Читать книгу Заметки на собственной шкуре - Александр Волков - Страница 11

Как я культуру в массы носил

Я никогда не страдал манией величия, и вот… Даже как-то неловко сравнивать себя с классиками, но… Достоевский изучал великую русскую душу, типа «тварь я дрожащая или право имею?» Горький заявлял, что «человек – это звучит гордо!» Чернышевский изучал сны Веры Павловны. Шолохов всё больше по колхозной части. Игорь Фесуненко всё больше про бразильский футбол. У каждого своя тема. И я вот. Со своей клешней. Клубная художественная самодеятельность. Вот такую тему я решил застолбить! Не помню я, чтобы наши классики обращались в своем творчестве к этому всенародно-массовому явлению. Единственное, что приходит на ум, – это песня Тихонова-Матвея с баяном на клубной сцене фильма «Дело было в Пенькове» и режиссер народного театра в фильме «Берегись автомобиля», блистательно сыгранный великим Евстигнеевым. Впрочем, в литературе этой темой отметился Сергей Довлатов, написав про то, как на зоне зэки поставили пьесу о Ленине. И всё вроде.

Не знаю, как насчет писательства, но уж профессиональное отношение к этому явлению я имею полное и основательное. Чисто символически, например. В 1978 году я ступил на эту стезю, и через сорок пять лет, помотавшись по свету белому и сменив кучу профессий, от аккумуляторщика до дирижера духового оркестра (ого!), я завершил свою творческую деятельность на той же сцене, в том же Доме культуры того же села, выпуская на сцену уже внуков моих первых воспитанников из далеких 70-х. А если говорить серьезно, то я совсем не собираюсь писать трактат или, не приведи господи, диссертацию на эту тему. Просто решил я окунуться еще раз в ту атмосферу, что сопровождала меня в первые годы моей творческой жизни. Вспомнить друзей. Погрустить. И, конечно, посмеяться. Посмеяться вместе с вами, дорогие мои собеседники-читатели. Благо, всё уже позади и есть повод расслабится.

Абсолютное большинство из нас ходили в разные кружки в школе. А я вообще впервые вышел на огромнейшую сцену местного Дома культуры в пять лет. Помню и сегодня, как сверкали искры в глазах и стучало в висках, когда я орал со сцены непонятное для себя: «Николай объелся меду, а касторку дали мне!» И пошло-поехало. Кружки, кавээны. Школьный хор. «Слышишь, идут барбудос!» А всё определила музыкальная школа, которую я люто ненавидел все пять лет обучения. А кто полюбит? Сижу, пилю. А за окном футбольный мяч хлопает. И так все пять лет! Стадион под окном.

А потом благодаря диплому занесло меня в клуб. Со своим сельским ВИА мы в деревне были популярнее «Битлов». Начинали играть на танцах где-то в 23.00, а заканчивали… Женщины и бабульки выгоняли утром коров в стадо и, возвращаясь, плясали под нашу музыку в шесть утра. Специально для них мы даже разучили кадриль и цыганочку в довесок к «Шизгаре». Все деревенские свадьбы были наши. Причем совершенно бесплатно! Какие могут быть деньги, вы что?! И понеслась, родная.

Был у нас довольно приличный ВИА. Любили нас, как и других музыкантов, в каждом селе. На наши танцы приезжали автобусами строители КАТЭКа за пятнадцать километров по ночам. Нас это подхлестывало. И мы отвечали публике ответной любовью, учили самые-самые свежие новинки. Еще по телевизору нету, а мы уже поем. Ловим с «голосов» и пр. И вот подошла очередь «Бони М». Он тогда гремел по всему Союзу. Выскочили мы на летнюю эстраду в далеком сибирском селе и как выдали знаменитую «Санни»! На. английском. Шесть куплетов. Как мы говорили, толпа на ушах. Все подходили. Восхищались. Руку нам пожимали. Типа, как вы умудрились выучить ажно целых шесть куплетов?! Вот это вы профи! Дорогие миленькие наши тогдашние поклонники! Братья и сестры! Рабочие и колхозники! К вам обращаюсь я через сорок лет. Простите нас за то, что мы вводили вас в заблуждение. Простите! Это был один и тот же куплет. Да-да. Один куплет, исполненный шесть раз. Простите нас! Мы честно зубрили, как могли. Записали русскими буквами непонятно про что. Зубрили по ночам. А ведь пели мы вчетвером. Синхронность должна быть фантастическая! А где ее взять на чужом языке? Вот и пришло мне в голову: а кто там разберет в общем крике и экстазе, о чем мы поем? И смогли мы осилить только один куплет. До сих пор не знаю, о чем мы пели, но текст этого единственного куплета помню до сих пор. Не верите? «Санни. Естедэй май лайф о смолдриф зее». И так далее.

И еще маленькая тайна. Ни один музыкант на моей памяти не умел танцевать. Всё обьясняется просто. Каждый из нас имел всего одну паузу во время танцевального вечера. Только один танец! Отпускали друг друга танцевать по очереди, поскольку у каждого была девушка. Всего один «медляк» на каждого за вечер. У меня это были «Белые крылья». Всего один танец! Когда тут научишься?

На базе нашего ВИА мы создали Театр юмора и пародий. Одиннадцать молодых парней, нечто вроде «Уральских пельменей». За двадцать лет до Димы Соколова! Выступали с юмористической программой. Нас везде на КАТЭКе знали. Репутация юмористов ходила за нами по пятам, и однажды мое руководство потребовало от меня на торжественный концерт ко дню рождения Ленина 22 апреля подготовить номер с оркестром народных инструментов. Куда денешься? Половина моих артистов были музыканты, обучить их русским мелодиям мне не составило труда, но… Но шесть человек – это не оркестр! Для массовости я ввел в состав «оркестра» остальных юмористов из театра. Раздал им ложки, чечки, маракасы, трещотки. На этих погремушках любой сыграет. Всё отрепетировали. Концерт. Обьявляют нас: оркестр русских народных инструментов под управлением… Выходим. Сапоги. Рубахи. Кушаки. Картузы с цветком. Походка соответствующая. И в полном зале на триста пятьдесят человек начинается дикий хохот. Весь зал ржет. Аплодисменты. Представьте, что на сцену с балалайками выходят «Уральские пельмени». Ваша реакция? А тут мы, юмористы. Буквально три недели назад мы феерили на этой сцене в «Юморине». А тут… Сели мы. Начали играть. Хохот-грохот в триста глоток! Всё это передалось нам. Мы тоже начали хохотать. А номер идет минут семь. До сих пор не могу понять, что это было. Мы играем – они ржут. Мы играем – они ржут. Хохот стоит бешеный! На концерте к юбилею вождя мирового пролетариата! В первом ряду ржет весь президиум во главе с первым секретарем горкома КПСС.

Кое-как закончили. Под гром аплодисментов и хохот ушли за кулисы. Ведущий обьявляет: «Стихи о советском паспорте исполняет…» И на сцену выходит один из наших юмористов, что не был в оркестре. Зал как его увидел – и под сиденья сполз. Я волком бы выгрыз бюрократизм! А в ответ из зала улюлюканье, визг, всхлипы от смеха. Он сам ржет. Они ржут. Уполз он со сцены со своим паспортом. Короче, прервали концерт. Антракт!

Впервые в истории человечества на торжественном концерте ко дню Ленина был обьявлен антракт. Такого даже в Кремлевском дворце не было!

Как ни странно, профессия культработника – дело зависимое. Мало того, что требуется какой-никакой талант, но еще хотелось бы иметь какую-никакую коммуникабельность. Почему? В советское время главный упор в любой области делался на массовость. Всегда и везде. Миллионы тонн. Миллионы литров. Миллионы квадратных метров. А в сельской самодеятельности это проявлялось наиболее уродливо. В каждом клубе обязан быть хор. За его малочисленность спрашивали по полной. И если в бумагах еще можно было что-то приписать, то весной, как правило, на отчетном концерте хор обязан стоять на сцене. И не просто стоять, это еще куда ни шло. Хор обязан был петь. Песни три минимум. Директор сельского Дома культуры сгонял в хор всех, кто числился у него в штате. Кочегаров. Уборщиц. Библиотекарей. И членов их семей. В первых рядах стояла, естественно, вся родня самого директора. Жена. Теща с тестем. Свояк. Шурин. Жена шурина. Деверь (кто такой?). Жена деверя. Теща шурина. Свекровь шуриновой жены. Свекровь тещиной свекрови. И так до седьмой воды на киселе. А сзади уже мы со своей родней. Под угрозой увольнения или расстрела. Ну и, конечно, большую поддержку ДК имел в лице совхозного парторга. В совхозе вопрос решался просто и гениально. Не ходишь в хор – хрен тебе с маслом, а не комбикорм или солома. Накося выкуси! Споешь – приходи, подпишу заявку.

И вот наступал момент. Начинались репетиции. И вот тут худрук проявлял чудеса дипломатической эквилибристики. Как ты можешь сказать человеку, что ему петь категорически противопоказано, ведь его без комбикорма жена на порог не пустит. И начинается взаимное мучение. Один делает вид, что поет, другой делает вид, что ему это нравится. Как будет всё это терпеть зритель в зале, не волнует никого. На карту поставлены четыре (четыре, Карл!) мешка комбикорма! Не хошь – не слушай. Ничего личного.

