Читать книгу Российское искусство новейшего времени - Александр Никитич Севастьянов - Страница 8

ХХ век – новая эра человечества.

Российское искусство как часть искусства Европы

Настоящая монография – попытка изложить историю российского искусства Новейшего времени с таких позиций, которые подразумевают не только овладение конкретными знаниями, но и системное понимание предмета. Необходимо обратить свое внимание помимо непосредственной исторической фактуры еще и на историософский смысл явлений и событий в широком контексте общественной жизни. Научится давать им оценку. Такой подход особенно важен потому, что речь пойдет о новой эре человечества, понимание которой настолько же важно для современников, насколько и трудно по причине малой исторической дистанции рассмотрения.

Дело в том, что ХХ век изменил лицо мира и образ жизни человека порой до неузнаваемости, до своей противоположности. Вывернул их наизнанку, как перчатку. На примере истории искусства это особенно заметно, выразительно. Критерии, методы, подходы, материалы и технологии – новации во всех этих сферах таковы, что привели бы в остолбенение любого из титанов духа былых веков, случись ему воскреснуть. Очень многое из того, что тысячи лет считалось правильным и естественным, сегодня взято под сомнение: вчерашняя норма стала зачастую исключением, а вчерашнее исключение – нормой. Конкретности мы подробно обсудим в своем месте, здесь же поговорим пока о том, как сказанное соотносится с историей отечественного искусства.

Основное, что следует понять для начала: в мире издавна сосуществуют и уже свыше тысячи лет конкурируют между собою три глобальные мегацивилизации: 1) белых европеоидов Запада; 2) Китая, 3) Ислама1. Наряду с ними есть и другие, не глобальные, а локальные цивилизации (японцев, евреев, индоариев и др., не считая мертвых – египтян, ассирийцев, ацтеков, инков, бенинцев и др.), отличающиеся ярким своеобразием и прелестью, но не подчинившие своему обаянию и влиянию другие народы и континенты так, как это сделали три перечисленные. А порой и вторичные, как вторична японская культура по отношению к китайской.

Между тем, именно так проходит – вполне четко и определенно – демаркационная линия, позволяющая отличать цивилизации от локальных культур. Последние замкнуты, в общем и целом в своих этнических, максимум – в политических границах, а первые эти границы масштабно превосходят. Собственно, наименования цивилизации заслуживают, по большому счету, только три названные мегацивилизации, остальные же все должны проходить по списку локальных культур.

Россия является частью цивилизации белой европеоидной расы, но частью особой и своеобразной. Перед нами, это очевидно и несомненно, локальная культура, более или менее замкнутая в своих границах на политической карте мира – в зависимости от того, смотреть ли на карту Российской империи, СССР или Российской Федерации. Но ни о какой русской культуре за пределами названных границ говорить не приходится: по всему их периметру (а сегодня уже и внутри периметра бывших границ империи и СССР) располагаются и резко дифференцируются иные культуры и цивилизации, скажем Ислама или Китая, которые русскими никак не назовешь.

С цивилизацией же Запада у русской культуры настолько много общего (несмотря на резкие и заметные отличия – среди наших корней не найти ни ни греко-римской мифологии, ни иудейской схоластики, ни аристотелевско-латинской ученой традиции, ни римского права со всеми их производными, и т.д.), что тезис о принадлежности России в основном к европейской цивилизации следует считать аксиомой. И чем дальше, увы, тем больше. А вот обратная теорема – не является ли западная цивилизация сегментом русской – не просматривается даже в гипотетической постановке. Таким образом, русская культура является, если использовать язык математики, «вложенным множеством» внутри такого «множества», как цивилизация Европы. Подчеркну лишний раз, что русская локальная культура является частью европейской цивилизации, но европейская цивилизация частью русской – не является ни в каком смысле.

Вместе с тем, русские – хоть и европейцы, но «другие», Россия – хоть и Европа, но «другая»; это неоднократно подчеркивалось обеими сторонами. Особенности географического положения и истории делают русскую культуру весьма обособленной от европейской матрицы. Во-первых, периферийной, то есть лишь отчасти принимающей, но не творящей и не выражающей основные ценности европейского мира, а порой и отвергающей и даже опровергающей их (не случайно оба главные исторические проекта мирового переустройства, заявленные Русью, – православие и коммунизм – оказались не приняты Западом2). А во-вторых, глубоко своеобразной. И не только потому, что, постоянно испытывая на себе влияния Юга и Востока, Россия так и не стала тождественна простой механической сумме западных и восточных потенциалов и приоритетов.

