Читать книгу Где-то на сопках. Хроники строителя магистрали - Александр Павлович Чемек - Страница 15

Пар – двигатель… регресса. Не замай коммунистов. Бригадир бригады бригадиров. «Серебряные Россыпи». Романтики из Заозерья. Ехала деревня мимо мужика.

В среду с 7 до 9 ждем автобус. Вместо него, подъехала вахтовка ГАЗ-66, и три бригады стали набиваться в нее, как кильки в банку. Крики, смех, слезы – все смешалось в ковчеге на колесах. Единственное благо такой «транспортировки», – относительное тепло, ибо в будке так же, как и на улице, − минус 30°.

До обеда опять ошкуриваю бревна, но уже с большим успехом. Тем не менее, Огонек, приехавший в Ленду ещё с квартирьерами, глядя на мои старания, ехидно улыбается. Он-то – ас, однако.

На обед нас повезли почему-то в 11.30 и уже в столовую автобазы АЯМ, что была несколько дороже и в отличие от древней «рыгаловки», прозывалась «тошниловкой». После обеда заехали в лагерь, где Алина, подойдя к автобусу, объявила, что бригада Божейко должна срочно собираться в командировку в Хородочи. Выражая крайнее удивление разными словами, ребята вышли из автобуса, а мы тронулись на «зону».

Теперь нам предстояло сделать 18 ям под столбы и одну большую, как могилу, для осмотра машин. Опыт в так называемом рытье ям у многих уже был. Но тут наш мастер решил испытать паровую машину, идея которой носилась в воздухе, наверное, ещё во времена Ползунова.

Напомню, что почва здесь под тощим слоем растительности состоит из дресвы, замороженной на века. Ежели мерзлоту отогреть, скажем, костром, то получим слой пыли и гальки с остатками растений толщиной 15 см. Паровой агрегат был призван плавить мерзлоту, как Дон Жуан – сердца верных жен. Устройство его было таким же примитивным, как и у означенного героя трагедий.

Он состоял из некоего закупоренного сосуда, наполненного водой на 1/3, и шланга с твердым наконечником. На том, правда, аналогия не кончалась. Стоило только нагреть жидкость до кипения, как из наконечника вылетала субстанция, способная растопить и мерзлоту в том числе. В интерпретации Лярового сосудом служила железная бочка на 200 литров, а наконечником – кусок трубы, сплющенной на конце.

Что ж, идея хорошая. Что нам стоит вскипятить 70 литров воды на легком 30-ти градусном морозце и, поддерживать кипение до последней капли! А уж всовывать наконечник в центр ямки, – это наше самое любимое занятие.

Дабы воплотить идею в жизнь, половина бригады отправилась в лес на поиски сушняка. Искали довольно долго, видно, весь уже пожгли до нас. Пока бродили по лесу, я обнаружил в снегу следы когтистого зверя, идущие «в ниточку». Не иначе − росомаха, которая здесь точно водится… Но как кипятить воду с сырыми дровами?!

− Пустяки, – заметил мастер. – На это есть соляр, и у нас его – целое море.

Что ж, для достижения цели – все средства хороши. Разжигаем костер до неба, какой и чертям не снился. Ставим, обгорая как грешники, бочку на него и ждем, как та курица – на гусином яйце, но не просто, а подливая горючки на затухающие сыроватые дровишки. Часть людей готовила сокровенные места «оплодотворения»: чистила снег, снимала дерн, словом, готовила лона.

Причем, охваченные энтузиазмом первооткрывателей не только новоиспеченные бригадиры следили за экспериментом, но и соседние коллективы, сочувствуя, злорадствуя и просто, разинув рот.

Через какой-нибудь час с небольшим из наконечника, наконец, пошла тонкая струйка пара – двигателя колес, турбин, а теперь и мерзлоты. Стяжать славу зачинщика движения по пронзанию вечно мерзлой тверди, как должно, рискнул Выгорнов. Он взял наконечник и вонзил его, куда надо.

Поначалу дело пошло. Обрызганный с головы до ног оттаявшей глиняной жижей, Выгорнов вращал и раскачивал трубу, навалясь на нее всем весом и пытаясь обойти невидимые камни. Ему удалось войти в мать-сыру Землю на 30 см за какой-нибудь час. Глубже, как водится, камни не пускали.

Что ж, не мудрствуя, наш бригадир перенес наконечник с паром на соседнюю жертву – следующую ямку. Она так же сопротивлялась недолго. Мы с Глазовым, тем временем, занимались чисткой первой жертвы парового насилия. Через несколько минут работы скребком, то есть – лопатой, стало ясно, что размер лона невинно мал. То ли труба была тонковата, то ли пар был жидковат, – только оказалось, мерзлоте они – что мертвому припарки.