Но надо отдать должное руководству совхоза: своим личным примером они звали за собой на сцену из окопов, как в бой. Замдиректора. Парторг. Комсорг. Рабочком. Женсовет. Весь совхозный Олимп. Исключение делалось только для директора. Правда, добросовестный и мудрый директор отправлял в хор свою жену. А уж за ней были вынуждены тянуться и все остальные. Главбухша. Кассирша. Завхоз. Плюс к этим хористам и хористкам подключался местный сельский совет. Секретарша. Бухгалтерша. Паспортный стол. Хошь не хошь – запоешь! Это целая наука была, поверьте. Каждый, кто работал в клубе в советское время, может это подтвердить. Каждый!

А вот тут я бы хотел сделать небольшое серьезное отступление для тех читателей, кого миновала судьба участника самодеятельности. Во-первых, человек так устроен, что он хочет быть интересен для окружающих. Даже если он обладает фантастической скромностью. А поскольку места под солнцем Мельпомены или Терпсихоры хватает не всем, для этого и придумали люди художественную самодеятельность. И не просто придумали, а поставили ее на поток в государственном масштабе. А во-вторых, из миллионов самодеятельных артистов мы имеем гордость нашей страны в лице того же Владимира Винокура или Романа Карцева. Геннадия Хазанова и Льва Лещенко. И Галина Вишневская, и Валерий Золотухин, и еще тысячи ярких звезд начинали свой творческий путь на клубной сцене. И не каждому зрителю приходит в голову, что у того же Владимира Машкова, скажем, когда-то был первый наставник. Простой культработник, руководитель самодеятельности. Может даже, пьющий. И матерящийся. И если говорить откровенно, то таким великим режиссерам, как Юрий Любимов или Олег Табаков, было проще. К ним приходили тот же Высоцкий или Хабенский уже возмужавшими актерами, прошедшими горнило театральных вузов. А вот мы, культработники, мы-то и делали всё возможное для того, чтобы вот этот способный вихрастый пацаненок не потерял интерес к тому делу, которому он решил посвятить свою жизнь. Ни много ни мало!

У меня в конце восьмидесятых был в студии шестилетний некто Эдик. Пацаненок пел всё, что слышал. Голос был такой, что в хоре Локтева ему не было бы равных. Я молился и ждал, что вот-вот он чуток подрастет – и мы с ним!.. Но… Расселили наш аварийный поселок кого куда, и больше я о нем не слышал до сих пор. Обидно по сей день.

Как и в любой профессии, у культработников тоже были свои издержки. Любой работник культуры в связи с пресловутой массовостью холил и обхаживал каждую живую душу, забредшую к нему на репетицию. Он был вынужден не только терпеть все капризы и выходки какой-нибудь дамы – солистки хора, но и выпивать и опохмелять незадачливого танцора или артиста. На один из моих новогодних утренников буквально приполз тракторист – Дед Мороз, не соображающий, где он, кто он и кто мы ему. Кто эти дети? И зачем тут елка?.. Побежали срочно в сельмаг. Принесли спасительную жидкость. Похмелили-обрядили и пинком в зал. И он целых час-пять – один час и пять минут, государственный стандарт, временной период мероприятия, принятый для приличия у всех халтурщиков страны – говорил одну и ту же фразу каждые пять минут: «А теперь, дети, давайте походим вокруг елочки». И больше ни слова он не помнил из сценария на тридцать страниц! Месяц репетиций кобелю под хвост.

И это еще далеко не всё в отношении руководителя кружка к своему участнику. Ты вынужден ублажать не только артиста. Ты еще заискиваешь перед его женой. И умоляешь его не пить после репетиций. «Коля! Умоляю, пей по другим дням! Мне что, опять к твоей Нинке в ножки падать?!» А тема ревнивых мужей – это самая больная тема. Сколько же мы потеряли народных талантов от этого страшного чувства! Мы буквально молились на каждого участника. Но не только потому, что это был наш хлеб, наша работа. Мы ведь еще и творческие люди. Сами талантливы по-своему. И было очень обидно, когда человек не понимал, насколько он талантлив. Как-то подошла ко мне на танцах женщина. У нее день рождения. Разрешите мужу спеть для меня. Почему нет? На, парень, гитару. Вот микрофон. Он взял гитару и выдал «Клен» так, что сам Сергей Дроздов позавидовал бы. Я его потом долго уговаривал. Не столько его, сколько супругу. Тщетно! Так и уехали они куда-то.

И еще надо отметить. Атмосфера отношений в коллективе была порой похлеще, чем в Большом театре. Пуанты к полу, правда, не приколачивали, но тоже… Моей жене, солистке нашего ВИА, однажды перед концертом в гримерке порезали концертное платье прямо перед концертом. О как! Зависть женщин-хоровичек к молодым солисткам ВИА была обычным делом, и не всякий руководитель умел держать эти страсти в рамках приличия. Бедный руководитель хора метался, как Фигаро, чтобы удержать лодку.

И еще я не могу обойти одну очень деликатную тему – тему отношений мужчины и женщины в творческом коллективе. Поскольку в таких коллективах собираются люди яркие и неординарные, то и отношения между ними выстраиваются соответствующие. Так что ревность домочадцев народного таланта иногда имеет под собой основания. Да и как не быть, если и ваш покорный слуга нашел себе жену в своем ВИА. Правда, мы тогда были оба молоды и только-только познавали жизнь. Но в молодежных коллективах конфликтов на подобную тему я не помню. А вот в хорах и вокальных группах!.. Самая хрестоматийная ситуация. Он баянист. Худрук. Видный. Веселый. Обходительный. У него семья. Проходит время, и он уходит из семьи к одной их своих певуний. Развод и прочая. Живут они с этой певуньей душа в душу, но проходит время, и в хор приходит новая, приезжая, певунья. Роман. Скандал. Развод. И так по кругу, по кругу, по кругу. До семи раз порой. Но хватит о грустном. Дальше будет веселей.

Ну а теперь то, ради чего я, собственно и затеял эту оду культработникам. Как сказал поэт, «вы хочете песен? Их есть у меня!» И они у меня действительно есть. Не песни, конечно. Песен полно в моем репертуаре. Речь пойдет о том, чего не видит зритель. Так называемая кухня. В каждой профессии она своя. Но от этого никуда не деться. То, о чем сейчас пойдет речь, тоже есть одна из составляющих нашей профессии. Например. Середина восьмидесятых. Пришел к нам в Дом культуры работать совсем еще молодой режиссер народного театра. Народный театр – это термин для солидности и важности, честно говоря. А в жизни – обыкновенный драмкружок для взрослых. Ходят в него ткачихи-поварихи, мечтавшие в детстве о большой сцене, но жизнь всё расставила по местам. Семья. Работа. Дети. Но мечта-то осталась! А вот для этого мы в клубах и работаем. Милости просим! Но, согласитесь, народный театр! Звучит? Звучит! Не то что какой-то там драмкружок.

И вот он приехал, режиссер народного театра. Весь еще полон идей Станиславского, Захавы и Немировича-Данченко. И замахивается он в своей первой постановке если не «на нашего с вами Вильяма, понимаете ли, Шекспира», то на нашего с вами Антона Чехова это уж точно. Раневская. Гаев. Лопахин. Фирс. Бредит этими именами наш доморощенный Константин Сергеевич. Идея. Сверхзадача. Сценический образ. Всё, как учили. Набирает он труппу. Уговаривает. Обещает. Ублажает. Кое-как в рабочем поселке собрал он актерский состав. Полгода репетировали вечерами параллельно с пьянками, скандалами в семьях, разводами и сводами. Наконец премьера! Запах кулис. Огни софитов. Театр уж полон! Ложи блещут! Ага, щасс… Как же… Кому в конце восьмидесятых нужен, скажите мне, Чехов со своим «Вишневым садом», когда в магазинах шаром покати? В холодильниках мышь ночевала. В очередях за водкой люди ходят по головам друг друга в прямом смысле этого слова. Всё по талонам. Сахар. Колбаса. Одеколон. На витринах только хлеб, соль и желатин. По телевизору сплошные съезды и разоблачения тех, на кого мы еще совсем недавно молились и чьи морды таскали первого мая и седьмого ноября на парадах и демонстрациях… Понятно, что в зрительном зале собрались только близкие родственники артистов и члены их семей. То есть зрители сидели, как мухи на стекле. Двадцать человеко-штук. Или что-то вроде того. А если учесть, что само действо идет часа два, то к финалу поклонников Мельпомены осталось не больше пяти. Человеко-штук, естественно. Жены. Чтобы тащить потом на себе волоком незадачливых актеров после традиционного премьерного банкета.

Наутро, опохмелившись, провели анализ спектакля. Рефлексия, по-нынешнему. После чего пришли к выводу, что о повторном показе не может быть и речи. Но играть-то хочется! Зря, что ли, они полгода мучались, репетировали, пьянствовали и ругались? Что делать? А не поехать ли нам на гастроли?! Даешь тур по окрестным деревням и поселкам! Поехал наш местный Мейерхольд и договорился о спектакле в соседнем селе. Километров тут двадцать, не больше. Мигом домчимся, товарищи! Народ ждет. Ох мы и врежем!.. Правда, есть одно «но»: начало в девять часов вечера. Огороды у людей. Хозяйство. Пока польешь-подоишь, вот тебе и вечер. Можно и Чеховым любоваться.

