Читать книгу Заметки на собственной шкуре - Александр Волков - Страница 13

Кто бы что ни говорил сегодня про советскую власть, надо признать: праздники наше руководство тогда умело отмечать с размахом. Начиная от первых парадов тачанок на Красной площади и заканчивая митингами у сельсовета заброшенного сибирского села, где лично я сообщение ТАСС про выход в открытый космос Алексея Леонова прочитал при керосиновой лампе. Праздники обставлялись с такой помпой, что казалось именно Первое мая и есть тот самый последний день Помпеи. По главной площади каждого населенного пункта страны проходили в торжественном марше школьники, наряженные велосипедистами, футболистами или былинными богатырями. С неба белоснежными гроздьями падали парашютисты. Ну а вечером – праздничный салют во всех городах-героях. Всё это делалось для того, чтобы каждый советский человек ощущал на себе заботу КПСС и запомнил эту заботу навсегда. Чтобы сохранилась эта забота не только в памяти, но и в голове, печенках и селезенках. И плевать, что на демонстрацию этого человека гнали под страхом лишения премии или очереди на квартиру. Главное – чтобы был праздник! И никаких гвоздей!..

Вот таким гвоздем в моей памяти и в моих печенках осталось празднование 70 лет Великого Октября у нас на КАТЭКе. 70 лет! Событие было вселенского масштаба. За неделю до этого события из горкома по пять раз на дню прибегали секретари-инструкторы справиться, как проходят репетиции предстоящего концерта. Не криво ли висят шторы. Заменили или нет цветы в горшках на подоконниках. Не мало ли посыпали песочку в деревянном сортире во дворе Дома культуры? Не дай бог, кто-нибудь поскользнется в туалете в такой праздничный момент. Ноябрь все-таки. Короче, забот у них было полно. От них еще требовалось, чтобы мы, работники Дома культуры, так сказать прониклись. Чтобы почувствовали ту ответственность момента, который подобает великому событию. И не приведи господь, если от нас будет исходить запах даже недельной давности перегара.

В общем, шестого ноября в 19.00 всё было готово. Полный зал народа, попавшего в зал исключительно по пригласительным билетам. На сцене длиннющий стол для президиума. Скатерть. Графин. Сзади сверкает блестками из бронзы великий вождь с протянутой рукой. Ленты. Цветы. И висит на заднике огромнейший транспарант: «И вновь продолжается бой!» Сейчас будет доклад. Потом награждение. Вон уже и почетные грамоты лежат на уголке стола волнительной стопкой. А за сценой… В одной кулисе толпится хор ветеранов, человек шестьдесят. Уже накрашенный, напомаженный и снявший бигуди. В другой тоже хор, но уже воспитанников школы искусств. Этот хор тоже накрашенный, но без бигудей пока, слава богу. В третьей кулисе сверкают коленками молодые танцовщицы. Девушки хихикают что-то свое, поглядывая в соседнюю кулису. А в соседней кулисе над чем-то ржут волосатые балбесы-эстрадники. Они до сих пор не верят, что им разрешили спеть на таком высоком собрании шлягер «Не сыпь мне соль на рану». Перестройка все-таки сказывается. Сосредоточенно парами и поодиночке степенно ходят солисты, поглядывая в бумажки и повторяя текст. И среди всего этого великолепия ходит ваш покорный слуга. Художественный руководитель всего этого безумия. И царь. И бог. И козел отпущения. Я в ответе за всё!

И вот в зале гаснет свет. На сцену поднимается почетный президиум во главе с первым секретарем горкома КПСС. Рядом с ним лавирует представитель крайкома. Да-да! У нас всё, как у больших! Семьдесят лет (семьдесят!) советской власти – это вам не конь начхал. Аплодисменты. На трибуне докладчик. Всё! Понеслась, родная. «Гхе-гхе. Дорогие товарищи! Семимильными шагами идет по стране перестройка. Благодаря Центральному комитету…» И вдруг ко мне подходит директор нашего ДК, красавица наша Инна Вадимовна. «Какая она все-таки красивая», – успеваю подумать я, и… И говорит она мне такое, от чего у меня озноб даже сейчас, когда я это пишу. «Саша! Ты только не волнуйся и не кричи». Я замер. «Перед хором в самом начале выступит детский вокально-инструментальный ансамбль». Я думал, что я ослышался. Чего-чего? «Саша, перед хором споют дети». У меня столбняк. «Ты только не ори. Я понимаю, что так не делается, что так нельзя. Но есть мнение…» И она ткнула своим красивым пальчиком в сторону бюста Ленина. «Они проездом. Им некогда. Они должны срочно ехать дальше. Они дипломанты детского конкурса!» И тут я начинаю понимать, что от меня хочет мое начальство. «Инна, – кричу я, – ты же понимаешь, что раньше хора нельзя выпускать ВИА, хоть и детский! У тебя же институт культуры! Это же против всех законов искусства! Это же как должностное преступление! Это же диверсия, Инночка! Хоть стреляй, хоть вешай меня, не пущу их на сцену раньше хора». Она что-то мямлит. «Нет, я сказал!» Она уходит. Меня трясет от возмущения, но я знаю, что я прав.