Нужно хорошо понимать простую вещь: быть европеоидом еще не значит быть «европейцем» – в смысле человеком западноевропейской цивилизации. Это относится к русским прежде всего. О некоторых наших важных отличиях мы поговорим ниже.

Русскую культуру много попрекали вторичностью, но эти попреки далеко не всегда справедливы. Россия не просто не чужда многим ценностям как Запада, так и Востока, не просто способна их воспринимать; она также способна вырабатывать и нечто свое, являясь не только интерпретатором, но и инвентором на мировом рынке идей, идеалов и художественных ценностей. Ярким примером чему служит русская икона, а еще более того некоторые течения русского авангарда3, но не только они, конечно. Мы знаем: даже находясь под определяющим влиянием других, более обширных и мощных цивилизаций – Византии и Востока в средние века и Запада в Новое и Новейшее время4 – Россия создавала самобытные, глубоко укорененные в национальном русском духе артефакты.

Важно подчеркнуть и отметить: время от начала XVI и до начала XVIII века, когда мы уже вырвались из орбиты влияния Византии и еще не слишком втянулись в орбиту влияния Запада, – это и вовсе подлинный «Золотой век» русского искусства5, время торжества русского национального начала, национального стиля во всей духовной сфере. Межевыми столбами можно считать в начале «русской эры» церковь Вознесения в Коломенском и храм Василия Блаженного в Москве, а в конце ее – Ново-Иерусалимский монастырь, ярославско-костромскую школу иконописи, творчество мастеров Оружейной палаты, нарышкинский стиль в архитектуре и т. д. Это неповторимое – неподражательное и неподражаемое – национальное начало проявляется и в литературе, и в быту, в образе жизни и мысли. Такое положение вещей соответствовало интравертной парадигме «Святой Руси», предполагавшей торжество истинной веры и образа жизни замкнутого в своих национальных границах православного Русского царства. Остальной мир, погрязший в грехе и заблуждении, предоставлялся при этом своей судьбе.

Принятие правящими кругами в середине XVII века новой и противоположной по смыслу, экстравертной парадигмы «Москва – Третий Рим» (мы, истинно верующие русские, сами спасемся и весь мир спасем), повлекло за собой смену культурных ориентиров. Это был коренной переворот всей русской жизни в ее основах, революция в полном смысле слова, вызвавшая глубокий раскол общества. Будучи по смыслу аналогом современной глобализации, процесс с неизбежностью вел Россию к принятию приоритетов лидера той цивилизации, которая одержала очевидную победу над мировыми конкурентами – то есть, цивилизации Запада. Захотев говорить с нуждающимся в нашей, русской спасительной миссии миром на его языке, русские люди обнаружили, что этим языком является отнюдь не русский, и что включение в мировую, глобальную (в масштабах того времени, конечно) ситуацию требует овладения культурными кодами Запада.

Для России начался период бурной модернизации, по неизбежности обернувшийся вестернизацией. Русским пришлось в «пожарном», революционном порядке вовлекаться в систему западных цивилизационных ценностей и стандартов, принимать для себя, и весьма успешно, «догоняющую» модель развития. Роль локомотива в этом процессе досталась правительству и русскому дворянству, что усугубило раскол общества. Главной издержкой стал резкий и все углубляющийся культурный разрыв между верхними и нижними классами, образование «двух наций» внутри еще недавно единой русской нации и «двух культур» внутри еще недавно единой русской культуры (Ульянов-Ленин).

Русская культура в XVIII—XX вв. дала миру замечательные образцы литературы и искусства, но были ли они выражением русской национальной традиции? Нет (или, во всяком случае, далеко не вполне), ибо создавались уже по европейским образцам, по готовым лекалам и формам, хотя зачастую несли в себе национальное начало в своей содержательной части6. Собственно же русская оригинальная культура постепенно отмирала в низших слоях населения, охваченного к тому же процессом раскрестьянивания, особенно бурным в ХХ столетии, пока не снизилась и сжалась в литературе (фольклоре) до частушки и анекдота, а в искусстве – до народных промыслов и наивной живописи в лучшем случае.