Тем не менее, эксперимент продолжался до логического конца пара. Тогда все увидели, что результаты никак не сравнимы с усилиями экспериментаторов, и облегченно вздохнули: «Чумазые – они же не могут!..».

Увы, пришлось вернуться к древней методе: разжечь костры на местах будущих ямок. Костер над «могилой» накрыли листами железа − рефлектором. В основе большого костра – сушняк, а сверху − слои сырых дров. Как ни странно, сколько «сырья» ни положи, – утром ничего не останется. Ну, разве, – тонкие корочки, соединяющие торцы обугленных поленьев. Сухая земля под кострищем долго не замерзает, так что утром можно углубиться на 30 см.

Вечером в ДК Мищенко «отчитывался» перед нами о командировке. Он прошелся по Минкультуры и его заму, «маринующих» его в приемных до часу, чтобы сократить аудиенции до нескольких минут. Рассказал о встречах с директорами театров, начиная с ГАБТ, «Таганки» и кончая театрами при ГИТИСе и ЦДКЖ. Делился впечатлениями от просмотра 14-ти спектаклей (по числу дней пребывания в столице) в качестве почетного зрителя, для чего ему приходилось надевать форму нашего отряда.

Особо он выделил постановку пьесы В.Рощина «Эшелон», в которой на сцене сидел сам автор и читал текст с критическими замечаниями по тому же тексту. Апофеозом действа являлась сцена, где одна из героинь – на грани помешательства от разлуки с любимым – на просьбу принести дров для печки явилась, как сомнамбула, с могильным крестом на спине.

В обсуждении этой сцены после спектакля мнения присутствующих разделились пополам, так что неизвестно – оставит эту сцену Волчек в будущем или нет.

На нашем собрании присутствовал Б.Маршук – председатель Обллито, который поспорил с Мищенко о двух борющихся направлениях в создании художественного образа. Однако, прибыл он с целью вдохнуть в наше ЛИТО новую жизнь и вытащить его на семинар в Благинск в апреле.

Позже в нашем балке Степанов поведал мне о своей мечте: создать в Кудыкте агитбригаду. Рассказал, как сам Сизов сорвал его молнию о ЧП с кражей вещей и сделал устный выговор за самоуправство над кандидатом в члены КПСС, которого до заседания товарищеского суда он отправил от греха на разгрузку на станции Аносово. Может, тот – его бывший дружок?..

Потом я выиграл у Влада одну из трех партий в шахматы. Около часу ночи явился Горисов и стал хвастать приобретениями: «Пионеры», Рерих и сборник А.Битова.

… Поутру мы пилим сырые дрова, чистим площадку от спрессовавшегося снега и мха. В столовой был первым и, когда ребята приступали к еде, я уже катился на попутке к книжному магазину в надежде выпросить у продавщицы книгу «Искусство древней Руси», которую перехватил у меня Арнольдов. Она попыталась уточнить:

– Это такая зелененькая с черным рисунком на обложке?

– Да, да! Она самая, – подтвердил я. – Офсетная печать…

– Так она уже кончилась, – радостно вспомнила она. Но, видя, как я потух, добавила, – ну, может быть одна пачка завалена другими книгами. Приходите позже, когда разберемся…

Попросив зарезервировать один экземпляр, я потопал на работу через сопку мимо строящейся станции «Орбита». Телетрансляцию обещают начать к приходу первого поезда с Транссиба, то есть 1-го мая. Однако, судя по внешнему виду стройки, трудно поверить в реальность свершения столь дерзкой задачи: движения на ней не было заметно вообще.

На нашей площадке никто ещё не появился, и я начал работать один. Остальные подошли через полчаса: как оказалось, автобус застрял в очереди за бензином.

Когда все присели на перекур, состоялось импровизированное собрание, на котором бригадирский статус Выгорнова был вяло утвержден.

Взяв власть в свои руки, Николай тут же объявил всем выговор за низкий темп работы. Особо досталось Арнольдову за хроническое недержание речи. До окончания работы долбим и отжигаем ямки с переменным успехом; слава богу, прораб свозил ломы на чью-то кузню, где их концы оттянули до целомудренной остроты.