Автобус привез артистов часа за полтора до начала. Как во МХАТ. Пока установили декорации. Загримировались. Вот и девять часов. Тишина вокруг. Ни души. Одна завклубша желваками играет. А куда ей деваться? Работа такая. Тоже бы удрала к чертовой матери: огород, корова, дети. Да еще стирка. Да тесто поставила. А тут еще внуков завтра обещали подвезти. Надо ж чего-то еще вкусненького где-то достать. А тут эти клоуны, чтоб им повылазило! «Вишневый сад» какой-то им понадобилось нам показать. Тут у каждого такой сад, что залюбуешься. Вон, огород соток тридцать, горбатиться надо до белых мух сутками, не разгибаясь.

Подождали артисты еще с час. Что делать? Зря, что ли, гримировались-мазались? Не пропадать же добру. Отправили завклубшу собирать зрителей по стайкам и огородам. Сами в другой конец улицы пошли – уговаривать народ прийти и полюбоваться творением великого классика. Прямо как были, в костюмах и париках. Отбивался народ, как мог. Дескать, какой тут, к чертям собачьим, театр. Тут каждый день театр. Вон, главный театрал у сарая колодой валяется, видите? Третью неделю не просыхает, скотина алкашная. В другом дворе их потащили за стол. «Да зачем вам театры какие-то? Вон у нас Санька из армии вернулся! Давайте с нами посидите, места хватит. Мы тут прям щас и закатим, и накатим! Коля, налей артистам». Еле отбились. Вернулись в клуб. Завклубша, как оказалось, не зря зарплату получает. Наскребла по деревенским сусекам человек десять. Ладно, че. Будем начинать. Может, еще кто подойдет. Но никто больше подходить не собирался. На финальном монологе Фирса про многоуважаемый шкаф даже завклубша куда-то исчезла. Доигрывали артисты уже друг для друга. Реплики бросали. Мизансцены соблюдали. Сверхзадачу пытались донести друг другу. Так и не закончили. Впервые за сто лет с момента первой премьеры Фирс остался живым.

Закончили. Собрали костюмы, реквизит. Вынырнула откуда-то из темноты завклубша. Ну, че? Че? Автобус где, че? Ждем. Пуще прежнего заиграли желваки на лице завклубши. А как им не заиграть, если время первый час ночи. Что там дома творится, кто знает? А с утра завтра в город. Гостинцы для внуков искать. Этим-то что?.. Артисты, одно слово. А эти на часы поглядывают: нет автобуса, а время уже час. Простите, Наталья… э-э… Павловна?.. Павловна, ага. Наталья Павловна, а откуда можно позвонить? Из райцентра. Там ближайший телефон. Тут всего сорок восемь километров. А у нас рация только у агронома, но где его сейчас искать? Час ночи, товарищи. Надо клуб замыкать. Можете здесь переночевать, я не против. Стульев на всех хватит. Во сколько утром подойти? Куда подойти?! Где переночевать?! Меня муж прибьет! Раневскую поддержали Аня и Варя. А мой, если я ночевать не приду… А мой, тот вообще…

Гаев отвел в сторонку Наталью Павловну. А у вас тут, часом, ничем бабульки интересным не торгуют? Настойка. Ликер. Какой к чертям ликер? Раньше торговали, милок. А как только сделали из нашей деревни зону трезвости, всё, затаился народ. Кому охота штрафы платить? Ра-зо-ча-ро-ван. И как-то сразу даже стал Гаев пониже ростом. «Что будем делать», – воспрошал молодой и начинающий режиссер. Не пешком же идти? А куда деваться? Поспорили. Пошумели. Поматерились и… И пошел «Вишневый сад» пешком в родные пенаты. Волоча на себе подотчетный реквизит и костюмы. Мебель, правда, пришлось оставить. Не тащить же на себе тот самый многоуважаемый шкаф!

Долго ли, коротко ли шли народные артисты из народа в народ. Как говорится, быстро сказка сказывается. А они шли по ночной дороге часа три. С рассветом заморосил дождь. По проселочной дороге, чавкая белоснежными туфельками по скользкой глине, молча шли истинные народные артисты. Именно народные, потому что ближе их к народу в этот миг не было никого. С середины восемнадцатого века, со времен самого Александра Сумарокова, кочуют по Руси артисты, но никогда еще не были так уместны строки известной песни группы «Веселые ребята»: «Мы по всей земле кочуем, на погоду не глядим, где придется заночуем, что придется поедим». И кочуют наши истинно народные артисты многочисленных сельских клубов и домов культуры по сей день. Настоящие фанатики своего дела. Отдадим им должное. Пожелаем им удачи на деревянных подмостках. Снимем перед ними шляпу. И. И позавидуем им! Мы великие таланты, но понятны и просты, мы певцы и музыканты, акробаты и шуты.

В советское время к каждому государственному празднику культработники любого местного учреждения культуры были обязаны подготовить концерт. К каждому празднику. Самым любимым концертом у артистов и зрителей был концерт на Восьмое марта. Во-первых, праздничное настроение всех женщин передавалось окружающим. Атмосфера в зале была доброй, открытой и непринужденной. А во-вторых, в программу концерта можно было включать те номера, которые были неуместны и нежелательны в течение года. Исполнялись песни, которые нравились и зрителям, и самим артистам. Монологи и репризы были на любые темы. Хор? Тот вообще был никому не нужен, слава богу. И, конечно, в этот праздничный вечер зал был всегда полон. А были и другие концерты. Официальные. Как в Колонном зале Дома союзов. Прежде всего, концерт на Седьмое ноября. Во где начиналась морока! И если в городах еще можно было согнать в зал народ с предприятий с помощью угроз и увещеваний, то в селе народ плевать хотел на все эти церемониальные выкрутасы. И действительно, кому охота полтора часа сидеть и слушать в сотый раз хоровую тягомутину про великую партию, бессмертного вождя и светлое будущее? Учителей еще с горем пополам сгоняли в селе в зал, куда без них. Что на выборах, что на субботниках, что на концертах. Концерты на праздник Великого Октября или на день рождения Ленина несли в себе всю силу и мощь Дома культуры. В обязательном порядке присутствовали все штатные работники. Художники. Вахтеры. Рабочие. Ну а про творческие силы я уже и не говорю.

Итак, друзья! Опять же восьмидесятые. КАТЭК. Концерт, посвященный Великому Октябрю. За неделю ажиотаж невообразимый. Чистка кресел в зрительном зале. Чистка полуразвалившегося, из празднично побеленных досок, туалета на семи ветрах. Люстры. Рамы. Шторы. Кулисы. Всё должно быть доведено до идеального лоска. Сама программа концерта. Хор школы искусств. Оркестр народных инструментов. Ансамбль скрипачей. Танцевальные студии. Солисты и чтецы. Пианисты. Баянисты. Все участники концерта проверены комиссией по сотому разу, невзирая на прошлые заслуги. Такое ощущение, что это последний концерт в жизни человечества! Суматоха такая, что мужикам и выпить-то некогда, прости господи. А это уже самая верная оценка ажиотажа.

И вот оно, шестое ноября. 19.00. Зал битком. Тут не деревня, не открутишься. Партбилет на стол – и все дела! На сцене стол. Скатерть. Графин. Трибуна. В глубине сцены за всем этим строго наблюдает позолоченный вождь мирового пролетариата. Доклад. Мы за кулисами знаем, что минут сорок у нас есть. Кто-то в уголке тайком разливает легендарные сто грамм для храбрости. Кто-то травит анекдоты. Кто-то цыкает и шикает на ребятишек-артистов. Ваш покорный слуга со своей постоянной партнершей, красавицей Галей, сверяет текст ведущих и в очередной раз вычеркивает ненужную тягомутину, делая слова более-менее съедобными. В углу скромно стоит спецбригада из тех самых штатных рабочих и художников. На подхвате, так сказать. Их главная задача – вынести скамейки для хора и пару раз выкатить-закатить на сцену рояль. Огромный такой. Черный. На трех ножищах. Вчетвером не увезешь! Не пианистке же его тащить? Они в одинаковой униформе: в кепках и белых перчатках. Не хухры-мухры! А вы как думали?

Слышим, как доносится долгожданное: «Да здравствует Великий Октябрь! Да здравствует великий Ленин! Да здравст…» Всё, ребята! Тс-с-с-с-с-с. Начинаем. И в тот момент, когда президиум под аплодисменты покидает сцену, спецбригада под шумок выносит скамейки для хора и освобождает сцену для концерта. Столы, стулья, Ленин – всё это исчезает в кулисах. Отработано всё до мелочей. Занавес давно вышел из моды. Всё делается на виду, открыто. Народ и партия едины, как говорится. Нам нечего скрывать от народа. И до нас дошла перестройка! Все всё понимают, так что… Фанфары. Гаснет в зале свет. «Добрый вечер, дорогие товарищи!» Красивый Галкин голос до сих пор греет душу моих воспоминаний, честно говоря. «Добрый праздничный вечер!» – подхватываю я. И понеслась, родимая. Хор. Танцы. Стихи о Ленине. Всё по программе. И уже почти в середине концерта началось то, ради чего я всё это и пишу.