В данной связи, говоря о культуре и искусстве, нужно правильно понимать диалектическую дихотомию «русское – российское». В границах Руси и Российской империи именно русская, а не какая-то иная культура, русская ментальность, несмотря на вестернизацию, была определяющей и во многом влияла на культурное бытие и духовный мир других народов, связанных подданством с Россией, с русскими. Воздействуя прежде всего через языковой, религиозный и культурно-бытовой факторы. В значительной степени это продолжилось и в советский, и в постсоветский период истории.

Однако за пределами нашей страны подобного широкого и глубокого влияния русская культура не имела. Особенно ярко этот факт проявился в практически ничтожном культурном воздействии двухмиллионной русской эмиграции на народы Запада в первой половине ХХ века. Что вновь и вновь позволяет говорить о самобытной русской локальной культуре, но ни в коем случае не позволяет говорить о русской цивилизации ввиду ее относительной замкнутости.

Есть и другая сторона этого вопроса. В наше время нередко приходится слышать о некоей «российской культуре» (соответственно – «российском искусстве»), что связано с такими макропроцессами ХХ века, как глобализация и «вавилонское смешение» этносов и этнических культур, затронувшее и Россию. Но говорить об оправданности такой терминологии следует с осторожностью, не увлекаясь ложной политкорректностью. Скорее уместно ставить вопрос о некоторой трансформации (размывании) русской культуры, которая как была, так пока что еще остается главной базой для всей культуры нашей страны в целом, будь то словесность или изобразительное искусство и пр. Ведь именно русский язык, созданный русским и никаким иным этносом, русские нравственные и эстетические критерии, им же выработанные, служили бессменным центром притяжения, средой формирования и ориентиром, эталоном даже для нерусских по своей этничности литераторов и художников, по крайней мере вплоть до начала ХХ века, а во многом служат и до сих пор. Выставление, начиная с советской эпохи, на витрине «российской культуры» отдельных элементов этнических культур населяющих Россию народов добавляет красок в общую картину, но не изменяет ее сути. Тем более, когда дело касается дореволюционного периода, правильнее говорить не о «российской», а о «русской» культуре.

Тем не менее, поскольку речь пойдет о культуре, ограниченной рамками нашей страны России, рамками ее гражданства, то в этом – географическом и политическом – смысле можно смело говорить о «российской культуре», это не будет ошибкой. Ну и, конечно, процесс эрозии (размывания, разрушения) и диффузии (периферийного смешения) национальных культур, характерный для эпохи глобализации, затронул и русскую культуру, не признать этого нельзя. Хорошо все это или плохо, достойно поддержки или противодействия – об этом пусть судит читатель по прочтении книги. Но решение назвать ее «Российское искусство Новейшего времени» оправдано, коль скоро речь идет о XX—XXI веках.

* * *

Итак, констатируем: со второй половины XVII века Россия постепенно становится на путь модернизации, тождественный, по условиям того времени, вестернизации. Что естественным образом затронуло всю культурную сферу нашей страны. Начиная с петровской культурной революции, мы уже можем говорить об отечественной культуре верхних классов – о литературе и искусстве, в первую очередь, – как о части культуры Европы. А по мере продвижения процесса глобализации – шире: как о части культуры Западной цивилизации, включая в это понятие и культуру США ХХ-XXI вв., оказывающую всевозрастающее влияние на общую ситуацию. Именно с указанного времени культура России становится привержена всем актуальным течениям культуры Запада и сама порой оказывает на них, в свою очередь, сильнейшее обратное воздействие. С тех пор, как в 1894 году в зарубежном издании «История живописи в XIX веке» впервые была опубликована статья о русском искусстве (автор А. Н. Бенуа), оно не выходит из поля зрения мировой критики. Захваченные процессами, определяющими для европейской культуры в целом, русские художники часто отвечали на вызовы эпохи смелее и интереснее, чем их западные коллеги, и в свою очередь давали им новые импульсы для развития и образцы для подражания. Так бывало и в начале, и в середине, и в конце ХХ века.

