Читать книгу Фатум. Том третий. Форт Росс - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 14

Лагерь горел огнями костров. Небо посветлело, но солнце еще не взошло. Горы стояли в нежно-голубых и пепельных тонах. В лесу проснулся и застучал пестрый дятел, но никто не слышал его работы. По стойбищу раздавались женские злые окрики и глухие удары. Скво от-гоняли плетками вездесущих собак и детей, желавших по-глазеть на предстоящее действо.

В центре лагеря, там, где длинной цепью тянулись тотемы, уже полыхали языки огромного пламени, поднимающиеся в небо. Они освещали военные общества и танцоров с медвежьими и волчьими головами. Ухо заглушал непрекращающийся стук барабанов. Монотонный ритм был глубоким и неизменным.

Чокто, как, впрочем, и другие мужчины, был целиком захвачен церемонией, открывшейся его взору. Обнаженный, в одной набедренной повязке, раскрашенный до пояса красной и белой красками, он не обращал внимания на холодную росу, которая насквозь пропитала его мокасины. Только одна мысль занимала сейчас его: когда Цимшиан поднимет ритуальный жезл и даст свое согласие певцам.

И вот к бою тамтамов примешался пронзительный звук свистков из костей журавля общества Носителей Поясов, к ним присоединились черепаховые трещотки Людей-Рыб, и всё потонуло в пронзительных голосах поющих.

Жрец, облаченный в муллок¹¹ со свисающими до колен черными крыльями орла, поднял над головой жезл. Его помощники, младшие тунгаки, одетые по сему случаю в черные пышные киликэи¹², замерли, напряженно наблюдая за стариком. В руках они, как и все танцоры, держали тонкие длинные шесты, на которых развевались на ветру пучки человеческих волос. Все замерли, никто не улыбался, хотя с уверенностью можно было сказать, что в глазах Людей Берега светился восторг. Прошло еще несколько волнительных мгновений, прежде чем жрец опустил жезл, при этом издав протяжный и вибрирующий вопль. И тут же тунгаки, а следом за ними и все остальные пронзительно закричали. Всё население лагеря подхватило этот призыв, похожий на волчий вой стаи, и танцоры, поднимая пыль, сотрясли землю.

Чокто, стоящий во главе военного общества Каменных Стрел, пропитанный всеобщим возбуждением, тоже издал несколько лающих криков. В груди его всё трепетало, глаза горели дикой радостью, когда он выхватил сверкающий нож и вместе с другими воинами стал наносить на своем теле глубокие порезы, из которых обильно сочилась алая кровь.

Шехалисы, размахивая оружием, кружились вокруг молчаливых тотемов, издавая пронзительные боевые кличи, доводя себя до бешеного исступления… Сверкали в отблесках костра смазанные медвежьим жиром тела, мелькали лезвия топоров, трепетали орлиные перья… Пятьдесят лучших воинов ждала тропа славы… Каменные Стрелы не ходили в набег за рабами и лодками, все знали, что воины ходили за кровью и скальпами врагов… Именно поэтому в пути их ждали либо смерть, либо почет и песни, сложенные стариками…

* * *

Солнце, точно спелое яблоко, наполовину надкусили зубастые горы, а Чокто всё продолжал лежать на шкурах и смотреть на темнеющее небо. Воспоминания последних дней, как бисер на иглу, нанизывала его память. Он не откликнулся на звонкий голос Спящей-На-Шестах, зовущий его к ужину, не поднялся, чтобы сходить за кисетом. Странные были эти последние дни. Дни, в течение которых время для Чокто двигалось хаотично. Когда оно ему было нужно, как воздух, часы пролетали, как птицы. Ко-гда же он желал, чтобы время проскользило быстрее, оно тянулось медленно, и мгновение за мгновением ползло, подобно нудной вышивке ноговиц. Но даже не это больше мучило и раздражало его, а невозможность уравновесить свои внутренние чувства. Он знал, что нуждается в Белой Птице, но не знал, нуждается ли она в нем. Жрец на это ответить не мог… С другими близкими людьми куана Чокто говорить не хотел. Но этот вопрос, как пульсирующая, выматывающая головная боль, терзал его мысли. Он присутствовал в голове вождя постоянно, и сын Касатки не мог сопротивляться этому.

Сознание предстоящего похода ничуть не облегчало ему жизнь. Конечно, месть была манящей тропой спокойствия к его сердцу, но и она не развязывала узел сомнений. Временами он ловил себя на мысли подняться и вернуться в лагерь и обо всем переговорить с Сидящим-У-Чужого-Кост-ра или с Кхааша Чайак – Головой Орла, своими старыми друзьями, но всякий раз спотыкался о возможный смех над собой. «Мужчине чужды настроения и глупые мысли женщины, какая разница, думает она о тебе или нет. Если ты ее хочешь – возьми. Ты рожден воином, поэтому голос женщины под сенью Хребта Мира всегда будет звучать эхом мужа».

Чокто наморщил лоб: «Сумеет ли она понять мой народ? Будет ли Белая Птица зачерпывать рукой из шикбта¹³ горсти пепла и посыпать себе голову, когда придет смерть или голод в мой дом?» Ему вспомнились хриплые рыдания, вырывавшиеся из груди матери, когда утонул его младший брат. Идущая Берегом содрогалась всем телом… Черные хлопья золы падали с ее поседевших волос и рассыпались о ладони, клубясь у земли серым дымком… Слезы текли по исцарапанным ногтями щекам грязными ручейками, а она размазывала их тыльной стороной изработанной руки и скулила столь страдальчески и жалко, что он, Чокто, еще ребенок, ревел вместе с нею и сестрами.