В программе стоит номер: ансамбль скрипачей. Под аккомпанемент рояля, конечно же. Спела предыдущая певица. Под аплодисменты спецбригада выкатывает на середину сцены рояль. Выкатили. Глянули мужики в программу на стене – ансамбль играет три пьесы. Ребята опытные: три номера – это десять минут у них есть. Сверили часы и пошли курить куда-то на улицу. Через десять минут придут и уберут рояль обратно. Всё как всегда. И только я выхожу обьявить этот чертов ансамбль скрипачей, как: «Саша! Погоди!» Я таких глаз у Галки давно не видел… Солиста ансамбля скрипачей найти не могут! Исчез куда-то юный Паганини со своей скрипочкой. Дети есть дети. И что делать? Там за ними в программе танцевальный номер – обьявляй, а мы пока скрипача поищем. Обьявляй танцоров! Каких танцоров?! А рояль?! Посреди сцены стоит! А где мужики? А я откуда знаю? Пьют где-нибудь, как всегда. Убирай рояль, Саша! Танцоры вон уже в кулисе! Рояль?! Да ты предс… Убирай давай!!! Да вы че, охренели?! Там весу… Убирай, сказала! Или я за себя не отвечаю. Да я сдохну под этим роялем! Санька, ты меня знаешь!..

Санька знал. И пошел Санька обреченно к роялю. Стоит такая огромная черная дура на трех ножках посреди сцены. С хорошую вагонетку весом. Уперся я рогом. А куда деваться? А он ни с места. А мужиков нету. Им что? Они видят, что десять минут еще не прошло, и не торопятся. Курят где-то. И пьют, наверное. Что им? А я… Мама дорогая! Репинские бурлаки отдыхают. Уперся я в этот рояль, будь он неладен. И, согнувшись параллельно полу… Помните, «цыгане шумною толпою толкали ж… паровоз»? Вот и я так же. Еле как его сдвинул. В зале послышался легкий смешок. Кулис-то нету! Мода, твою мать. И тащу я эту махину. Смешок переходит в откровенный хохот. Четыреста пар глаз видят, как… Вот представьте себе: Кремлевский дворец. Концерт. Политбюро сидит. Брежнев. Косыгин. И ведущий Игорь Кириллов толкает ж… рояль со сцены. Вот так же, как вы сейчас, ржал надо мной тогда весь зал! Я не знаю, сколько это продолжалось, но… Упер я этот рояль в угол, и… И! И!!! Скрипач нашелся. Чтоб ему пусто было! Да что б он гамму до мажор всю жизнь на одной струне играл!

Саша! Поставь рояль на место! А танцоры? Их собрать не могут по закулисью. Они скрипача увидели и разбежались. Они же тоже знали, что у них еще десять минут до выступления. Саша, ставь рояль обратно! Ага. Ставь. Это ж не табуретка. Ставь, говорю! Галя!!! Я сдо… Санька! Ты меня знаешь! А куда деваться? О-о-о-ой-й-й-й. Что творилось в зале, описать просто невозможно. Такого успеха я не имел никогда в жизни. Плюнув на все приличия, я уперся в этот рояль, чем только мог, и… Друзья! Я чувствовал себя Михаилом Шуйдиным, толкающим вместе с великим Юрием Никулиным то самое знаменитое «бревнышко» на арене Цирка на Цветном бульваре. Под вой, визг, хохот и крики Галки водрузил я этот проклятый рояль на прежнее место. А тут и спецбригада выскочила. Поправили рояль. Перчатками погладили. Крышку заботливо подняли. Играй – не хочу.

Но самое главное было впереди! Как только я уполз, пошатываясь, со сцены, раздался шквал аплодисментов. Зал требовал меня на сцену. Честно говоря, я даже растерялся. Глазами хлопаю. А зал аплодирует, не смолкая. Вытолкнула меня Галка на сцену. Стою. Кланяюсь. О-бал-деть! А ведь концерт еще не закончился. И каждый раз, как только я, ведущий, выходил обьявлять следующий номер, зал аплодировал. Представьте картину. Выходит ведущий – шквал аплодисментов. И ведущий под общий хохот обьявляет: «Стихотворение Маяковского „Разговор с товарищем Лениным“». Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Такой крамолы советская власть не видела никогда за все свои семьдесят лет. И смех и грех, иначе не скажешь.

Лет двадцать еще после этого я работал в культуре. И когда, приезжая с концертом в какой-нибудь дом культуры, я видел в углу сцены рояль… Ну, вы меня поняли.

Каждый мой коллега в своей памяти найдет массу подобных историй. Поэтому, друзья, делитесь этими байками-шедеврами с родными и близкими. Не стесняйтесь. Посмеемся. Поплачем. Нам есть что вспомнить. Есть чем гордиться. И, перефразируя Владимира Высоцкого, «нам есть чем оправдаться перед Ним».

Ни для кого не секрет, что клубы и дома культуры являются славной отдушиной для творческих людей, так и не ставших профессиональными артистами. Сколько я знал таких славных, милых и наивных братьев по разуму! И вот сейчас хочу представить читателю необычный шуточный хит-парад, составленный «по волне моей памяти». В этот хит-парад я включил наиболее запомнившихся моих воспитанников и подопечных. Вспомним молодость. Улыбнемся. Взгрустнем. Встретимся с друзьями. Итак, начнем. Погнали!

На пятом месте хит-парада… Назовем его Толя. Обладал Толя великолепным голосом, абсолютным слухом и яркой внешностью настоящего артиста. Одевался всегда с иголочки: шляпа, бабочка, плащ. И всё было бы хорошо, если бы не попадал Толя в самые невероятные истории. То у него во время исполнения песни разойдется молния на брюках. То во время поклона с треском на весь зал лопнут штаны на заднице. А то и вообще… Как-то раз едем мы по городу с концерта в маршрутном автобусе. Толя весь в белом. В самом прямом смысле – в белом концертном костюме. Почему Толя его не снял в гримерке, непонятно. Вероятно, хотел продлить атмосферу праздника. Едем. Автобус посреди дороги останавливает контролер. Входит. Проверяет билеты. Двери открыты. Автобус стоит. Только что прошел дождь. Веет свежестью. Кругом лужи. Толя стоит на задней площадке прямо перед открытой дверью. Между автобусом и тротуаром огромная лужа. Как раз перед дверью. Толе говорят: «Отойди от двери, мало ли: грязь, лужа. А ты в белом костюме». Толя такой отвечает: «А что такого? Кто по тротуару поедет? Тут же ездить нельзя». Не успел он договорить, пл-л-лю-у-у-ух-х-х-х, ш-ш-ш-шу-у-у-у-у. Отмороженный на всю голову «запорожец» вылетел, как черт из табакерки, с правой стороны между автобусом и тротуаром и прямо по луже решил объехать стоящий автобус. П-пл-л-л-л-лю-у-у-ух-х-х-х. И нету больше у Толи белого концертного костюма за двести пятьдесят рублей.

Или еще хлеще. Большой ответственный концерт к Первому мая. Идет доклад, как обычно. Артисты ждут начала концерта. Беготня. Суета. Бигуди. Утюги. Толя в самом начале концерта, сразу после хора, должен петь песню «Я люблю тебя, жизнь». А я ему аккомпанирую на баяне. Номер уже испытан и проверен, так что… И, как обычно, перед концертом пьем мы где-то под лестницей. Я, Толя и танцор какой-то. Бутылку выпили – Толе мало показалось. Давайте еще одну? Толя! Тебе же петь. Да ну, что я, в первый раз? Ну смотри, Толя. Мне-то без разницы. Я тебе в любом состоянии сыграю. Сбегал танцор. Быстро! Ноги-то тренированные. Выпили еще бутылку, короче. Начался концерт. Спел хор. Чтец отбарабанил свое. Выходим мы с Толей. Полный зал. Фонари. Красота! Даю вступление. И Толя начал. «Ах, как го-о-оды летя-а-а-ат. Мы грустим, седину замечая». Хорошо начал! Лихо! Сразу с последнего куплета. «Так лику-у-уй и верши-ы-ы-ысь». Я на него смотрю, он на меня. Шары по семь копеек. «И наде-юсь, что это взаи-мно!» Всё. Песня вся. Песня вся. Песня кончилася. Надо уходить. А мы только вышли. Толя начал понимать, что выдал что-то не то. Не уйдешь ведь сразу после одного куплета. Даю еще раз вступление. И Толя выдает: «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». По второму кругу поет последний куплет! На меня смотрит – глаза, как у бешеного поросенка. «И надеюсь, что это взаимно!» Я даю проигрыш: может, придет в себя. Ага. Пришел. «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». И я помочь ему ничем не могу, главное. Даю еще проигрыш. Ору ему в ухо. А он свое: «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». Короче, восемь раз он эту пластинку крутил. Восемь! И каждый раз последний куплет. Это даже не «папа у Васи силен в математике». Долго он в себя прийти не мог. Всё недоумевал: как так могло получиться? Одно хорошо – выпивать перед выступлением с того дня прекратил. Даже заветные «сто грамм для голоса».