Надо отметить сразу же, что т.н. «Запад» – цивилизация белых европеоидов – представляет собой, несомненно, нечто единое в своем многообразии. Еще Монтескье, знаменитый философ XVIII в., заключил: «Европа – единая нация, состоящая из многих», а его коллега ХХ века Ортега-и-Гассет уточнил: «Для всех этих народов, именуемых европейскими, жить означало всегда… – двигаться и действовать в общем пространстве. Другими словами, для каждого из них существовать означало сосуществовать с остальными… У этого единства все признаки общества: существуют европейские нравы, европейские обычаи, европейское общественное мнение, европейское право, европейская политическая власть».

Является ли Россия частью Запада, стала ли русская культура дочерью этой цивилизации или ее падчерицей, все ли основные ценности и стандарты ее приняла или готова предложить альтернативу некоторым из них? Выше я отчасти ответил на этот вопрос в общем, теперь расставлю акценты.

Важно отметить: современная западная историография упорно и категорически отказывает русским в европейскости. И говорит о том, что да, поляки – это еще часть Европы, история Польши и Европы сплетены-де в единое целое. А Россия – извините, никогда Европой не была, не является и никогда ею не будет. Например, известный историк Мариотт так прямо и утверждал: «Россия не является и никогда не являлась членом европейской семьи. Еще со времен падения Римской империи и миграций вследствие завоеваний викингов и тевтонцев, между скандинавами, англичанами, немцами, французами, иберами и итальянцами сложилась определенная степень родства, несмотря на все значительное различие в их развитии. Даже Польша, благодаря своей приверженности западной форме христианства, имела некоторое родовое сходство с Европой. Россия же нет»7.

Эта точка зрения сейчас достаточно часто выражается и европейской, и американской историографией. Но с нею солидарны и многие русские мыслители; можно вспомнить слова историка Василия Ключевского: «Россия никогда не была „чисто европейской“ державой, да и в будущем вряд ли ею станет».

Необходимо действительно понимать, что есть многие десятки позиций, по которым русская ментальность весьма расходится с европейской и вообще западной. И остерегаться, чтобы в дальнейшем очевидные моменты общности не заслонили и не вытеснили из нашего сознания эти существенные различия, не позволяющие смешивать отечественную культуру с западной до степени неразличения.

По недостатку места эту тему нельзя раскрыть здесь во всей подробности. Интересующихся отсылаю к фундаментальной монографии Ксении Касьяновой «О русском национальном характере»8. А также к учебному изданию Аллы Сергеевой «Какие мы, русские?»9. Сергеева – кандидат филологических наук, многие годы работала в МГУ им. М. В. Ломоносова, а также в университетах разных стран мира (во Вьетнаме, Польше, Австрии, Финляндии, Франции). Ей постоянно приходилось, работая с иностранными студентами, сталкиваться с множеством нестыковок между архетипами, традициями, ценностями, установками, нормами поведения, национальным характером людей Запада, европейцев, с одной стороны – и русских, с другой. Книга и написана в основном для иностранных студентов, чтобы помочь им адаптироваться в России, научиться смотреть на мир хоть немного русскими глазами, принимать нас такими, какие мы есть, не пытаясь мерить русского человека западным аршином, а тем более переделывать нас на свой салтык. Такова сверхзадача названной книги, продиктованная многолетней обширной практикой.

После 1991 года в России весьма умножилось количество лиц, которые наивно и совершенно неосновательно полагают, что между русскими и евроепейцами нет вообще никакой разницы, что «русские – это такой же европейский народ, как и все остальные» и что «мы не больше отличаемся от поляков и французов, чем они отличаются друг от друга». Книга Сергеевой, однако, устанавливает эти отличия по ста пунктам, не более не менее. Именно столько нестыковок, несовпадений насчитывает она, сравнивая среднестатистическое мировоззрение русских и европейцев. Именно столько разъяснений пришлось ей сделать, чтобы русский мир стал для молодого европейца более понятным и менее чуждым и враждебным. Знаменательно, что отвечая на вопрос: «Меняется ли русский характер со временем?», Сергеева совершенно верно замечает: «Архетип любого этноса в принципе мало подвержен резким колебаниям, какие бы события ни происходили в жизни народа. Ведь, как считал К. Г. Юнг, он предопределен биологически».

Так вот, ограничив предмет разговора кратким отличием русского архетипа от европейского, надо сосредоточиться лишь на трех важнейших моментах. Все они так или иначе связаны с восточным христианством, с православием. Это важно подчеркнуть, поскольку искусство – это всегда мировоззрение.