А на сцене всё идет своим чередом. Докладчик. Дескать, перестройка. Дескать, гласность. Дескать, плюрализм. Кто-то меня по плечу – хлоп. Заведующая отделом культуры. «В чем дело?.. Почему вы отказываетесь выполнять указания горкома?» «Да вы поймите», – уже более спокойно пытаюсь убедить я. Понимаете, мол. Законы жанра. Режиссура массовых мероприятий. Нас учили в институте. Станиславский. Мейерхольд. Кацман. Хор всегда во всем мире, мол, открывает любой концерт. А если бы в Кремле… «Первыми будут петь дети». И тон у нее такой приказной, что я завелся. Как говорится, закусил удила. Нет! Сам поразился своей смелости. Пока я тут главный. Она обалдела от моей наглости и ушла.

Я успокоился немного. На сцене уже выступает представитель крайкома. Дескать, перестройка. Дескать, гласность. Дескать, плюрализм. Заслушаешься! «Кто тут самый главный?» Оборачиваюсь – третий секретарь горкома партии. Третий. Второй после бога, как принято говорить. И сразу мне в лоб: «Вам что, квартира не нужна? Вы, по-моему, второй или третий на очереди?» Против этого лома у меня приема не нашлось. Перед глазами проплыли тесть с тещей. Подъем в шесть утра. Куры. Гуси. Коровы. Быки. Пчелы. Стайки. Огород. Покос. Вспомнилась фраза из фильма «Тени исчезают в полдень»: «Никуды ты, милок, не денисси».

Ну че. Обьявили технический перерыв. Стали таскать на сцену аппаратуру. Потом минут двадцать настраивали инструменты. Дергали за струны. Бим-бим. Бям-бям. В зале народ дисциплинированно ждал начала концерта. Я стою в сторонке. Мне стыдно. Я пошел на преступление против искусства. Я нарушил все законы всех правил. Для меня, молодого идиота, казалось, что мое преступление – это как… Это как… Это как бы яблоко у Ньютона падало бы вверх. Это как бы у Менделеева в его таблице водород был бы записан как металл. Против всех законов физики я выступал. Как еретик. И так мне было стыдно. Но что поделаешь? Аргумент с квартирой был убойный. Теща. Куры. Пчелы. А я думал, что это Троцкий был последним представителем первой древнейшей профессии.

Взял себя в руки. Успокоил себя, мол, ради семьи иду на такие жертвы. Подошел к руководителю этой ребятни. Как вас объявить? Он глянул на меня, как на пустое место. Никак. Они сами все знают. Дипломант, не хухры-мухры! Кто я для него? Он там где-то сам себя видит на уровне Пола Маккартни, а я тут… Наконец разобрались. Утих зал. Утих недовольный народ за кулисами. Девочка лет десяти вышла к микрофону. Обьявляет. Выступает. Дипломант. Песня «Я у бабушки живу». Ушла. Выскочили ребятишки, ее ровесники. Дети на сцене – это всегда мило. Запели они, заиграли. Руководитель из-за кулис показал им ободряюще большой палец и исчез. Они поют. Хорошо или плохо поют, это уже другой вопрос. Дети не виноваты, что мы, взрослые, ради своих больных амбиций…