На четвертом месте нашего хит-парада – Галя. Даже не Галя, а – Хала. С придыханием. Хала. Откуда-то из-под Черновцев занесло ее в свое время на КАТЭК. И надо же было ее так угораздить, что полюбила Хала петь. И не где-то в ванной у себя дома, а непременно на публике. И не просто на публике, а именно на сцене. Чтобы кулисы. Фонари чтобы. Зрители, само собой. Я не знаю, за что меня так наградила судьба, но мне довелось быть ее аккомпаниатором. Как все это выглядело? Концерт. Обьявляют нашу Халу. Выходим. Она – вся сплошная мисс Украина. Ленты. Косы. Рушники. И я с баяном. И начинает Хала петь. Не дождавшись обязательного вступления. Не дождавшись тишины. «Пид ви-и-и-ишнэю, пид га-а-а-арнэю». Не обращая абсолютно никакого внимания на сопровождение. Хала поет, закрыв глаза. Отрешившись от этого бренного мира. Впадает в своеобразный транс. Голос у Халы звонкий. На слезе, как говорят. С надрывом. Внешность подходящая. Вот только с чувством ритма у нее проблемы. Точнее, нет проблем с чувством ритма у Халы никаких. Потому что и самого чувства ритма у Халы не ночевало никогда! То есть поет Хала, не соблюдая никаких пауз и остановок. Пидвишнэюпидгарноюнэсэтьдэвчинаводу. Выдает текст, как мальчик-первоклассник читает стихи. Помните в школе? Как пулемет. Пидвишнэюпидгарнэюнэсэтьдевчинаводу. Быстро и захлебываясь. Каждое слово Хала сопровождает яркими выразительными жестами и такой же мимикой. Сплошной китайский театр, образно говоря. А точнее, пародия на индийское кино. «Зита и Гита» прям.

Но самая фишка заключается в том, что поет всё это Хала на своем родном, украинском, языке. То есть зритель не понимает абсолютно ничего. А у меня из-за этого вообще профессиональная проблема. Если в русской песне я по словам определяю, когда дело идет к финалу, то тут… Невозможно догадаться, когда всё это надо заканчивать и выходить на коду. По-украински я ни бельмеса. А Халу абсолютно не волнуют мои проблемы. Она поет! А я ловлю ее вздохи, чтобы хоть как-нибудь соблюдать ритм и размер сопровождения. Пидвишнэюпиднарнэюнэсэтьдевчынаводу.

Но. Но, друзья! В работе с Халой был огромаднейший плюс. Огромаднейший! Хале были абсолютно не нужны репетиции. Они, репетиции, не имели никакого смысла. По одной причине: Хала никогда не повторялась. Она не имела никакого понятия про тональность и пела так, как ей захотелось, допустим, в среду. А в пятницу она пела совершенно в другой тональности. А в субботу в третьей. Какой смысл в этих репетициях?

Но окончательно меня добил тот факт, что где-то на пятом выступлении я стал замечать, что в одной и той же песне меняется количество куплетов. То есть сегодня у нее настроение только на три куплета, и она исполняет песню с тремя куплетами. А завтра у нее другое настроение, и она выдает одиннадцать куплетов. Вот так я и аккомпанировал, не спуская с нее глаз, как рыбак с поплавка. Заткнулась – значит всё, кода. А про что она там поет, попробуй разбери!

Мотались мы с ней по окрестным селам. Публика ее уже знала и встречала соответственно. Как только обьявляли Халу, народ толпой валил из зала на улицу. Покурить. В туалет. А она пела. Пидвишнэюпидгарюнэсэтьдевчинаводу. Самозабвенно жестикулируя и отрешаясь от всего земного. И работал-то я с ней не больше года, но вот запала она ко мне в память навсегда. Еще бы не запасть. Пидвишнэюпидгарнэю… Вот такой уникум!

На третьем месте нашего хит-парада некто Жора. В начале восьмидесятых создал я театр миниатюр при районном Доме культуры. Одиннадцать молодых парней. Ни одной девушки. Шутки. Пародии. Сценки. Типа «Уральских пельменей», только в те годы. Вот там мне и достался настоящий самородок в лице этого самого Жоры. Сказать о том, что у Жоры не было музыкального слуха, – это ни о чем не сказать. Складывалось впечатление, что у него со слухом был не просто ноль, а была абсолютная отрицательная величина. Пресловутый медведь не то чтобы наступил на Жорино ухо, он построил в его ухе берлогу и жил в ней безвылазно круглые сутки. Жора не мог правильно спеть песенку «В траве сидел кузнечик». Он не мог спеть даже «Маленькой елочке холодно зимой». Леонид Агутин как-то сказал про свою жену, что Анжелика Варум, мол, может повторить любой случайный набор звуков. А это уже космос! Но я даю голову на отсечение, что и она не смогла бы повторить набор звуков за нашим Жорой. Он пел одну и ту же песню каждый раз с новой мелодией. А с другой стороны, у меня хватило ума сделать из этого Жориного недостатка такую конфетку! Ему не надо было обьяснять, как эпизод делать смешным. Он, сам того не зная, делал это гениально! Главное – ему не мешать. И когда Жора в одной из музыкальных пародий выдавал всего лишь одну строчку «и забросят на луна-а-а-а», зал лежал под креслами от смеха. Спасибо тебе, Жора! За то, что ты был в моей жизни.

На втором месте моего шуточного хит-парада вне всякой конкуренции Митя. Вице-чемпион. Вице-бог. Первый после Бога. Вызывает меня директор. Так, мол, и так. Очень хочет петь в твоем ВИА один парень. В чем проблема, пусть приходит. Послушаем. «Ты пойми, – пытается до меня донести какую-то загадочную мысль шеф, – этот парень очень стеснительный». Что ж там за артист такой, думаю, если стесняется? А как он на сцену собирается выходить? Он завтра придет. Только ты ничему не удивляйся. Парень он хороший. Все мы хорошие, и что? Но необычный. Не понял? Загадками шеф говорит. Странно. Ну-ну. Наступило завтра. Тук-тук-тук. Да-да, войдите! В студию входит парень. С чемоданчиком. Высокий. Метра под два ростом. Статный. Лет двадцати. Митя? Очень приятно! Что да как… Спеть-то сейчас можешь? Митя молча кивает на каждый мой вопрос. И достает из чемоданчика музыкальный инструмент полубаян. То есть баян, но полу. Миниатюрный. Для начинающего. Чуть побольше книжки. В первом классе музыкальной школы это еще куда ни шло, но на сцене? Ну да ладно, слушаем. И запел Митя. И как запел! «Я бьядий по бею светю, знайся сюмными юдьми. Сяся есь и сяся нету. Есью бовь и не ябви». Это не опечатки! И я еще с ума не сошел. Это текст песни «Верасов»! Помните, Александр Тиханович пел: «Я бродил по белу свету, знался с умными людьми. Счастье есть и счастья нету. Есть любовь и нет любви». А теперь перечитайте, что там Митя спел. Я был в шоке!

Допел он эту песню. И что тут скажешь? «Оригинально», – пробормотал я, глядя в пол. Ну, шеф, ну погоди. Митя смотал свои удочки, спрятал свой коронный инструмент в чемодан. Руки пожали. До встречи! Сидел я, тупо глядя в стену, и не мог понять: то ли мне это привиделось, то ли в отпуск пора. Пошел к шефу. Вы кого мне подкинули? Ну и шуточки у вас, Сан Саныч! Мало того, что у него ни слуха ни голоса. Он сорок шесть букв не выговаривает! Это не шуточки, Саша, это Митя! Сын зампредисполкома! Слыхал про такого? «Да мне хоть сын Андропова», – говорю. Не понял ты, Саша. Молодой ишшо. Тебе аппаратура хорошая нужна? Микрофоны чешские? «Амати»? Это уже была замануха конкретная. Удар ниже пояса. И что вы предлагаете – на сцену его выпускать? Значит, установка «Амати» тебе не нужна. Так и запишем. Ничего больше клянчить ко мне не приходи.

И куда девалась моя профессиональная гордость, когда через неделю мы разгружали долгожданную барабанную установку «Амати», мечту всех музыкантов страны? А потом еще и пару усилителей подвезли. И тесловские микрофоны. Так что ваш покорный слуга был куплен на корню. Со всеми потрохами. Прав был классик: все мы продаемся, только цена у каждого разная. Еле-еле я уговорил и убедил своих музыкантов, что… Ради искусства. Высокие цели. Ну, споет он одну вещь. Зато остальные как здорово будут звучать! На новой-то аппаратуре! И выходил я потом перед каждым выступлением Мити, и обьяснял я публике, что, мол, начинающий артист (в двадцать два года?!). Подающий надежды. Скромность, мол. Оригинальность. А потом выходил со своим полубаяном двухметровый Митя и выдавал свой второй шедевр: «Ты забаеесь, я пиду. Бой язвиду юками. Се я сумеи, се магу. Сейса мае и ками».

