Читать книгу Призрак на сцене, или Логика дополнения - Алексей Хромов - Страница 11

Царапина на пробковой доске.

Этот шрам на поверхности, этот след от лезвия, был для Ариона красноречивее любого признания. Он стоял перед доской, как археолог перед надписью на стене гробницы, и понимал, что нашел эпицентр всего этого землетрясения. Не кровавое пятно на сцене, не пустые глаза актера, а этот маленький, грубый акт стирания.

Кто стирал? И зачем?

Первая, самая очевидная версия: это сделал сам Ставрогин. В какой-то момент, возможно, не так давно, он приколол эту фотографию из прошлого, поддавшись сентиментальному порыву или уколу вины. А потом, вернувшись к своему холодному, рациональному «я», он понял, что этот элемент нарушает чистоту его эксперимента, вносит ненужный шум. И он соскоблил имя Каверина, пытаясь символически вычеркнуть его не только со своей доски, но и из своей совести. Если так, то этот жест – признак глубокого внутреннего конфликта. Признак того, что призрак был для него более чем реален.

Но была и вторая, куда более тревожная версия. Это сделал кто-то другой.

Убийца.

Арион представил себе эту сцену. Убийца приходит в этот кабинет. Возможно, после того, как тело Ставрогина уже нашли. Он видит эту доску, этот алтарь, посвященный чужой одержимости. Он видит фотографию. И видит под ней имя – Федор Каверин. Имя, которое для убийцы является священным. И он не может вынести, что это имя находится здесь, в этом контексте, приколотое к доске как один из экспонатов в коллекции его убийцы. И тогда он берет лезвие и аккуратно удаляет подпись. Это не акт сокрытия улик. Это акт спасения. Акт освобождения имени из плена. Ритуальное очищение. Он возвращает Каверина в его истинное состояние – состояние отсутствия, состояние чистого смысла, не запятнанного вражеским контекстом.

Эта вторая версия нравилась Ариону больше. Она была изящнее. Она соответствовала той холодной, символической логике, которую он уже начал ощущать во всем этом деле.

Он отошел от доски и снова медленно обошел кабинет. Его взгляд теперь искал другое. Не следы борьбы, не отпечатки. Он искал следы присутствия другого человека. Того, кто мог быть здесь недавно. Того, кто знал этот кабинет так же хорошо, как и его хозяин.

Его взгляд упал на пюпитр, на котором лежала книга «Призраки сцены». Он подошел и осторожно, кончиками пальцев в перчатках, приоткрыл ее. Внутри, на той странице, где речь шла о «власти отсутствия», лежал не библиотечный разделитель, не случайный клочок бумаги. Там лежала засушенная веточка лаванды.

Аромат был почти неуловим, выветрился со временем, но он был. Хрупкий, тонкий, меланхоличный. Этот запах никак не вязался с брутальным, интеллектуальным, прокуренным миром Виктора Ставрогина. Это был чужеродный элемент. Женский. Или, по крайней мере, не мужской. Это был знак из другого мира, из мира чувств, а не концепций.

Арион закрыл книгу.

Теперь у него было два таких знака. Соскобленное имя. И веточка сухой лаванды. Два маленьких, почти невидимых сбоя в программе. Две детали, которые не вписывались в образ режиссера-тирана, замкнутого на своем искусстве. Они говорили о том, что в этой башне из слоновой кости был кто-то еще. Постоянный, тихий, невидимый посетитель. Тот, кто приносил сюда запах лаванды. Тот, для кого имя Федора Каверина было настолько важным, что он не поленился взять в руки лезвие.

Арион достал свой телефон и сфотографировал царапину на доске и веточку лаванды. Это не были улики в том смысле, как их понимала Ростова. Но для него это были первые буквы, из которых он собирался сложить имя настоящего автора этой пьесы. Он посмотрел в панорамное окно на серый город. Лабиринт становился все сложнее, но где-то в его центре теперь забрезжил тусклый, обманчивый свет.