Читать книгу Эрон - Анатолий Королев - Страница 7

Но в этот день приключения переживаний не кончились. Когда Ева вышла из подъезда и поперла в прачечную внушительный узел белья, ее вдруг догнал Филипп и вызвался, мол, помочь. Опять скорее от растерянности, чем от чего-либо другого она отдала ему узел.

– Наконец-то я могу пожить по-человечески, – сказал Филипп, взваливая тюк на плечо.

Барчук цитировал известную римскую фразу Нерона, которой цезарь всплеснул после завершения десятилетней постройки Золотого дворца в смачной утробе Палатинского холма, когда обходил свои 250 комнат.

Прачечная была рядышком, в соседнем подъезде.

В доме-городе имелось все, кроме кладбища и крематория. Разговор не клеился.

В прачечной стояла очередь. Затем приемщица ушла на обед.

Филипп терпел, покуривая тонкую сигару, с любопытством изучая очередь, людей в очереди, прейскурант цен на стене.

Наконец приемщица распахнула окно приема белья.

Только тут Ева решительно заслонила спиной подробности стирки, но когда стала рыться в поисках денег, Филипп со смешком оплатил счет – 2 руб. 17 коп.

– Я никогда еще не платил так мало.

– Интересно пожить, а? – ядовито спросила Ева.

Он ничего не ответил. Проводил к дому и простился.

Еву такое любопытство сынка к ее житухе покоробило, для московского принца это был род пешей прогулки по столичному подполью, о чем она прямо отвесила порцию чувств у подъезда. Филипп спокойно согласился, что это отвратительно, и добавил:

– Не поверишь, я с детства не был в метро. Жить в изоляции от собственного народа – подлейшее преступление партии.

Похоже, эта мысль его волновала.

– Это правда, – не стерпела Ева, – что у вас охрана?

– Нет. Карабас пошутил. Но наган у него служебный. Сейчас охрана в фаворе. И говори мне «ты».

Ева рассталась с Филиппом со смешанными чувствами. С одной стороны, его чистоплюйство было чем-то постыдным, но искренность подкупала. Она не узнавала прежнего пай-дьявола и не знала, как относиться к такой перемене. Кто ты, Филипп Билунов, самовлюбленный бессовестный красный барчук или человек с остатками совести? Она – из рук вон – не знала, как же себя вести. Филипп был злым гением модной компании, он жестоко унизил безобидного бедолагу Побиска, он смакует свою шутовскую власть, и все же… все же его внимание было весьма лестным.

Вскоре она с ужасом поняла, что у них с Филиппом началось что-то вроде начала романа. Причем втайне от всей команды. Чаще всего он приезжал за ней днем и беспрекословно вез обедать в какой-нибудь ресторан. Его смешил ее панический страх перед швейцарами и оцепенение перед меню. Ева не желала есть ничего кроме бифштекса с яйцом, единственное ресторанное блюдо, которое знала. Она стеснялась официантов и, когда ей с лакейской сноровкой лили в хрустальный фужер элементарный «Нарзан», заливалась краской, норовя взять бутылку. Филипп, со смехом замечая ее панику, намеренно выбирал из меню что-нибудь экзотическое: в «Пекине» – утиные яйца «Сунхуа» с имбирем, в «Самарканде» – горячую острую куфту-базбаш, мясные шары из молодой баранины в красном супе, в «Славянском базаре» – копченую шемаю и бутерброды по-вагински: поверх красной – слой черной икры, в лифт-холле «Интуриста» заказывал темный ирландский «Гиннесс» с йоркширским пудингом под коричневым соусом «Гарви» или ростбиф, запеченный с рокфором и шампиньонами, в «Метрополе» – солянку с каперсами и стерлядь на вертеле или фуагра из гусиной печенки с трюфелями или устрицами и белыми грибами в рыжем соусе.

И ни разу в меню не попался обыкновенный бифштекс с яйцом, какими напичкан ну любой вагон-ресторан на великой Транссибирской железнодорожной магистрали.

Еве хватило ума подшучивать над собой и открыто преодолевать панический страх пред неизвестным блюдом. Ей нравилось быть спутницей принца. Билунова везде знали, обычно он ездил только к своим официантам и поварам, а иногда сам уходил на кухню выбрать форель или отведать соус для пармезанских баклажанов. Во всем, что касалось еды, он держал себя записным стариком, и лишь один раз они заглянули в милое сердцу простушки кафе МГУ, на первую московскую дискотеку, которую сочинил Артем Троицкий. Это был вечер группы «Pink Floyd». На первое – отбивной рассказец о группе, а затем горячие танцы до полуночи. Так же один-единственный раз Филипп привез ее в клуб завода «Серп и молот», где играла чуть ли не его личная группа «Русско-еврейская война», для которой он достал инструменты у каких-то польских гастролеров. Но тяжелый рок у Евы шел тоской против шерсти.