Друзья мои! Уверяю вас, что у меня и мысли нет посмеяться над человеком и его природными недостатками. Боже упаси! Я и сам не без таких изьянов. Просто в этих заметках я пишу про человеческую мечту. Про то, как люди мечтают стать знаменитыми артистами и что из этого получается. А они хотят. Во чтобы то ни стало. Невзирая, как говорится. Мечтать не вредно. У кого-то же получается! Вон, Валерий Золотухин сумел победить свою болезнь. До окончания школы ходил на костылях и мечтал стать артистом. А Зиновий Гердт, непреклоненный?! Поэтому я сам лично встречал на вступительных экзаменах в театральное училище ребят со страшными дефектами. Речи. Внешности. Врожденными проблемами. А вдруг проскочит? Более того, открою страшную тайну: при первом моем поступлении в театральное училище приемная комиссия определила дефект речи у меня. Честное слово! А я даже не догадывался. Более того, я был в шоке! И пришлось мне этот дефект исправлять. И ведь исправил же! Вот так.

А Митя… Митя стал у нас любимцем в коллективе. Как сын полка. Скромный, во-первых. Дисциплинированный, во-вторых. Исполнительный, в-третьих. Надежный друг и товарищ, про таких говорят. Мы даже на частых застольях ему наливали стаканчик-другой. «Только папке не говори! На вот, зажуй, чтобы не пахло». И, выпивая вместе с нами, Митя чувствовал себя настоящим артистом! Сбылась его мечта, выходит.

Надо сказать, что зрители принимали Митю тепло: для них-то он был настоящий артист. Приехал в их село на настоящем автобусе. Играет на настоящем баяне. Костюм. Бабочка. Чего еще надо? Как-то на одном из концертов… И смех и грех, ей-богу… Митя забылся и пропустил в песне один куплет. Зрители прервали концерт. Стали требовать спеть пропущенный куплет. Выскочили на сцену и спели всю песню целиком вместе с Митей. Вот это был успех!

Этот Митя запал в мою душу с каким-то теплым-теплым чувством. А если б вы знали, как он относился ко мне! Ведь это же я помог воплотиться в жизнь его мечте. Я был для него тогда вторым после отца. А он для меня в тот миг был вторым сыном. Так что не зря я поместил Митю на вторую строчку моего хит-парада. Он этого вполне заслужил. Второй?. Нет. Первый после Бога. Ну и…

Первое место в нашем хит-параде! Встречайте! Несравненная! Неповторимая! До сих пор приходящая в сны – Мария Ивановна Ханаева! Я убежден, что все, кто был с ней знаком, сейчас улыбнулись, прочитав эти строки. Даже незамысловато завуалированную мной под этим именем, все вы ее узнали, друзья. Я в этом уверен. Человек-улыбка! Человек-настроение! Человек-праздник! И это всё о ней. Главная богиня нашего Олимпа.

Даже и не знаю, с чего начать. Занесло Марь Иванну в наш РДК каким-то уникальным сказочным ветром на радость всем нам – ее коллегам, соседям и односельчанам. Внешность была у нее наиколоритнейшая. «Я не красива – я чертовски мила», – это было ее излюбленное выражение. Ее девиз! С ним она и шла по жизни. Порядка двух метров ростом. Как в длину, так и в ширину. Как-то, забыв дома ключи от Дома культуры, она, не мудрствуя лукаво (не возвращаться же), просто содрала с двери замок вместе с пробоем и прочими прибамбасами. Директор неделю матерился и цокал языком, приговаривая: «Раз пошли на дело я и Рабинович». Если нужно было передвинуть пианино, то лучше помощника, чем Марь Ванна было не сыскать. Главное было не мешать ей в этот момент.

Дебют Марь Ванны как актрисы на нашей сцене получился поистине незабываемым. Когда ее обьявили и она пошла к микрофону, было такое впечатление, что в клубе наступило солнечное затмение. Нависнув над публикой, она перекрыла собой все фонари. Зал замер. И читала она стихотворение про танцора, потерявшего ноги на фронте. И на фразе «лукаво им подмигивал Пашка и улыбался во весь рот белозубо» Марь Ванна пустилась в пляс. А на сцене стоит барабанная установка. Она подпрыгивает при каждом движении актрисы чуть ли не до потолка. Звенят тарелки. Подпрыгивают микрофонные стойки. Подпрыгивают звуковые колонки. Казалось, что и рояль пустился в пляс вместе с Марь Ванной. Вся эта какофония перекрывает и заглушает текст. В зале творится что-то невероятное! Зрители вжимаются в кресла. Дети начинают плакать. Старушки начинают неистово креститься. Наверное, вот так и выглядел последний день Помпеи.

На краевом конкурсе чтецов. Ее обьявили. Аплодименты приветствия. Марь Ванна выплывает из левой кулисы. С грациозностью лебедя из балета Чайковского плывет к микрофону и… Мимо него уплывает в правую кулису. Всё! Весь конкурс. Полгода готовился человек… Когда мы ее потом пытали, что случилось, она спокойно ответила: «Помню, как волновалась. Помню, как стакан водки накатила. Больше ничего не помню».

В быту Марь Ванна была тоже уникальна. Она в нашем селе самолично и без ассистентов кастрировала поросят, прости, господи. Узнав об этом, всё мужское население Дома культуры впало в депрессию и глубоко задумалось. Даже курить расхотелось, не то чтобы… Первое пришествие Марь Ванны к нам в гости закончилось крайне плачевно: она своим весом развалила мой диван, месяц назад купленный в кредит, до такой степени, что его не смогли восстановить ни я, ни мой тесть, ни даже всеобщий сельский любимец и факир подобных дел Порфирьич, местный кудесник – золотые руки. Целый год я выплачивал кредит за несуществующий диван.

Для полной гармонии с окружающим миром Марь Ванне был подарен и даден богом и природой ее супруг – легендарный кочегар Ромка Ханай. Внешностью он напоминал персонажей известной телепередачи «Деревня дураков». Длиннющий. Худющий. Усы на нем напоминали ни много ни мало рею на морском паруснике. Длинными кочегарскими вечерами Ромка Ханай рассказывал своим слушателям-собутыльникам о своих незабываемых встречах: с министром обороны во время службы в родном стройбате. С министром здравохранения, когда ему в госпитале ставили очередную клизму. Но апофеозом его воспоминаний и размышлений была встреча с легендарным Фиделем Кастро, когда…

Стою я, мужики, в почетном карауле у Мавзолея. Ленина охраняю. Послали меня как лучшего стройбатника. Стою я час. Другой. И вдруг приспичило мне! Ну сил моих нету! То ли съел че-то в столовке тут у Мавзолея прям. А куда сбежишь? Главный пост государства! Хоть бы кого знакомого встретить, чтоб подмениться на пару минут. А кого ты там встретишь, в Москве той… И вдруг гляжу – идет знакомая рожа. Где-то я его видел. И вспомнил я, мужики! Это же Фидель Кастро! И говорю я ему: «Товарищ Фидель! Не подмените меня на пару минут? Очень уж мне срочно надо. По быстренькому делу». А он мне так отвечает: «Ну, это… Иди, говорит, товарищ камарад! Дело-то житейское. С кем не бывает. Только по-быстрому, – говорит. – А то некогда мне. Брежнев ждет». Даю ему автомат – и под елку. Их там много за углом растет, елок-то. Синие такие. Вернулся я – все на месте. Мавзолей. Фидель. Ленин. Автомат. Ничего не пропало. Фиделю руку пожал я, как знак дружбы между народами.

И таких рассказов у Ромки Ханая были тысячи. И про встречу с инопланетянами. И про погружение в Марианскую впадину. А уж про охоту и рыбалку – тут уж вообще! Полная гармония царила в их отношениях. Любила она его беззаветно. И когда в ночь перед выборами в самый что ни на есть Верховный Совет СССР клубного кочегара Ромку Ханаева попутал бес, и он умудрился через окно похитить из привезенного накануне в клуб буфета целых ажно четыре бутылки «Экстры», то именно Марь Ванна спасла «сваво мужа» от тюрьмы и позора, упав публично в ноги приехавшему наряду милиции, каждому милиционеру персонально. Чем и пробила до слез как милицию, так и большое число первых утренних зевак-избирателей.

Во время уборочной страды вывозили нас, клубных артистов, в поле – выступать перед комбайнерами. И там был один нюанс: на период концерта сгоняли всю технику в одну кучу, поближе к автоклубу. Но глушить двигатели было чревато: потом комбайн можно было и не завести. И вот такая картина. Работающие комбайны. Сидят работяги. Никаких певцов в этом грохоте не слыхать. И только Марь Ванна! Только Марь Ванна своим громоподобным голосом могла переорать весь этот ужас. «Лукаво им подмигивал Пашка и улыбался во весь рот белозубо». И кидалась она в пляс перед обалдевшими хмурыми лицами комбайнеров, выбивая облака пыли со стерни, самозабвенно отдаваясь искусству. Человек-праздник. Человек-улыбка. В любой компании коллег, кто ее знал, стоит только произнести «а помните, как однажды Марь Ванна…» И сразу улыбки, смех и хохот. Всех бы так вспоминали! И как хорошо, что есть на свете такой человек – Мария Ивановна Ханаева.