В 16:40 вдруг приехал Кардан и начал «реветь» (сигналом) раньше времени на всю долину. Мы принципиально не обращали внимания на его наглые попытки отобрать у нас, кроме утренней задержки в полчаса и обеденной в 1 час, – ещё 1/3 часа. Увы, менее сознательные граждане забрались в автобус, как только он открыл двери. Судя по всему, время до нашей посадки они не теряли даром, а посвятили его оттачиванию эпитетов, достойных «штрейкбрехеров» и «умников». Мы же без подготовки, кое-как отбрехивались, но все равно настаивали впредь уезжать не раньше 17 часов.

После ужина зашел к Мищенко уточнить время своей репетиции. Он, по обыкновению, выпивал, но мне не предложил и назначил встречу на вечер воскресения. Ещё позже нашу бригаду подняли на аврал как дежурную на разгрузку машин с оборудованием.

После чая, около 3-х часов ночи, Арнольдов в который раз рассказывал всем желающим – и не очень – о том, какая у него была замечательная бабка-журналистка. Видимо, дар красноречия у него наследственный. Я же в это время писал эти строки.

… Утром – заготовка дров с Ариком в глубинах «белого безмолвия». Он с «Дружбой», я с топором, – забрались в самые дальние дебри за зоной. Перед лицом нетронутой природы сам собой возник разговор о краткости нашего существования на Земле.

– Ну, вот, что мы здесь копошимся, букашки? – сказал я, нарушив тишину, когда мы осматривали окружающие деревья в поисках сушняка.

– В смысле? – переспросил он. – Относительно чего?

– Относительно вот этого самого «белого безмолвия», – рассуждал я вслух. – Как было здесь миллион лет назад, ну, мы отметимся десятком пеньков, – и снова миллион лет – то же самое… А мы с тобой, как два метеорита, – мелькнули и нет нас…

– Да ладно, метеориты!.. – возразил он. – Мы все же какой-никакой, а след в несколько тысяч километров оставим. Жаль только, что никто не будет знать имена авторов…

– В том-то и беда! – сказал я, а тщеславная мыслишка мелькнула: «Нет уж, я памятник воздвигну нам…».

Потом мы долго выбирались на поляну, ориентируясь по мутному солнцу и обсуждая кратчайший маршрут. За спиленными дровами ходили несколько раз почти всем составом бригады. Жгли костры под смотровую яму и обжигали комли столбов с тем, чтобы обмазать их битумом или, как любит повторять Арнольдов по-научному, – антисептировать.

В течение всего дня я снимаю ребят на «Зенит» и с трудом – на кинопленку: мотор камеры замерзает, несмотря на то, что я прячу ее за пазухой, а батарейка, соединенная с ней проводом, лежит у меня на груди постоянно. Главное, народ не возражал тому, что мои спонтанные съемки, не совпадают с их регулярными перекурами, то есть, я снимал рабочий процесс вместо перекуров. Заснял и «исторический» момент установки первого столба нашего сооружения. Правда, опять же, как только дело коснулось истории, дым от костра застил объектив, так что ясности картинки не гарантирую.

У Сашки Глазова, «пораженного армейским давлением на психику», в этот день не было рабочего настроения. Творческий человек сказал бы – вдохновения. Однако, в отличие от художника или поэта, у него был бригадир, который вполне законно сделал ему выговор, всего из трех слов. Но Сашка с удовольствием их воспринял и только после этого начал работать…

На обед всех повезли в «тошниловку», а я для экономии времени вышел из автобуса внизу, у «рыгаловки». Чтобы понять, что лучшего названия эта точка общепита не заслуживает, хорошо бы в ней побывать. То, что стены сего заведения насквозь пропитаны миазмами кухни и объедков, переходящих в помои, − ясно всяк сюда входящему. Но, когда он возьмет в руки жирные мокрые ложки (вилок может и не быть), то тогда осознает, что находится на краю сказочной пропасти: шагнешь вперед с закрытыми глазами, – получишь «райскую» жизнь, полную кусков сала вместо мяса, шагнешь назад – погибнешь в голодных муках, но с чистой совестью и девственным желудком.

Сэкономленное время я посвятил добыче полезных изданий в «Союзпечати» («Не считай шаги, путник!..») и встретил наш автобус при съезде на лед Гедкана.

До конца дня установили ещё четыре столба, заготовили кучу дров для отжига смотровой ямы. В этот раз ходил в лес с Глазовым, который в очередной раз жаловался на нехватку армейского пресса, без которого он, − как рыба, вытащенная из воды. Но, оказывается, как только он ощущает на себе «любое давление», то будто снова попадает в воду и готов биться за «истину» до последней инстанции.

… Вечером сходил в ДК на встречу с журналистом Б.Маршуком, где он в очередной раз призвал всех грамотных людей: «Пишите!». Будь я на его месте, – предложил бы: «Читайте!».

