Читать книгу Призрак на сцене, или Логика дополнения - Алексей Хромов - Страница 2

Театр «Лабиринт» не был похож на храм искусства. Он напоминал скорее операционную для препарирования души, морг для уставших идей. Здание, выстроенное из голого, брутального бетона и дымчатого, почти черного стекла, вонзалось в серое городское небо, как осколок чужой, враждебной планеты, приземлившийся здесь по ошибке. Никаких колонн, никакого бархата, ни грамма позолоченной лепнины. Только холодная, давящая геометрия, созданная, чтобы не возвышать, а подавлять и дезориентировать. Это был театр не для зрителя, а против него. Архитектура как акт агрессии.

Арион и Ростова прошли сквозь автоматические стеклянные двери, которые разъехались с тихим, недовольным шипением, и оказались в фойе. Оно в полной мере оправдывало имя, данное театру. Пространство было буквально разрезано на части десятками зеркал, установленных под самыми немыслимыми, иррациональными углами. Они не отражали реальность, они ее дробили, расщепляли на атомы, создавая бесконечный, тошнотворный калейдоскоп из фрагментов мира. Вот чей-то чужой глаз, плывущий в пустоте. Вот рука Ростовой, достающая из кармана удостоверение, отделенная от ее тела. Вот затылок самого Ариона, парящий в нескольких метрах впереди, словно призрак, ведущий его за собой. Реальность здесь переставала быть единым целым, превращаясь в сумму несвязанных между собой цитат.

В самом центре этого зала, как его пульсирующее, больное сердце, стояла главная инсталляция – гигантский куб, собранный из тысяч осколков разбитых зеркал. Он медленно вращался вокруг своей оси, разбрасывая по стенам, полу и потолку испуганные, рваные блики света, похожие на пойманные в ловушку сигналы бедствия. Казалось, кто-то взял саму ткань бытия, разбил ее вдребезги, а потом собрал заново, но уже не по законам логики, а по прихоти своей больной, но, несомненно, гениальной воли.

Молодой следователь встретил их у входа в зрительный зал и повел по гулким коридорам, напоминавшим внутренности какого-то доисторического механизма. Здесь пахло иначе, чем в обычных театрах. Не вековой пылью, не гримом, не духами зрительниц. Пахло стерильной, медицинской чистотой, озоном от работающей вентиляции и еще чем-то. Едва уловимым, металлически-сладковатым запахом пролившейся и уже начавшей сворачиваться крови.

Зал тонул в полумраке, но сцена была залита безжалостным, почти хирургическим светом рабочих прожекторов. Желтая полицейская лента, натянутая между рядами кресел, выглядела здесь неуместной гирляндой на похоронах, отчаянной попыткой навести порядок там, где царил осмысленный хаос.

Арион медленно поднялся по невысоким ступеням на сцену. И оказался в другом мире. В мире, который придумал и в котором умер режиссер Виктор Ставрогин. Его личный Эльсинор. Это был не средневековый замок из пьесы Шекспира, а холодная, абстрактная конструкция из темного металла, прозрачного пластика и синего неонового света. Декорации напоминали одновременно космическую станцию, плату гигантской микросхемы и ребра исполинского скелета. В центре, как электрический трон, стояло кресло странной, изломанной формы. Ничего живого, ничего теплого, ничего человеческого. Только линии, углы и холодный, мертвенный свет. Мир, лишенный плоти, состоящий из одного нерва.

Тело Ставрогина уже увезли, но его призрак, его отпечаток, все еще был здесь. Он остался в виде большого, бурого, уже подсохшего пятна на полу. За тонкой, почти прозрачной металлической ширмой, которая, по-видимому, играла роль гобелена, за которым прятался Полоний. Арион подошел к ней. Ширма была сделана из листа полированной, чуть волнистой стали, и в ней, как в кривом зеркале из комнаты смеха, отражалась вся сцена. Он видел себя, Ростову, суетящихся криминалистов – всех, как вытянутые, искаженные фигуры в чьем-то дурном сне.

Он присел на корточки у кровавого пятна. Здесь не было ничего, за что мог бы уцепиться взгляд следователя. Ни следов борьбы, ни посторонних отпечатков, ни рассыпанных пуговиц. Все было до пугающего чистым, почти стерильным. Словно убийство было не актом насилия, а хирургической операцией. Или тщательно отрепетированной мизансценой.

Он поднял взгляд на ширму. Его собственное отражение смотрело на него, но оно было нечетким, размытым, словно подернутым рябью от невидимого ветра. И Ариону на мгновение показалось, что он видит не себя, а кого-то другого. Кого-то, кто стоит прямо за ним, по ту сторону этой тонкой грани между реальностью и ее отражением, и молча наблюдает за ним.

Это место было не просто сценой преступления. Это был текст. Сложный, многоуровневый, полный скрытых цитат и ложных сносок. И кто-то только что поставил в нем первую, кровавую точку. Или, может быть, точку с запятой.