Читать книгу Заметки на собственной шкуре - Александр Волков - Страница 12

А был в моей жизни еще один участник самодеятельности… Но по порядку.

И все-таки в практике КПСС были и жемчужные зерна. Был у них такой термин «бросать на прорыв». Спасать ту или иную жизненную ситуацию в стране. Передовика производства отправляли на зытюканный-занюханный завод – вытаскивать его в передовые. Или знатного агронома партия посылала в забытый богом совхоз с той же целью. Николая Дмитриевича партия отправила в очередной раз спасать очередную сельскую школу. Дали ему квартиру. Положили жалование. Спасай нас, товарищ директор! Привез он семью и молодую дочь, только что закончившую педучилище. И каким-то своим профессиональным нюхом директор нашего Дома культуры, легендарный Георгий Федорович, честь ему и хвала, учуял в ней вокальный талант. Где он с ней общался? Как про это узнал? До сих пор не знаю, но пришел к нам на репетицию. Предупредил: без шуточек чтобы. Без приколов ваших дурацких. Чтобы постригли-причесали свои патлы косматые. И чтоб ни запаха у меня! Прибью! Да мы уже недели две… Знаю я вас. Недели две они. На дурака рассказ. Значит, так. Завтра в 14.00. Зовут Ирочка, запомнили? Ну Ирочка да Ирочка. Мало ли их тут.

Апрель 1979 года. 14.00. Входит девушка. И какая! О мы забегали! Вот стул. Погодите, сейчас другой принесу, который не шатается. Вот микрофон. Этот лучше. Что споем? Она смущена, конечно. Из Пугачевой что-нибудь знаете? Чуть-чуть. Ну, хоть что-нибудь. И она запела. «За окном сентябрь провода качает. За окном с утра серый дождь стеной». Она поет. Серега играет. «Этим летом я встретилась с печалью». И такое состояние вдруг, что… Хочется сделать так, чтобы это никогда не закончилось. Чтобы вот оно было – и всё. Чтобы… Чтобы… Чтобы держать вот это всё на ладошке и не дышать. И чтобы никто не смог спугнуть это чудо. И ваш покорный слуга это сделал! Не спугнул. Не дышал. Удержал и сохранил. В ноябре у нас с этой Ирочкой состоялась свадьба! И пошли мы с ней рядом и по жизни, и по сцене, и по судьбе.

Мне сегодня седьмой десяток. Много чего я видел в жизни. И людей талантливых повидал не мало, но такого, чтобы вот так запросто на кухне у меня дома пела живая Пугачева. Или Марыля Родович. Или Лили Иванова. Но это было! Ирина пела на всех языках всех певиц мировой эстрады. На французском у нас на кухне пела Мирей Матье. На сербохорватском – Радмила Караклаич. И даже неведомая японка Наоко Каваи мне пела по ночам что-то свое, японское. И это всё на моих глазах! Не где-то там, в Москве или Париже, а здесь и сейчас. И настолько Ирина была скромной, что о ее таланте знал только я. Ее папа и мама обалдели, когда их двадцатилетняя дочь спела на нашем концерте «Звездное лето». В пугачевском балахоне! С такой же гривой волос! С такими же полетами по сцене! Я до сих пор помню выражение их лиц, когда они, сидя в первом ряду, не верили своим глазам. Как?! Это их Ирина?! Да такого быть не может!

Только я один знаю, как она ставила себе голос в глухом поселке с символическим названием Лесной, где ее папа выводил из прорыва очередную школу. Она запиралась в бане и пела в тазик. В тазик, господа! В простой цинковый тазик. Чтобы слышать свой голос. Это была вся ее «аппаратура». Вот где была ее судьба – в этом самом пении в тазик в деревенской бане. А не в педучилище.

Это только один из ее талантов. А как она пародировала всё, что видела и слышала! И очень этого стеснялась. Как я ее ни уговаривал, какие только тексты я ей ни писал, – нет! Так она и не вышла ни разу на сцену с пародиями на Пугачеву, Толкунову, Лайму или Пьеху. Никогда она этого не делала. Один раз только подшутила на какой-то «Юморине» над Кларой Румяновой, чем привела публику в неописуемый восторг. И лишь мне одному повезло видеть эти шедевры.

Она не любила шумные компании, и поэтому мы все праздники отмечали вдвоем. Дети спят, а мы на кухне. Чуть захмелев, Ирина поддавалась на мои уговоры, и шествовал передо мной по нашей маленькой кухне настоящий парад пародий. Ах, какие это были личности! Мирей Матье и Глория Гейнор. Мадонна и Эльза Фитцжеральд. И наши: Алла. София. Эдита. Жанна Агузарова. А потом еще по рюмочке и… И! И!!! Адриано Челентано с его неповторимой походкой из фильма «Блеф» помните? Это надо было видеть! А за ним: Муслим Магомедович. Иосиф Давыдович. Лев Валерьянович. Леонид Осипович. А после третьей рюмочки – родные и близкие. Музыканты из нашего ВИА. Соседи. Сослуживцы. И даже родители. И я всё это видел, друзья мои! Я самый счастливый зритель на свете. Я самый счастливый на свете фанат. Я самый счастливый человек. Я ви-дел всё!