Прошли годы. Десятилетия. И стоят они у меня перед глазами. Толя на задней площадке автобуса, с ног до головы обляпанный грязью в своем белоснежном костюме, отплевываясь и матерясь. Хала с простертыми к небу руками. Пидвишнэюпидгарнэюнэсэтьдивчынаводу. Жора с алюминевой шарманкой и обалдевающей улыбкой. «И забросят на луна-а-а-а». Витя – двухметровый красавец с малю-у-усеньким баяном на груди. «Ты забоеесь, я пиду». Марь Ванна, огромная и добрая, как родина, в пыли у грохочущих комбайнов. «Лукаво им подмигивал Пашка и улыбался во весь рот белозубо». И еще много-много-много моих участников. Моих учеников. Моих помощников. Моих единомышленников. Моих друзей. Всех тех, с кем мы делали одно общее дело, – несли культуру в массы. Безо всякой иронии. Спасибо вам, мои милые друзья! За то, что вы были в моей жизни и сделали эту жизнь такой яркой и красочной. И я очень надеюсь, что и мне удалось хоть как-то разнообразить вашу жизнь. Помочь вам хотя бы на те четыре минуты, что вы стояли на сцене, почувствовать себя настоящим артистом и приблизить вас к мечте.

А теперь другой хит-парад, в котором все его участники занимают только одно место – первое. И самое главное. Место в моей жизни. Я хочу сказать огромное спасибо всем тем, кто был со мною рядом весь этот период длиною в сорок лет. Всем тем, кто стоял рядом со мной на сцене и в жизни. С кем делили мы наши успехи и неудачи. И с кем одновременно учились мы друг у друга тому мастерству, которым и обладаем по сей день. Серега. Мимо его дома я до сих пор никогда не проезжаю, когда еду в гости к детям в Шарыпово. Он забыл, конечно, а я помню как однажды… Трясет меня перед концертом на КАТЭКе. Он подошел. Хлопнул меня по плечу: «Успокойся, Пианист! Что мы, играть не умеем?» И так мне стало спокойно в одно мгновение. И потом всю жизнь, как всегда, волнуясь перед концертами, я всегда вспоминал этот его хлопок и взгляд. Хитрый такой взгляд. Как у кота.

Кроме его музыкального дарования, я всегда восхищался его любовью к спорту. В отличие от меня, очкарика, Серега классно играл в футбол и хоккей. Именно ему я однажды подарил из своей домашней библиотеки все книги о его любимом Валерии Харламове. И еще. Дискуссии о спорте, нежели о музыке, составляли основное время в наших пьянках в легендарной «хомутарке», как окрестил остроумнейший до безумия Сергей нашу гримерку. А еще я горжусь тем, что именно при мне Сергей стал главным вокалистом нашего ВИА «Удача». И первую его песню тоже «продюсировал» я. «Плывет, словно лебедь, по улицам сонным последний троллейбус, троллейбус влюбленных». А потом уже был бесконечный караван песен с его неповторимым голосом: «Просто не верится», «Рано прощаться», «Это, наверно, судьба». Легендарные «Плывут туманы белые» соединили навек не одну влюбленную пару. И опьяняющая всех трезвых и отрезвляющая всех пьяных на танцах в его неповторимом исполнении «У беды глаза зеленые»…

Апофеозом нашей дружбы стал мой прошлогодний телефонный звонок ему в час ночи. В тот самый исторический миг, когда Акинфеев отбил свой главный пенальти в жизни. Именно ему я тогда позвонил! Вот так. Сергей – это вся моя жизнь. Вместе с ним мы прятались по кустам и переулкам от наших жен после получки. И выбирали на пару с ним им же подарки на Восьмое марта. Отмазывали и прикрывали друг друга за «косяки» перед начальством. И, как Ильф и Петров, сочиняли смешные миниатюры в концертную программу. И надо признаться, что Сергей был единственным человеком на свете, перед кем я открывал свою душу до конца. Вся моя жизнь. Ни убавить, ни прибавить.

Костя. Я всегда поражался его хладнокровию. Спокойный. Ироничный. Талантливый во всем, уверенный в себе парень. Однажды вот так же уверенно он сел за баранку нашего автоклуба, когда мы по дороге на концерт в соседнее село завязли в грязи по самые окна. Шофер сдался после многочисленных попыток выбраться. Мы все в панике. А Костя, пассажир: «Можно я попробую?» Садись, какая разница. Сел Костя за баранку. Тырк-тырк. Тырк-тырк. И выехали мы! Откуда это мастерство? А с Байконура! Там всех научат. Армия!

А через год – осенняя битва за урожай. Колесим по концертам на полях перед тружениками полей. И однажды переезжаем мы, сокращая путь, прямо. через рельсы. Кругом поля – почему бы и нет? Ни светофоров, ни ГАИ. Полный автоклуб артистов. Всё спокойно. Тихо. Только взобрались на полотно, как… «Костя, поезд!» – кричит его жена. Глянули мы и ахнули: из-за поворота выползает состав. «Да вижу я». И уверенно переваливаемся на другую сторону. Спокойствие водителя передалось даже бабушкам из фольклорной группы. Все довольны, все смеются. А через неделю Костя буквально убил меня признанием: «Да не видел я тогда никакого поезда. Хорошо, что Танька крикнула». У меня стакан из рук выпал.

Именно Костя предложил однажды спеть под фонограмму. В 1984 году. Про Киркорова или Баскова тогда еще никто и не слыхал. Записали мы прямо с голосом свой коронный «Каракум» и на танцах врубаем. Народ скачет, а мы… Стоим, как идиоты. У микрофонов. С гитарами. Рты открываем. Ладно мы – у гитары звук убрали, и всё. А барабанщик делает вид, что барабанит. Барабаны не отключишь! Первый и последний раз мы так делали.

И с его любимой Татьяной фактически его познакомил я, сосватав и уговорив его идти работать на наш полуживой архаичный «Кубанец», автоклуб, после его службы на КамАЗах в былинном Байконуре. Скрепя сердце он согласился тогда. И «скрипят» они с Танюшей уже почти сорок лет. Счастья им!

Отдельной и самой чистой и светлой страничкой в моей творческой биографии является свидетель всех моих творческих побед и всех моих позоров, самая красивая ведущая всех времен и народов, Галя. Галина Семеновна. Галка. А в самых тяжелых жизненных ситуациях: «Ну Галечка. Займи пятерку до аванса. Ну очень нужно! Видишь ведь, подыхаем. Последний раз!» Познакомился я с ней, когда она, будучи школьницей, пришла ко мне, мэтру родниковской эстрады, Пианисту, записываться в самодеятельность. «Вечер коснулся крыш. Тороплюсь за водой, за водой». Кто бы знал тогда, в тот осенний день бабьего лета, что эта стройненькая тонкая девчушка займет в моей душе самое теплое место. Сотни концертов, пьянок, банкетов и других мероприятий провели мы с ней. Сотни спетых-перепетых песен. Галка – единственная в мире женщина, которой я делал массаж. На городском пляже. В присутствии всего нашего коллектива. И об этом вечером с довольной рожей, будучи полным идиотом, рассказал своей жене. За что и огреб по полной в первый и единственный раз.

А сколько дельных своевременных советов она дала нам, когда мы обращались к ней за помощью со своими семейными проблемами! Понятия «семейный психолог» тогда еще не существовало, но Галя-жилетка уже была. Так, как умеет слушать собеседника Галина Семеновна, не умеет слушать никто на планете, за что мы ее и любим.

Единственный на моей памяти человек, у кого не было недругов, – это Галя. К ее обворожительной красоте гармонично добавлялось такое же обворожительное чувство юмора. Только ее ирония позволяла достойно пережить многочисленные ляпы на сцене и за кулисами. Именно на ее красивейших глазах я таскал рояль по сцене тудым-сюдым в гордом и беспомощном одиночестве на одном из ответственнейших концертов. На ее глазах я издевался над начальством, когда на концерте сорок минут визжала запавшая клавиша синтезатора. Именно ее я не узнал в кемеровском автобусе, когда мы параллельно учились там в одном и том же институте. И именно о ней я могу совершенно честно и откровенно сказать: Ее Величество Женщина. Ведь так оно и есть!

Ну и самое сокровенное. Галка – единственный человек на планете Земля, который… Для кого-то я Саша. Александр. Александр Анатольевич. И только Галя до сих пор называет меня таким родным и теплым именем – Санька.

Если бы мне доверили однажды вручить приз «Самый скромный», то безо всяких сомнений и колебаний, абсолютно не задумываясь, я вручил бы его моему партнеру, товарищу и другу Олегу. Вот уж действительно! Простой водитель автоклуба и – обладатель государственного титула «Золотая маска России». И вручил ему эту «Маску» кумир миллионов, народный артист Евгений Миронов! А следующим получал такую же «Маску» Данила Козловский. Впечатляющая компания! И всё так просто. Мне про это Олег рассказал этим летом, когда мы с ним встретились в Шарыповском театре, как о чем-то совершенно обыденном. Тридцать пять лет между этими событиями, а Олег так и остался скромным другом и товарищем для всех, кто его знает. Другим его и представить-то невозможно.

