает молодая женщина с саркомой бедра. Сейчас пришел к ней муж с двумя ребятишками двух и четырех лет. Она понимает, что умирает, видит их последний раз, прощается с ними. Плачет. Не могу! Жалко их! – и судорога свела губы заплаканного лица. Валя вспомнила, как в первое утро ее работы в больнице Ксения Павловна сказала: «У нас каждый день трагедия, слез не хватит». И вот – плачет сама. Не выдержало женское сердце, старый хирург остается в первую очередь человеком, и чужая боль отзывается в нем болью. За ее плечами – лет двадцать работы в хирургическом отделении, и вот – ревёт по-бабьи над чужой бедой. Ревет от горя, от своего бессилия помочь. Несколько дней тому назад так ревела Валя: в ее палате умирала молодая женщина. Через неделю после замужества запнулась в цехе и упала правым коленом на острый кусок железа. Маленькая, всего два сантиметра ранка, оказалась проникающей в сустав. На другой день, с ознобом, поднялась температура до сорока, потом упала до тридцати пяти. Развивалось острое заражение крови. Для спасения жизни предложили ампутацию ноги. Ей было двадцать два года. Она категорически отказалась.

– Лучше умру, не хочу жить без ноги! – заплакала молодая женщина. На третьи сутки Валя как раз дежурила, вечером она попросила:

– Доктор, я умираю, поцелуйте меня, – смерть уже надела на нее синюю маску. Ей было страшно. Кругом чужие люди. Поняла, что умирает. Захотелось ласки, хотелось, чтоб кто-то ее пожалел. Валя наклонилась, поцеловала холодный, мокрый, пахнущий трупом лоб. Вот тогда пришла в ординаторскую и так же, закрыв лицо ладонями, заплакала от сознания своего бессилия, невозможности ей помочь. Жаль, ах, как жаль было молодую женщину!

Валя часто слышала, как люди говорят, что хирурги привыкают к страданиям людей. Нет! Неправда! К этому нельзя привыкнуть.