Мы разучивали с ней самые-самые новинки нашей эстрады. На моей малой родине она стала первой исполнительницей песни «Миллион алых роз». Да-да! На какой-то ночной радиостанции я эту песню записал. Мы ее выучили. Тогда как раз входили в моду электробаяны – моя стихия. И на каком-то большом гала-концерте Ирина ее спела в переполненном зале. Народ не дышал. Кто-то, по их рассказам, пытался даже записывать за ней текст песни прямо в зале. А она пела! Это был фурор, без ложной скромности. Море цветов! И это в те годы. А только где-то через неделю по телевизору в каком-то шоу в Цирке на Цветном бульваре вышла Алла Борисовна и… «А Ирина наша спела лучше!» – хором говорили мне все родные, знакомые и коллеги. Вот что значит первое впечатление! Вот так мы утерли нос самой Пугачевой. А если серьезно, ее природная скромность да и наше пуританское воспитание не давала нам раскрепоститься, как это делает сейчас молодежь. И не наша это вина, а наша беда. Дети. Семья. Быт. Так и осталось всё это только в моей памяти.

Если человек талантлив, он талантлив во всем. В эту премудрость я верю безоговорочно. Отец мой был, кроме всего прочего, еще и первоклассный художник. Я даже помню его картины-репродукции в моем далеком-далеком детстве. «Утро в сосновом бору». «Витязь на распутье». «Аленушка». И через год после нашей с Ириной свадьбы я увидел на его столе рядом с шахматной доской рисунок-кадр из «Ну, погоди!». Один в один. Спросил, мол, чего ты вдруг? А это не я, сынок. Это невестка моя. Ее работа. Кто-о-о-о? Какая еще невестка? Моя невестка. Ты забыл, что ты женат? Я был в шоке. Так она еще и рисует?! Так я узнал еще про один талант Ирины. Через год после свадьбы!

Она не просто рисовала. Она оформляла все группы детского сада, в котором тогда работала. По детсадовским стенам скакали и прыгали все эти винни-пухи, зайцы – волки, царевны-лягушки, курочки рябы… Она изумительно копировала любой шарж из журнала «Крокодил». Однажды, так же ее немного подпоив на какой-то праздник, я увидел, как она минут за десять нарисовала на моих глазах четвертной. Двадцатипятирублевую купюру простой шариковой ручкой! И окончательно она меня добила, когда цветным мелком на стене детского сада нарисовала, не отрывая мелок от стенки, одним росчерком, силуэт котенка. левой рукой. Она рисовала с обеих рук! А это уже космос.

Я сейчас всё это пишу, и меня дрожь берет, а тогда… Один из ее талантов проявился в последние годы жизни. Ирина самоучкой освоила английский язык. Без Илоны Давыдовой и прочих кудесников, сама! И преподавала его, как и русский, кстати, в средней школе. Где-то там, на коллегии в Красноярске коренные британцы определили у нее какой-то ирландский говор. О как! И опять же. Только я один знаю, как она всё это покоряла по ночам. В ее характере главной чертой была основательность. За что бы она ни бралась, всё делалось профессионально. Поэтому, работая в школе, она оставила сцену. «Всё должно быть профессионально, Саша!» – так она отвечала на мои уговоры выйти и спеть со сцены. Вот такой она и осталась в памяти знавших ее людей. До болезни.

В последний путь ее пришли проводить, несмотря на мороз, множество народа. Знакомые. Коллеги. Ученики. Соседи. И это было знаком уважения к памяти замечательного человека. А у меня сегодня Ирина стоит перед глазами. С пышнейшей шевелюрой. В балахоне с крыльями-рукавами. «Вы в восьмом ряду, в восьмом ряду. Меня узнайте, мой маэстро». Или в образе проходящего по нашей кухне Адриано Челентано своей неповторимой походкой из фильма «Блеф». А также стоит в моих ушах ее заливистый и завораживающий смех, который я слышал со сцены на своем сольном концерте, где-то там в зале, за фонарями и софитами, среди семисот смеющихся голосов и перекрывающий их своей заразительностью. Смех до всхлипа. До плача. Навзрыд. А в спальне моей до сих пор висит ковер. Старенький такой. С ободранной бахромой. И бахрому эту когда-то, целую жизнь тому назад, своей маленькой талантливой ручонкой обрывала вечерами перед сном моя пятилетняя будущая жена. Моя Ирина. Ирочка.

Послесловие

А в самом начале двадцать первого века случилось то, о чем я даже боялся мечтать. Я вышел на одну сцену с моей дочерью. И стоя в кулисах, я, зачарованно и совершенно обалдевши, слушал песни, написанные моей дочерью. С ее текстами. С ее музыкой. С ее аранжировками. Исполняемые ею же. Про Ваенгу тогда еще никто и не слышал. А дочь уже пела свои неповторимые авторские песни. Пела дочь, но звучал в моих ушах неповторимый голос ее мамы. И никак я не мог избавиться от этого наваждения. Не мог. Да и не хотел. И этот голос до сих пор звучит в моей душе. «Этот мир придуман не нами. Этот мир придуман не мной». А время идет своим чередом. Уже внучка моя пытается собрать какой-то ансамбль из подружек во дворе. И внук уже заказал мне к будущему лету привезти ему в подарок гитару. И… «Дай бог им лучше нашего сыграть!»

Вот, Ира, я и рассказал всем о тебе. Первый раз за все эти двадцать лет, что тебя нет рядом. Я знаю, что тебе это не понравится, но… Прости меня. Я так решил. Не сердись, Ир. Ладно?