1985 год. Наша первая встреча. Познакомили нас. Как вы к Высоцкому относитесь? А как вы к Жванецкому? Всего две фразы на «вы». А тут еще Черенков! И Дасаев! И мое «Динамо»! И КВН! И Войнович! И Довлатов! И пошли «встречи на нейтральном поле», как нарек наши подзаборные пьянки в кустах Олег. Остроумие его – на грани фантастики. Эрудиция его превышает все мыслимые и немыслимые уровни. А надежность – вообще запредельная. В самые страшные и тяжелые минуты моей личной жизни Олег был самым надежным моим плечом. И ту самую страшную ночь после похорон моей жены Олег нянчился со мной до утра. И только во многом благодаря его поддержке я сейчас всё это и пишу.

Причем я сознательно не говорю об Олеге как о талантливом актере. «Золотая маска» всё это оценила и без моих характеристик. На сцене лучшего партнера, чем Олег, трудно себе представить. Его невозмутимость и актерская фантазия сражали наповал. А расколоть, рассмешить его на сцене было делом практически невозможным. Ну и, конечно, личное обаяние! Сам Олег из театральной семьи. Его отец был режиссером Норильского драмтеатра. И вот эту театральную культуру, театральный шарм Олег до сих пор с честью несет. Повезло мне в жизни, если в ней были такие ребята, как Олег!

Профессионал. Вот этим одним словом можно определить такое яркое явление в моей жизни, как Володя. Если вы с ним назначили встречу в 4.53 пятого ноль пятого 2029-го у Никитских ворот, то не извольте беспокоиться: встреча обязательно состоится. Владимир Алексеевич придет без опоздания. Главное, чтобы вы пришли. Самый ответственный и креативный во всех наших творческих начинаниях. И когда более-менее в стране утихомирился кризис в середине девяностых, именно к Володе я и пришел. Все расписания гастрольных графиков удерживались в его светлой голове без косяков и сбоев. Каждый точно знал свой маневр – где, когда, с кем и во сколько он должен быть. И поэтому я до сих пор поражаюсь тому фантастическому эпизоду, когда Володя забыл вашего покорного слугу, выезжая на очередной концерт. А вот с этого места поподробней!..

1998 год. Лето. Сотовых телефонов еще нету. Как по расписанию меня ровно в 9.00 забирает прямо из дома наша бригада артистов. Так было всегда в то лето. И вот однажды… 9.00. Я оделся, обулся. Жду. Тишина. Бывает. 9.15. Никого. Легкое удивление. 9.30. Странно. 9.45. На Вовку это не похоже. 10.00. Всё. Отменяется. Жаль. 10.15. 10.30. Позавтракал. Строю планы на день. 10.45.Звонок в дверь. Открываю. Быстрей! Бегом! Давай-давай! А что случилось? Я жду, жду. Давай, не разговаривай! Всё потом. Я уж думал, что… Мы тоже думали. Всё потом! Прыгай в машину! Дай хоть квартиру замкну. Бегом, я сказал! Сели в машину. Едем. Что случилось-то? Потом, Саша, всё потом. Сижу, молчу. Ладно. «Да вы можете обьяснить…» – начинаю я минут через двадцать. Потом-потом! Проходит час. Володя дает команду: «Леша, останови машину!» Леша встал. Ну? Вот в этом самом месте, Саша, мы вспомнили про тебя. За тобой-то заехать забыли! Восемьдесят километров они отмахали. Восемьдесят! Не три, не пять – восемьдесят! Как?! Что ж вы делали все эти восемьдесят километров?! Спали?! А вся концертная программа на мне завязана. Это то же самое, если бы «Битлы» забыли на свой фирменный концерт взять с собой Джона Леннона, простите за нескромность. Как хорошо, что у тебя есть такой друг, правда? Который хоть через восемьдесят километров, но о тебе вспомнит!

Любой советский человек знал с пеленок одну из главных заповедей, а именно: в нашей стране не соскучишься. Вот и в моей трудовой книжке есть записи на любой вкус, от аккумуляторщика до дирижера духового оркестра. И есть там такая популярнейшая запись, как слесарь-сантехник. Смена государственного строя в стране не только меня заставила сменить сцену на тепловую камеру и вантуз. (В поисках пропитания даже Вадим Мулерман работал таксистом. Правда, в Америке. Но тоже не сахар. Это тебе не «Ладу» на эстраде петь.) А начальником всех наших алкашей-сантехников был некто Геннадий Петрович, который, не гнушаясь, лез и в канаву, и в трубу, и к черту на рога. Мужик он был свойский. Звали его запросто даже Генкой. Остроумный до безумия! Даром что выправкой и лицом очень похож на молодого Юрия Никулина с довоенных фотографий великого артиста. И рассказчиком был таким же, как Юрий Владимирович. Заслушивались мы и умирали со смеху на перекурах.

И тут летом замутил я проект с выездом на курорты с сольными концертами, возобновив прерванные когда-то неразберихой в стране. И предложил я этому Гене подработать у меня шофером. Ничего не подозревая, я повел с ним откровенный деловой разговор, мол, подзаработаешь у меня. Пока идет концерт, часа полтора можешь поспать, и так далее. Шибко я тебя напрягать не буду. Заплачу достойно. Твое дело – крутить баранку. Барин этакий я, одним словом. И с барского плеча ему: можешь еще подзаработать – быть билетером, чтобы мне на месте не нанимать. Ничего не ответила рыбка. Только в гости пригласила: «Приходите сегодня, Саша, в гости с женой. Там и обсудим». Пришли мы. Познакомили жен. Выпили. Ну, что, споем? А гитара-то есть? Я свою не взял. Что-то не подумал. Есть. На, сыграй. Сыграл я. И спел. Добрынина на трех аккордах. А теперь можно я? Вытащил Гена из-за шкафа «комбик», усилитель маленький для домашних репетиций. Воткнул шнур. Установил микрофон. И как врезал! И «Битлов». И «Роллингов». И Элвиса Пресли. И много еще чего. Я сидел ошарашенный, с выпученными глазами, сгорая от стыда. И этому человеку я предложил быть у меня шофером (!) и билетером (!). Вот так ответил на мое предложение Геннадий Петрович. Я был в шоке! И ни разу мы не вернулись больше к этому разговору.

С этого момента мы подружились, и я узнал, что Гена работал в возрасте семнадцати лет лидер-гитаристом центрального ресторана «Баку» и имел высокую репутацию у самого Муслима Магомаева. Я видел их обшие фотографии. А там, ребята, надо играть! Одних лезгинок Гена знал штук тридцать: у каждой народности она своя, оказывается. Мы-то только две и знаем. Его и на КАТЭК-то занесло вместе со всеми «за туманом, за туманом». И стал он моим дядькой-наставником. Много ночных бесконечных разговоров мы с ним провели за бутылкой и даже без нее. О культуре, музыке, спорте и политике. Научил меня Гена играть в такую игру, как преферанс. Рубились мы с ним на равных в шахматы, а потом решили устроить «гамбурский счет». И было в жизни у меня два самых счастливых дня. Первый – когда я стал отцом в восьмидесятом. И второй – когда я выиграл у Геннадия Петровича шахматный матч по гамбурскому счету. И я не лукавлю, нет! Какой я тогда счастливый шел домой! Как в восьмидесятом году в последний день сентября. Не передать словами!

О его порядочности говорит эпизод, поразивший тогда меня тогда до безумия. Наша бригада выполнила левый заказ, калым, по-простому. А оплату в те годы задерживали. А потом я уволился и напрочь забыл, что я там работал вообще и как туда дверь открывается. И вдруг через полгода – звонок в дверь. На пороге Гена. Протягивает мне деньги: «Возьми свой гонорар». Какой гонорар? А помнишь, полгода назад… Оно б ему надо было? Пропили бы всей бригадой, и всех делов. Я бы и знать не знал. А вот. Вот в этом эпизоде весь Гена и был.

А потом, когда я опять вернулся на эстраду, на каком-то корпоративе в ресторане совершенно случайно мы встретились, и Гена взял в руки гитару и выдал! Нет, не «Роллингов» и не Пресли. И даже не «Битлз». Он спел «Клен». Тот самый, простой, на трех аккордах. «Там, где клё-о-он шуми-и-ит над речно-о-ой волно-о-ой». Никто не танцевал. Весь зал стоял завороженным. Казалось, что сам Сергей Дроздов стоит у микрофона на эстраде этого провинциального ресторана, так Гена вошел в образ. И превратился наш корпоратив тогда в творческий вечер Геннадия Петровича.

Гена будет единственным в моих записках, чье настоящее имя я с удовольствием и уважением называю полностью. Геннадий Петрович Бондаренко. В 2010 году в междугороднем автобусе в Красноярске я совершенно случайно встретил его жену Татьяну. Мой первый вопрос был, конечно, как там Гена. Никак, Саша. Гены больше нет. Ступор. Гром среди ясного неба. Сел я у окна и заплакал. Горько-горько, как не плакал уже целую вечность. С самого детства. Зарыдал, уткнувшись в дорожную сумку. Светлая тебе память, Петрович. Геннадий Петрович. Гена…