Читать книгу Призрак на сцене, или Логика дополнения - Алексей Хромов - Страница 10

На следующий день Арион вернулся в театр. Не с Ростовой, а один. Ему нужен был официальный повод, и Ростова, скрипнув зубами, его обеспечила – «повторный осмотр в связи с новыми обстоятельствами по делу». Обстоятельства существовали только в голове у Ариона, но этого было достаточно.

Он миновал разбитое на осколки фойе и пустой зрительный зал, направляясь к своей цели – кабинету Виктора Ставрогина. Он находился не в административном крыле, а высоко под самой крышей театра, вдали от суеты сцены и гримерок. Попасть в него можно было только по узкой, гулкой винтовой лестнице, словно в башню алхимика или в келью отшельника. Этот путь был символичен: Ставрогин отделял себя, свой мозг, от тела театра.

Дверь была опечатана, но сопровождавший Ариона молодой лейтенант сорвал пломбу. Арион вошел в тишину и остановился на пороге.

Кабинет был похож на мозг. Упорядоченный хаос. Огромное, почти пустое пространство с одним-единственным панорамным окном от пола до потолка, выходившим на клубок серых, мокрых от утреннего тумана крыш. Воздух здесь был другим. Не пахло ни пылью, ни кровью, как внизу. Пахло старой бумагой, дорогим табаком и идеями. Такими густыми, почти осязаемыми, что, казалось, их можно потрогать рукой, как плотный бархат.

Арион медленно шагнул внутрь, и на него уставились сотни глаз. Глаза с тысяч книжных корешков, которые покрывали три стены от пола до самого высокого потолка. Это была не просто библиотека. Это был арсенал.

Он медленно прошел вдоль стеллажей. Здесь было все. От «Критики чистого разума» Канта до новейших трудов по квантовой физике. От альбомов по искусству с репродукциями Гойи и Бэкона до учебников по психиатрии и психофармакологии. Ставрогин был интеллектуальным всеядом, хищником, поглощавшим чужие мысли и концепции.

Но один стеллаж был выделен особо. Он был полностью посвящен одной пьесе. Десятки, если не сотни изданий «Гамлета» на всех языках мира. Толстые академические фолианты с комментариями, тонкие брошюры с анализом одного-единственного монолога, дешевые издания в мягких обложках, испещренные пометками, и дорогие, коллекционные тома в кожаных переплетах. Ставрогин был не просто одержим этой пьесой. Он препарировал ее, разбирал на атомы, словно пытался найти в ней некую скрытую, изначальную правду, тайный код. Рядом с томиком Кьеркегора, открытом на главе о «рыцаре веры», стояла работа Лакана о стадии зеркала. А на самом видном месте, на пюпитре, как священный текст, лежала одна, не самая приметная книга в серой обложке. Та самая, что была и у него. «Призраки сцены: Драматургия отсутствия». Почти вся она была испещрена заметками, сделанными красным карандашом.

Огромный стол из черного дерева был девственно чист, за исключением ноутбука, стопки белой бумаги и идеально вымытой пепельницы. Порядок был обманчив. За столом, на стене, раскинулся настоящий центр управления этим безумием – та самая пробковая доска, которую он уже изучал по фотографиям. Теперь, вживую, она производила еще более сильное впечатление. Она была похожа на алтарь. В центре – фотография Алексея Орлова, как икона, и от нее во все стороны расходились красные нити, соединяя его с цитатами, диагнозами, схемами. Ставрогин не ставил пьесу. Он ставил эксперимент. И главным подопытным в нем был его ведущий актер.

Но Арион пришел сюда не за этим. Он уже знал это. Он подошел к самому темному, самому дальнему углу доски. Туда, где почти в тени, висела одна-единственная старая, выцветшая фотография. Два молодых человека на фоне какого-то театрального задника. Молодой, полный огня Ставрогин. И худой, темноволосый юноша с лихорадочным блеском в глазах и нервной улыбкой – Федор Каверин. Призрак.

Тень.

Арион смотрел на нее в упор. Под фотографией не было подписи. Она не была соединена ни с одной из схем. Это был единственный элемент на всей доске, который был никак не обозначен, никак не включен в общую систему. Словно его здесь никогда и не было. Словно он был приколот сюда бессознательно, в порыве ностальгии или вины, а потом сознательно проигнорирован. Вычеркнут.

И тут Арион увидел то, чего не мог разглядеть на цифровой копии. Он сделал шаг ближе, почти касаясь носом пробковой поверхности. Подпись под фотографией все-таки была. Но ее не просто не написали. Ее аккуратно соскоблили. Канцелярским ножом или лезвием. На доске осталась лишь едва заметная, но отчетливая царапина – пустое место, которое кричало о своем содержании громче любого слова. Кто-то очень хотел, чтобы этого имени здесь не было. Сам Ставрогин? Или кто-то другой?

Арион отступил на шаг. Ощущение дежавю, которое преследовало его с самого начала, стало почти невыносимым. Он видел эту схему раньше. Не эту конкретно, но саму ее логику. Логику, в которой всегда есть центральный, сияющий, громкий элемент, и есть что-то еще. Что-то, вынесенное за скобки. Что-то стертое, соскобленное. Незначительное дополнение, которое, на самом деле, является ключом ко всему.

«Главный персонаж пьесы – это не тот, кто больше всех говорит, а тот, о чьем отсутствии говорят все».

Он медленно обернулся. Кабинет, еще минуту назад казавшийся ему просто рабочим пространством гения-одиночки, теперь выглядел иначе. Он стал мавзолеем. Мавзолеем, в центре которого лежал не сам Ставрогин, а призрак того, кого он стер. И этот призрак был гораздо реальнее и живее всех сотен книг, стоявших на полках.