Вдруг! На словах «шоколадок полный дом» застряла у синтезатора клавиша. Не выключается. Запала. Такое бывает, но… Это же дети. Их учили быть на сцене невозмутимыми, что бы ни стряслось. Бз-з-з-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Клавиша режет по ушам, как бензопила. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. «Папа с мамой ходят в гости к нам». Бз-з-з-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з-з. «У меня сестренки нет». Бз-з-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з-з. «У меня братишки нет». Бз-з-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-зз-з-з. Я кинулся к руководителю. А его нету. Нигде! А на сцене бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Песня кончилась! Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Я думал, всё на этом и закончится, ан нет. Выходит девочка и обьявляет сквозь бз-з-з-з-з-з-з-з-бз-з-з-з-з-з: «Песня первоклассника»! Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Дети есть дети. Они не растерялись. «Нагружать всё больше нас». Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Я побежал искать руководителя. По всем подсобкам и сортирам. Нету! Как сквозь землю! Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Они поют сквозь это бз-з-з-з-з-бз-з-з-з-з. Со стороны это выглядело, как пение под аккомпанимент «болгарки» или «циркулярки». Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Спели они вторую песню. Девочка обьявляет: «Песенка крокодила Гены». Бз-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з-з.

Прилетает бешеная Инна-директор. Саша, убери их! Умоляю! А этот наглец Саша вежливо так отвечает: «А это не я их туда выпускал». И этот тварина, иначе не скажешь, Саша, то бишь я, вкрадчиво так спрашивает у девочки-ведущей: «А сколько всего у вас песен на бумажке написано?» И девочка выдает как последний гвоздь в последнюю крышку гроба: «Двенадцать». Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Чтобы тут же не упасть в обморок, Инна-директор убегает. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. А клавиша пищит, не умолкая. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. «Облака – белогривые лошадки», – кричит девочка в одуревший от этого звука зал. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з.

Что творится за кулисами – это невозможно описать ни-ка-ки-ми сло-ва-ми. Ветераны хватаются за голову. Эстрадники ржут самым вызывающим образом. Танцоры подпрыгивают то ли от радости, то ли от нетерпения. Я тупо сижу в углу. Жду я. И я знаю чего, вернее кого, я жду. Подлетает вся в мыле завотделом культуры. Это что такое?! Бз-з-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з-з. Сделайте хоть что-нибудь. Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Я, нахал, развожу руками. Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Вы же специалист! Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. «Не я их руководитель», – кричу ей сквозь бз-з-з-з-з-з-бз-з-з-з-з-з. «А он где?» – орет она мне в ухо. Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Понятия не имею. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Она что-то еще кричит. Я показываю жестом, мол, не слышу. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з-з-з. А ребятишки поют: «Уголок Росси-и-и-и отчий до-о-о-ом». Бз-з-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з-з. Она еще что-то пытается кричать. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. Потом машет куда-то рукой и убегает. А я сижу. Жду третьего пришествия. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. «Взвейтесь кострами», – опять кричит сквозь бз-з-з-з-бз-з-з-з-з девочка. Руководителя этого гвоздя программы ВИА уже никто и не ищет. Все обреченно ждут финальной двенадцатой песни. Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з. И тут появляется по мою душу третий секретарь горкома. Идет ко мне такой походкой, что в ушах у меня непроизвольно звучит «Сцена нашествия» из бессмертной Ленинградской симфонии Шостаковича. Па-а-па-а-па-а-па-па. И только он открыл рот, как девочка крикнула сквозь бз-з-з-з-з-бз-з-з-з-з: «На этом наш концерт окончен! Спасибо за внимание!» Бз-з-з-з-з. Бз-з-з-з-з.

Тут же всплыл откуда-то руководитель. Мужики из хора в одно мгновение вышвырнули аппаратуру вместе со шнурами и инструментами куда подальше, как ненужный, отслуживший свое хлам. Оборвали шнур у синтезатора, и он наконец-то заглох. Наступила такая тишина, что казалось, сама природа взяла паузу после пережитого кошмара. Третий секретарь, забыв про меня напрочь, стал выносить на сцену вместе со всеми скамейки для хора. Все оживленно и возбужденно шептались, типа, ну наконец-то. Встал хор. Я вышел обьявлять и… Меня встретили такими бурными овациями! Как, наверное, в древние времена дикие племена встречали своего великого шамана, спасшего всё племя от бубонной чумы! И я торжественно произнес самые желанные для всех в тот миг слова: «И вновь продолжается бой!» И грянул хор! И я до сих пор уверен, что никогда и нигде в мире не слышал ни один, даже пусть самый-самый народный-народный хор, таких бурных оваций после исполнения своей песни, как услышал наш хор ветеранов на торжественном концерте к 70-летию Великого Октября. А когда со сцены зазвучал эпохальный припев «И вновь продолжается бой», весь зрительный зал, все четыреста человек, в едином порыве встали со своих кресел и… «И Лени-и-и-и-ин такой молодо-о-о-й. И юный октябрь впереди!»