Читать книгу Городские сны (сборник) - Александр Станюта - Страница 20

В Челябинске он был зачислен в следственный отдел областного управления НКВД. Дали служебное жилье, комнату в доме недалеко от центра.

Дни шли за днями, недели за неделями. Работа была мелкая и нудная, конторская, как он сам говорил в подобных случаях. Время тянулось медленно, сонно. Потом спросил себя: а почему нет настоящих дел? И словно кто услышал.

Вдруг пригласили на беседу в кабинет заместителя начальника управления. Тот расспрашивал о прежней работе – не в Сызрани, не в Витебске, а в Швейцарии и Австрии, в Германии.

В конце ноября – опять беседа, в другом кабинете, у другого зама. И снова о том же времени, о нелегальной работе за границей.

Долго раздумывать, ждать было не нужно. Перед новым, 1936-м годом выхлопотал неделю отпуска, поехал в Москву. Там можно было кое с кем поговорить. И главное, пробиться к Слуцкому, начальнику иностранного отдела. Тут, правда, было уже не обойтись без Бори Бермана.

После морозного железного ветра на Лубянской площади в коридорах главного здания обволакивало теплом. Хорошее электрическое освещение, мягкие красные дорожки на полах. Спокойные шаги, тихие разговоры, короткие, в несколько слов. Почти неслышные открывания и закрывания дверей.

Густоволосый, невысокий Борис Берман, старый знакомец, «Моторчик», как его прозвали, едва не налетел с разбега на него тут, в коридоре, возле приемной. Узнал, сделал довольное лицо, шепотом быстренько, но с гордостью проговорил, что вернулся из Германии, из памятных им обоим мест после секретного задания.

Берману стало ясно все с первых же слов.

Ну, прояснит тут что Абраша Слуцкий или нет, а я вот с Фельдбиным пока поговорю, он вызывает.

Слуцкий помешивал ложечкой чай в подстаканнике, листал бумаги в папке, посматривал в окно, на дверь, на телефон и говорил без умолку, голос журчал, как ручеек, не пресекаясь.

А Борю Бермана вы сами знаете, еще с тех пор… Он о вас тоже нам рассказывал… Подробно… Да, золотое было время, наше закордонье, помню хорошо. Ну, а теперь мы здесь нужны, у себя дома, особенно в глубинке, вот как вы… Так что, вы говорите, вам там стало непонятно?..

Когда прощались, Слуцкий отметил ему пропуск и не успел подать руки – мгновенно схватил трубку зазвеневшего телефона. И, кивнув Слуцкому с улыбкой, он вышел.

Дежурный в нижнем вестибюле взял его пропуск, мельком взглянул.

– Минуточку…

Исчез за дверью рядом.

Вышли двое.

– Сюда пройдите вот…

Его арестовали прямо здесь.

Четыре года подписывавшийся «Аля» в письмах серым карандашом к витебской, потом минской певице, он теперь в инвентарных книгах лубянской внутренней тюрьмы расписывался красным карандашом против своей фамилии: Мохов А. Н.

Полное его имя было Александр.

Все, что спрашивали на допросах, что показывали в толстом томе его дела и что орали в ухо перед обмороками, – свалялось и слепилось в большой ком.

Сбились и спутались, переплелись улицы, зоопарк в Берлине, синий ночной плафон в экспрессе, горный альпийский санаторий, соленый вкус крови во рту и выплюнутые зубы, степи за Сызранью, ледоход на Двине, грязная черная вода на безобразно плоском Лидо в Венеции, фотографии и подписи людей знакомых, незнакомых, его самого и Бори Бермана…

Лежа без сна короткими июньскими ночами, он заставлял себя думать о том, что произошло и почему. Но ничего не получалось. Думалось сразу обо всем, без всякого порядка, связи. И ни о чем не думалось как хотелось.

Однажды теплой летней ночью его вывели во внутренний двор глухой каменной махины. «Все», – сказал он себе спокойно. Но его повели по пустой Никольской улице к Варсонофьевскому переулку. Здесь, в угловом доме – он успел заметить для чего-то: номер шесть – надо было спускаться вниз, в подвал.

Приговор был приведен в исполнение в 2 часа 40 минут.