Позже, когда мы со Степановым доигрывали вторую партию в шахматы, с праздничного концерта в ДК явился Арнольдов. С жаром он изливал восторги по поводу выступления ребят, известных когда-то в Аносово как литературно-музыкальное объединение «Серебряные россыпи». Филармонический ВИА «Орфей» «Серебряные» просто «заткнули в задницу». Зал, полный военнослужащих, своим ревом подтвердил их триумф.

Кажется, Мищенко тоже оценил ребят по достоинству и проникся идеей пригласить их сопровождать наш спектакль. Позже мы узнали, что предложение Мищенко четверо из «Серебряных россыпей» приняли единогласно.

… А вот и «черная», рабочая – в честь завтрашнего дня Советской Армии – суббота. У нас появились плотники 5-го разряда, призванные поднять наш дилетантский навык на профессиональный уровень.

Оба: тридцатилетний Степан, маленький, юркий и Николай Семеныч – большой крепкий мужик лет пятидесяти – работали вместе в одном из чинтинских леспромхозов. Но вот сорвались с насиженного места и поехали почти что в тайгу. Видимо, зело впечатлительные – или, как сейчас говорят с издевкой, – романтики.

Некоторых слово «романтик» раздражает, как заусенец на пальце или камешек в ботинке. Как услышат, так сразу добавляют пошлое словечко, вроде: «долбанный». А ведь слово-то – наш родной «новодел», заимствованный из западной литературы и живописи эпохи романтизма, – и означает всего лишь «открыватель непознанного, нового», то есть, – первооткрыватель и авантюрист, вроде Афанасия Никитина или Ерофея Хабарова, каких всегда чтил русский народ. Но что их вело на подвиги, если не врожденное честолюбие или «розовая мечта» – стать первооткрывателями, – лелеемая, может быть, с самого детства?

К обеду у нашего самопровозглашенного бригадира возникла идея отпраздновать День Советской Армии. В магазин был послан «гонец» Алеконкин, от которого, как от шута горохового, в работе толку было мало. Зато его дар лицедейства вполне оценил наш режиссер, за что и назначил его на одну из главных ролей в нашей постановке. Ирония судьбы…

Вскоре девять членов бригады опорожнили три бутыли водки «Петровская», холодной, как жидкий азот, но, тем не менее, согрелись и немного поговорили – каждый о своем.

Кардан опаздывал к 14-ти часам, и мы пошли было пешком по сверкающему снегу. Он, все же, подъехал и лишил нас удовольствия увеселительной прогулки до бани. Узнав о цели путешествия, он из духа противоречия к бане не поехал, но высадил нас на ее траверсе. Помывочное мероприятие состоялось, казалось, чудесным образом! Неужели мой фельетон поспособствовал?..

В своем балке застал Тимоху, прибывшего из Хородочи на свидание со своей новой любовью – здоровенной Татьяной из общепита. Галя Тихова, должно быть, ещё не подозревала о перемене в ее жизни. Тимофей и не афиширует свой приезд, хотя совесть его нынче гораздо более чиста: он только что получил развод от первой, столичной жены.

Уже достаточно веселое население балка, увидев новый объект для «отравления», навалился на меня со стаканом белой. Поняв, что сопротивление бесполезно, я принял его, почти как Ромео в склепе Капулетти, и тут же упал, правда, в отличие от бедного влюбленного – на свою кровать.

День Армии – святой день – выходной. С 4-х до 9-ти утра дописывал письма. В столовую случайно попал с Мищенко, но он, не доев своего завтрака и сославшись на желудок, оставил меня за столом сиротинкой. Каково же было моё удивление, когда, зайдя в магазин за хлебом, я застал его за покупкой двух бутылок портвейна. Вот и верь теперь врачам, которые «от желудка» рекомендуют белую. Я сделал вид, что не заметил его, зато понял, что режиссер наш страдает профзаболеванием.

Весь день прошел в какой-то суете, но ввечеру все студийцы собрались в ДК, где наш «больной» режиссер продиктовал очередное расписание репетиций. Надеемся, – окончательное.

После собрания, у одного из членов труппы проявились явные признаки инфекционного алкогольного «заражения». Он предложил, аналогично шефу, купить портвейну и выпить его в одном из балков. Выбор пал − на наш. Горисов, Гоша Аничкин, Сашка Марков, Арнольдов и я в хорошем темпе опустошили 4 по 0,7 портвейна, почитали стихи и при виде упыря Сидоркина разбежались по своим щелям.

Так бесславно закончился день, обещавший стать не самым плохим в жизни.