Читать книгу Колышутся на ветру - Алексей Воскресенский - Страница 16

На выпускной изрядно выпила вина. Вы думаете малолетние балерины да в советском союзе даже пробок не нюхали? А нет. «Алкоголь всегда сопровождал человека во всех начинаниях, – так говорил наш учитель математики, – все великие открытия были сделаны подшофе. Я вас уверяю, детишки. Но злоупотреблять этим ядом нельзя, ведь, как говорил Гиппократ: «То что в малых количествах лекарство, в больших – яд»…». Вообще, об этом говорил Парацельс, но я великодушно прощала учителю эту неточность.

После празднования, мы с мамой шли по проспекту. Ночь сияла полной луной, город шумел монотонно, сонно двигались машины, весёлые компании встречались то тут, то там.

От вина кружилась голова, но удивительно легко было говорить о том, что на душе.

– Мам, сейчас очень не хватает папы.

Она обняла меня одной рукой за талию, по-мужски так, голову на плечо, шли нога в ногу.

– Мне тоже, малыш, он бы гордился тобой, ты такая красавица.

– Почти как ты.

Я не лукавила: мама действительно была очень красивой, по всем меркам и вкусам. Длинные чёрные волосы, талия, бюст – всё на месте.

– Хах, ты лучше меня.

Мама грустно ухмыльнулась.

– Мам, а сколько мужчин у тебя было?

– Приличные девушки такое не спрашивают у мам.

– Ну ладно тебе, может скажешь, что в СССР не было секса?

– В СССР было мало достойных мужчин, а секса хватало, впрочем как и сейчас.

Мы засмеялись.

Вечер был прекрасен, вино на свежем воздухе выветривалось, ноги слушались, язык тоже. Как же давно не разговаривали по душам. Никогда. Почему-то мне всегда неудобно было задавать некоторые вопросы, насколько значимыми для меня они бы не были.

– Мам, через три месяца я уеду учиться. Ты знаешь, как это бывает?

– Что?

– Ну, я уеду, ты останешься, понимаешь? Это как любовь на расстоянии. У меня там своя жизнь, у тебя своя. Я приезжаю на выходные, всё такое… Через шесть лет уже буду другой. Ты уже будешь другой. Человек за семь лет полностью обновляется, все клеточки.

– Мари, говори прямо.

– Почему я не похожа на вас с папой, почему я такая тёмная, откуда этот широкий нос, волосы, глаза? У нас же больше ни у кого нет зелёных глаз. Не рассказывай мне о предках-африканцах. Я хорошо учила биологию. Ты же понимаешь о чём я? Я приёмная? Почему нет моих детских фотографий до трёх лет?

Она слегка сжимает мою руку, запрокидывает голову, смотрит в небо.

– Фотографии сгорели в пожаре. Тебе было два с половиной. Это была старая коммунальная квартира. Сосед заснул с сигаретой в постеле.

Мама выдерживает паузу, что-то обдумывая.

– Да, я изменяла твоему папе. С чернокожим. Не хотела бы сейчас это рассказывать. Не лучший момент. Обещаю, ты всё узнаешь, очень скоро. Только не сегодня, пожалуйста.

Стало прохладно, но мы уже подошли к подъезду. Я взяла её за руку.

– Главное, что ты моя мать. Думаю, я всё понимаю. Принимать всё как есть – разве не этому ты меня всегда учила?

* * *

Это похоже на наши деревни. Только вместо заборов и типичных избушек – домики на сваях с высокими крышами – что-то среднее между хижиной и коттеджем.

Между домами, стоящими вразброс – петляющие дорожки. Я иду по такой дорожке, жители поселения машут мне руками, зовут в гости. Они говорят по-английски, я понимаю. Они улыбчивы и, кажется, любят меня, любят всех и всё – такая энергия от них. Их белые зубы выделяются на тёмно-шоколадных лицах. Есть и белые, но их меньше. Прихожу к огромному ангару, он будто беседка, увеличенная раз в десять. В центре стоит человек в очках и что-то воодушевлённо рассказывает толпе. Звучит музыка. Вдруг, резкий звук разрывает размеренную суету, и все начинают разбегаться. Кто куда. Паника. Мне страшно. Сердце бешено колотится, не хватает воздуха. Бегу со всеми, оборачиваюсь и вижу, что тот человек в очках превращается в огромного осьминога, двадцатинога, стонога. И из каждой щупальцы – толстенные шприцы, которые настигают бегущих. Они падают замертво, один за одним, пока не устилают землю ровным ковром. Кричу. Кричу, открыв глаза. Опять сон. Похожий на тот, первый. В комнату врывается мама.

– Что случилось?!

– Сон, мам, мне страшно.

– Ну, тихо. Ты слишком много смотришь эти фильмы – одни убийства и разврат – вот и снится потом невесть что.

– Нет, это другое. Всё так реально. И такого я точно никогда не видела в кино.

Я, мокрая от пота, иду умываться. Наверное, это всё переживания. Завтра уезжаю на учёбу в Санкт – Петербург. Может стоило поступить в Москве? Быть ближе к дому? Ну нет, я решила. Романтика Питера манила ещё с того времени, когда мечтала побывать в Мариинском театре. Теперь смогу. Но уже никогда на сцене.