* * *

Во-первых и прежде всего, следует отметить традиционный вероцентризм русских людей. Так же, как для народов Ислама, но в отличие от людей Запада, для русских отношения с Богом от века стояли на главном месте в духовной жизни. Не научный, не философский интерес и даже не простая любознательность, а именно религиозный пафос двигал древнерусскою интеллигенцией – как читателями, так и писателями, художниками, архитекторами, переписчиками книг, учителями (которые все были церковного звания). Это центральное свойство русского человека со всей отчетливостью выявляется при анализе книжности допетровской Древней Руси.

Уровень грамотности древнерусских людей был чрезвычайно высок, на порядки выше, чем в Европе, практически всенароден. О чем свидетельствуют берестяные грамоты, а также эпиграфика – надписи на предметах10, а также граффити, т.е. записи, выцарапанные на стенах сооружений с XI века. Но что касается содержания духовной жизни, тут различие не в нашу пользу.

Важнейшей особенностью древнерусской книжности изначально была ее сугубая клерикальность: книжный репертуар как рукописной, так и печатной русской книги был более чем на 95% религиозным. Среди 708 русских, сербских и болгарских пергаментных рукописей XI—XIV вв., выявленных еще в конце XIX в., мирских книг всего-навсего 20. В этом отношении у всех историков книги царит более-менее единое мнение: «Переписывались практически только священные и богослужебные книги, святоотческая и богословская литература и т. п. А вот богатая светская литература Византии, продолжавшая традиции античной, за немногими исключениями не дошла до восточных славян, что характерно»11. Международным языком науки к этому времени уже прочно стала латынь, которая с раннего средневековья была основной основ школьного образования во всех странах Запада12. Однако именно переводы с латыни – «наречия ересиархов» – на православную Русь не шли, за редчайшим исключением13.

Эта особенность еще сильнее бьет в глаза при сравнении репертуара западных инкунабул и русских рукописей того же времени. В первом случае научная, познавательная литература занимает гораздо большее место: свыше 30% наименований против 2,7%, разница более чем десятикратная14. В абсолютных цифрах разрыв еще более поражает.

Тенеденция сохранялась и в XVII столетии. Лишь считаные единицы печатных книг учебного и светского содержания (точнее: семь) были опубликованы в России за весь тот век, хотя в общей сложности было выпущено свыше 750 изданий.

История русского образования подтверждает эти наблюдения. Начальное образование находилось в руках священоначалия, а другого и вовсе не существовало. До XVIII века в России, как известно, не было ни университетов, ни ученых в собственном смысле слова (Московская славяно-греко-латинская академия была создана как кузница церковных кадров). Между тем, в существующих с XI века на Западе университетах уже с XIV века основной поток студентов устремлялся на овладение не церковными, а светскими профессиями: вплоть до начала пятнадцатого века теологи составляли всего около 40% выпускников, а в дальнейшем и того меньше.

Все вышесказанное позволяет подчеркнуть особый, отличный от западного, характер русской образованности и книжности, который в целом можно характеризовать как баснословный, далекий от позитивного знания. Эта особенность не только выражала, но и отражала специфику русского менталитета, русских духовных устремлений.

Пронизанность всего сознания типового русского интеллигента мифами всех сортов, от социальных до космогонических и теологических, есть его характерная и неотъемлемая черта, берущая исток в неизмеримых исторических глубинах. Поэтому напряженный поиск высших смыслов в искусстве, оторванность от земного, материального и устремленность к небесному, идеальному – неистребимая черта художников и писателей отечественной закалки, независимо от их религиозных убеждений. Она может проявляться в идеологии, в том числе христианской или коммунистической – неважно, – но именно это и позволяет критикам говорить о «духовности» русского искусства и культуры вообще. «Народы Европы искали пользу, а нашли истину», – это сказано философом явно не про нас, русских. Для которых, напротив, поиск истины всегда стоял на первом месте, а о пользе думалось напоследок.

Во-вторых, с такой же уверенностью можно утверждать, что популярный в Древнем Риме девиз «Пусть рухнет мир, но торжествует закон!» никогда не мог бы родиться в русской голове. Европейский «правоцентризм» – сосредоточенность на идее права (в том числе на «правах человека»), на идее верховенства права – органически чужд, совершенно не свойственен русским людям. Которые предпочитали и предпочитают жить по совести и по обстоятельствам, а не по законам и нормативам. И которые подобный императив (пусть-де рухнет мир, но…) расценивают как «правовой кретинизм». Шансов на изменение этого положения вещей пока не предвидится – см. об этом вышеупомянутый труд Касьяновой.