Она по-прежнему пребывала в подвешенном состоянии хаоса и решительно не знала, как ей относиться к тому, что как бы происходит между ними. Разобраться полностью в своих чувствах она не старалась. С ней было все ясно: влюбиться в такое самовлюбленное сердце ей невозможно, тут было другое: ее мучила тайна его души. Неужели Филипп увлечен ею? После унижения Побиска компания почти перестала посещать «флет» Пруссаковых, и Ева догадывалась, что это решение Билунова. Наверное, он не хотел видеть ее домработницей. А когда изредка они и заявлялись около полуночи, Филипп держал себя так, что никому не могло шагнуть в голову, что они всю сердцевину дня провели вместе – сначала на пляже Кузьминского водохранилища, а потом в Жуковке, на загородной даче самого Отца, где Филипп познакомил Еву с младшей сестрой и где они втроем – живут же люди! – посмотрели потрясный штатовский мюзикл «Кабаре» Боба Фосса на экране семейного кинозала на втором этаже. Кроме этого зальчика, Ева на даче ничего не увидела, они уехали сразу, как только кончилась лента. Филипп прямо сказал, что не хочет попадаться на глаза отцу, который вот-вот должен приехать с работы. Она не обиделась. Она не считала их отношения «личными». Но, возвращаясь в Москву, Ева впервые со страхом подумала о том, что скоро лишится всей новизны. Лишится, как только сбросит ненавистную оболочку домработницы. У, проклятые деньги! Как классно пели о злых чарах золота Лайза Минелли и женовидный певун с пунцовыми яблочными щеками и крашеными ресницами из нейлона, бесподобный танцор Джон Грей… Но вот новая полночь. Магда, Лилит, Верочка Волкова, Илья, Клим Росциус, Виталик Ардачев и бессменный наган Карабан собрались за овальным столом в гостиной старухи, и они с Филиппом как чужие. Что все это значит?

До возвращения карги Пруссаковой с курорта оставалась неделя, надвигался конец июля, Филипп собирался на море, разумеется, без нее. Еве пора было что-то делать с вузом, куда-то поступать и вообще что-то решать.

– Почему вы скрываете наши отношения? – спросила она.

– Я тоже думал об этом. Мне противно, что они будут об этом знать. Только не считай, что я стесняюсь показываться с тобой при всех. Это не так. Я циник в вопросах публичной морали. Никто из наших не бывал у нас дома. Имей в виду. А ты – была.

– Была? Почти тайком. Мы из кинозала и носа не высунули.

– Я познакомил тебя с сестрой. Этого достаточно. Она красноречиво описала матушке и отцу, как ты пустила слезу в финале. И вообще прошлась по нашему поводу.

– Я ей не понравилась?

– Не знаю. Ей не понравился я в роли хозяина. Она тоже возмутилась, что я никому не показал тебя: так не обращаются с женщиной. Ее слова.

– Вот как? – Ева потеряла нить разговора.

Любое углубление человеческих отношений ставило Еву в тупик, ей требовалось обдумать услышанное.

В жарком небе 1973 года легкие июльские тучки. Аллея Репинского сквера в пятнах тенистого солнца. На лице Филиппа зеленая сень света, процеженного сквозь листья. Он решил летом не бриться, и щетина превратила Адониса с виноградными зелеными глазами и вишневым ртом сластолюбца в сатира, не хватало только черных костяных рожек в мягких кудрях.

– Если вы презираете всех, – Ева отвела взгляд в сторону в поисках чего-нибудь холодного, стального, жестокого, – к чему такая фальшивая дружба?

И спохватилась.

– Я не про себя, а про вашу команду.

– Я учусь заставлять людей делать то, что считаю нужным для их же блага. Я подчинил семерых своим принципам и вижу, что они стали лучше. И даже стали моими друзьями.

– Вот как? – опять растерялась Ева, не очень понимая его слова. Ладно, запомню, потом обдумаю.

– Но это же подло? Ты это хочешь сказать?

– Нет. Так им и надо! Они сами хотят подчиняться и смотрят вам в рот.

– Не думай, что жить по злу – это легко.

– Не думаю. Но зачем вам надо подчинять дурачков?

– Я хочу сделать политическую карьеру, и мне нужно учиться манипулировать людьми. Именно манипулировать. Я не стесняюсь этого подлого слова. Наша семерка – мой первый опыт. По-моему, удачный. Трудно найти еще вот таких самолюбивых, богатеньких и неуправляемых. А у меня – полный набор ключей.

– Меня вы тоже дрессируете, сэр?

– Ева, ты исключение.

– Почему такая милость?

– В тебе нет ни капли фальши, нет тайного умысла выжить за счет другого. Нет женского расчета. А таких легко просчитать.

– Вы о Лилит?

– Хотя бы. Она мучает несчастного Илью, чтобы только понравиться мне.

– Вы и это заметили!

– Тоже мне, бином Ньютона, – процитировал Билунов Булгакова.

– Вот уж не думала, что вы ее раскусили.

– Хочешь, скажу твою последнюю фразу?

– Говорите.

– Я не желаю дальше терпеть ваши причуды.

Ева задумалась, Филипп угадал, она сочинила эту фразу под утро и все собиралась найти местечко, чтобы ее ввернуть в нужный момент.

Нужный момент наступил внезапно.

– Что ж, расстанемся, – подвел черту филипп Билунов.

– А мы и не встречались! – вспылила Ева Ель.

– Для тебя отношения – это когда маячит предложение руки и сердца?

– Чушь. Вы мне не пара. Просто не люблю, когда меня унижают.

– Тебя унижает тайна наших встреч?

– Да. Унижает.

– Вот как. Я не придал этому никакого значения. Мне казалось, что тебя как раз устраивает чувство тайного союза двух против всех остальных.

– Это мужские мысли, а не женские.

Филипп задумался: для него было открытием, что мысли могут делиться еще и таким образом.

– Пока! – он вздрогнул, Ева уходила.

– Привет, – и помахал рукой с деланой улыбкой. Мало того, что она была первым человеком, который влепил прилюдно ему – ему! – пощечину, она еще стала первой девушкой, которая сейчас его – его! – бросает. Откуда в этой золушке с траурными глазами неудачи столько победительной силы?

Она же думала о том, почему мужчина все выводит из головы, сначала решает, что женщина подходит для чувства, а уже приняв решение, тратит свои эмоции… Но чувство из расчета – падаль среди страстей живых.