Данное различие относится к числу наиболее фундаментальных. Оно, между прочим, легло в основание раскола церквей на Западную (католическую) и Восточную (православную), произошедшего в 1054 году и имевшего неисчислимые последствия, постепенно разводившие русскую культуру и европейскую цивилизацию все дальше друг от друга. Как это следует понимать?

Западная цивилизация, в отличие от России, вся в целом стоит на плечах Древнего Рима – старшей цивилизации, претендовавшей когда-то на роль глобальной, господствующей во всем мире. И действительно контролировавшей то, что греки называли «ойкуменой» – культурным пространством человека. От Египта, Месопотамии, Персии и т. д. на Востоке до Германии, Галлии, Альбиона (Англии) и Каледонии (Шотландии) и т. д. на Западе.

Но что было центральной идеей Рима, привлекавшей к нему умы и сердца, заставлявшей всех подданных добиваться римского гражданства и даже вести из-за этого гражданскую войну? Вовсе не гуманизм, которым римляне не отличались. Это – римское право, предоставлявшее совершенное, завидное и вожделенное полноправие только полноценным гражданам. Это право недаром легло в основание «Кодекса Наполеона», который, в свою очередь, лег в основание законодательства всего западного мира.

Пронизанность идеей права своеобразно проявилась в религии, когда самого того Рима уже давно не существовало. А именно: некоторые католические духовные авторитеты, начиная с VI века, стали время от времени добавлять в христианский Символ веры идею о том, что Святой Дух исходит-де не только от Бога-Отца, но и от богочеловека Иисуса Христа (в то время, как еще на Никео-Цареградском соборе в 381 году была утверждена формула Символа веры, согласно которой изведение Святого Духа есть прерогатива только Бога-Отца). Эта идея выражалась латинским словом «филиокве» – «и сына» – и, постепенно все более утверждаясь (еще папа Лев III заявил в 808 г., что она более соответствует западной традиции), была, наконец, закреплена в Риме во время торжественного пения Символа веры на коронации германского императора Генриха II в 1014 году. Восточная, православная, церковь наотрез отказалась принять это нововведение, а в 1054 году обе церкви уже анафематствовали друг друга по данному поводу, что и вошло в историю под именем «разделения церквей».

Таким образом западная Римо-католическая церковь «утвердила в правах» богочеловека против Бога – и сына против отца, поправ одновременно как небесную, так и земную естественные иерархии. Чем породила со временем, в более светские времена, и «правовой кретинизм» (идею «верховенства права»), и вакханалию «прав человека» (диктатуру меньшинств), и «ювенальную юстицию» – словом, все то, что наш преосвященный патриарх Кирилл метко окрестил «религией человекопоклонства». Важно подчеркнуть, что именно правоцентризм в данном случае порождает антропоцентризм, а не наоборот.

Православная церковь прежде и теперь полагает «филиокве» самой главной ересью католиков. Для русских людей, оставшихся в лоне православия, эта католическая идея, со всеми своими антропоцентрическими производными, конечно же, осталась глубоко чужда. А ведь религиозные константы всегда находят свою светскую проекцию.

В XVIII веке древнеримские идеи гражданских прав выросли в теорию «естественного права» французских просветителей. Теорию, на деле совершенно противоестественную (природа не наделяет живые существа никакими правами, кроме права на рождение, воспроизводство и смерть), а следовательно неправильную и вредную. Однако западная мысль XVIII века ее выдумала, а XIX век – широко внедрил, вначале в общественное сознание, а там и в практику, и в этом его «заслуга». Но в России эта теория, как можно заметить, не особенно привилась ни на государственном, ни на частном уровне.

В искусстве вышеописанные отличия в ментальности найдут свое проявление в своеобразии русского художественного гуманизма, замкнутого не на идею прав человека, а скорее на идею Божьего образа и подобия в человеке.

В-третьих, ряд исторических обстоятельств, о которых сейчас распространяться было бы неуместно, привели к глубоким расхождениям в эстетических предпочтениях между русскими людьми – и людьми Запада. Чтобы наглядно себе представить суть этих расхождений, обратимся, опять-таки в высшую сферу духа, к церковному искусству. Которое в русской традиции разительно отличается от традиции западной.

Не стану здесь углубляться в сравнительный анализ русской иконописи и церковной живописи Запада, приобретающей с XIV века все более светский характер. Здесь все и так слишком очевидно: достаточно одного намека на данную тему, чтобы вызвать у каждого богатые ассоциации, многое проясняющие. Но прибегну к еще более сильному аргументу.

Попробуйте мысленно поставить рядом две великие храмовые постройки, чтобы зримо ощутить, что между собором Нотр-Дам де Пари (первоначальная застройка 1163—1182) и храмом Святой Софии Новгородской (1045—1052) – настоящая пропасть, эстетическая и этическая, мировоззренческая. Буквально ничего общего, хотя то и другое здание с небольшим историческим отрывом заложили белые европеоиды, якобы единоверцы-христиане!

Мне возразят, что Святая София строилась по византийскому, а не какому-то особому русскому канону, и вообще, романская архитектура была еще в Х веке равно свойственна что Европе, что России. Но в том-то и дело, что расставшись с общими – заемными! – романскими традициями, каждый пошел своим, отчетливо иным, отдельным путем, Европа – своим, Россия – своим.

Именно готика достигнет на Западе величайших высот и ярко обозначит, как, может быть, ничто другое, всю бездну духовного отличия европейца от русского человека. Несомненный – но и неслучайный факт: на Руси готический стиль вообще не получил никакого не только выражения и распространения, но даже аналогии (шатровые колокольни на нее явно не претендуют, поскольку следуют традиции русского деревянного зодчества, а не европейского каменного)15.

А каким путем, вместо готического, пошла русская архитектура, расставшись с византийской традицией? Тут противоположность Европе выявится еще сильнее и ярче, если на место Святой Софии мы подставим московский, русский вне сравнения, даже символически русский храм Василия Блаженного! «Золотой век» русского искусства (от Ивана Грозного до Петра Первого) был вызывающе, демонстративно противоположен Западу. Вот какие мысли по поводу названного храма возникли в голове наблюдательного и проницательного путешественника Астольфа де Кюстина, который посетил Москву в 1839 году и был им донельзя шокирован: «Страна, где подобное сооружение называется домом молитвы, – это Индия, Персия, Китай, а люди, которые приходят поклоняться Богу в эту банку с вареньем, – не христиане». Какая характерная оценка со стороны западного до мозга костей человека16! Какой барьер непонимания!

В этом суть дела. Секрет и отличие европейского искусства от русского – упорядоченная с помощью особых приемов красота. У нас же художник должен творить, как Бог на душу положит. Русские храмовые постройки подчинены одной-единственной задаче: созданию душевного комфорта, обстановки, ничем не отвлекающей от благоговейных раздумий, от молитвы. В результате средний европеец воспринимает красоту русского стиля как дикарскую, варварскую (Кюстин), а мы ихнюю, по большей части, – как искусный, но безблагодатный трюк.

* * *

Итак, обращаясь к истокам природной русской духовности, со временем закрепившимся (как это видно в первом же приближении) с помощью православного христианства, мы без труда видим крупные отличия от западных стандартов. Но, как уже было сказано, модернизация и вестернизация, начавшиеся на Руси с XVII века, привели к тому, что эти различия зачастую перестали быть видны, как река, ушедшая зимой под лед и снег. Это не значит, впрочем, что подо льдом она прекратила свое течение.

В дальнейшем, ведя разговор об истории российского искусства, мы еще не раз будем иметь повод отметить как общее с искусством Запада, так и отличия от него. Но пока нам важно подчеркнуть: из трех главных мегацивилизаций, конкурирующих в мире, – западной, китайской и исламской – российское искусство сегодня примыкает к первой из них, живет и действует, при всех особенностях, в ее русле. Путь европейского искусства это сегодня, в общем и целом, путь и российского искусства – и наоборот, как мы убедимся. Поэтому так необходимо и важно не замыкаться в исследовании только в рамках локальной культуры нашей страны России, а рассматривать ее в едином широком контексте западных, а иногда и мировых социокультурных процессов.

С этого контекста мы и начнем разговор о российском искусстве Новейшего времени. И прежде всего рассмотрим те предпосылки, которые обусловили его наиболее радикальные изменения.