«Хватит ли духа и желания у нее перенять и чтить законы наших предков? Видеть опасность, крадущуюся за листвой на другой стороне ручья, выделывать шкуры, шить замшевые рубахи, собирать ягоды и вялить мясо?.. Сумеет ли она, как его мать любила отца, любить его? И будут ли ее чары всегда так сильны, как сейчас?..»

Он закрыл глаза, перевернувшись на живот, жадно обнимая нагретую солнцем пахучую землю. Грядущие ласки опутывали душу Чокто сладким и тягучим, как мед, мраком, как нежные голоса предрассветных птиц… И он повергал в грезах свою любовь, комкая наяву пышные волчьи шкуры, хотя в тайниках души уже и сам не стыдился быть поверженным. И там, в миражах, в причудливой ломкой дымке чувств ее горячая кровь обжигала его дикую силу, бросала в неистовство, вызывая в ее плоти страсть до кровавых укусов целовать его бедра и грудь.

«Я зарежу ее,– бубном простучало в висках,– если она не войдет в мой дом…»

Внезапно трезвящий холод заставил его резко обернуться. Перед ним стоял, опираясь на жезл, Цимшиан. В глубоких, бархатных сумерках он виделся совсем иссохшим, будто живая мумия, стариком. Казалось, что даже редкая бахрома его длинной рубахи, цукли и жидкие волосы тянут его к земле. Он молча сел рядом, привычно подвернув под себя ноги, положил посох с кожаным свертком и ясно улыбнулся.

– Разве ты не знаешь, сынок,– хрипло обратился он к Чокто,– что истина может войти в ум только через глаза сердца. Довольно мучиться… Я знаю твои страдания и хочу помочь советом.

Чокто был слишком самолюбив, чтобы выразить свою радость и изумление словами шамана, но он был и слишком радушен, чтобы уйти от ответа, не оказав внимания старику.

– Мои уши открыты тебе,– как можно мягче сказал он и застыл во внимании.

Знахарь по обыкновению достал свою трубку, кисет с табаком, костяную трамбовку из лапы совы, плошку для прогоревшего табака и занялся приготовлениями. На какое-то время он, казалось, совсем позабыл о Чокто, всецело отдавшись серьезному делу. И лишь когда голубой дымок поплыл над его головой, он, по-рысьи щуря глаза, тихо сказал:

– Каждый из нас сам себе избирает путь. Ты шехалис, анкау, и всегда останешься им. Но Великий Дух благоволит ко всем людям. Поэтому я не осуждаю твоей страсти… – С этими словами Цимшиан овеял трубочным дымом плечи и лицо вождя.– Многие склонят перед тобой головы, и многие племена будут трепетать при звуке весел твоих воинов. Разве этого мало?..

Жрец тепло усмехнулся и покачал головой:

– С детства лучшие воины учили тебя владеть оружием, замечать притаившуюся в траве змею, управлять каноэ и бить копьем зверя, хватать на лету стрелы и отражать удар топора. Разве не так, сын мой? Вот, вот,—старик задумчиво выпустил дым на свою ладонь и провел пальцами по татуированному лбу.– Заметив в твоих глазах блеск силы, Широкий След взялся учить тебя лесному знанию, и теперь для тебя нет загадок и таинств в горах. В четырнадцать лет ты стал воином, убив в битве на Медвежьей Реке первого своего врага… Прошло немало зим, и ты стал великим воином, предводителем Каменных Стрел и анкау куана Касатки… Разве этого мало?..

Жрец, не ожидая ответа, выбил пепел в можжевеловую плошку и накрыл его кусочком бересты.

– Тебе сегодня кажется, что ты постиг всё… Знаешь, где отыскать воду, как добыть мясо и многое другое, но ты ошибаешься… Твои муки, сын мой, от того, что ты не можешь ответить себе на вопрос: кто такие белые лица, зачем они приходят в нашу страну, как живут и каким молятся духам…

– Откуда ты знаешь это? – голос Чокто дрогнул.

– Эту ночь я не спал,– откликнулся Цимшиан,—смотрел на плывущую луну и разговаривал с духами…

– Что они сказали тебе? – взгляд вождя заострился.

Знахарь долго молчал, пристально глядя в глаза Чокто, а затем глухо изрек:

– Ничего хорошего, что могло бы порадовать твой слух. Они дали мне понять, что белые лица никогда не поймут нас… И в их сердце не взойдут побеги жизни Людей Берега. Они приплыли из чужой страны, что лежит за Великой Водой… Учить их нашей жизни – пустая затея… Все равно, что кааху¹⁴ заставить говорить языком шехалисов. Сколько бы ты ни старался, их Бог заставит ее уйти…

– Ты идешь по ложному следу, старик! Духи обманули тебя… Мать Касатка приняла мою жертву! – Чокто столь стремительно вскочил на ноги и так громко прокричал это, что собаки на окраине лагеря ответили злобным лаем. Он что-то кричал еще дикое и яростное. Последние лучи солнца освещали его искаженное отчаяньем лицо. Но шаман лишь молча и спокойно перебирал узелки, затянутые на кожаном шнурке.

Потом всё надолго стихло. Вождь был снова спокоен, лицо его опять стало бесстрастным, но в широко раскрытых гордых глазах был унизительный для воина страх.

– Что же предлагают твои духи? – он осторожно коснулся пальцами плеча казалось спящего шамана.

– Они – ничего, но я могу дать совет. Если Белая Птица не примет наш мир… отпусти ее, подарив лучшее платье и мокасины, которые умеет делать Спящая-На-Шестах… Но при этом скажи: «Бери и уходи. Когда сносишь, возвращайся за новыми». Ты не должен держать ее силой. Она может умереть… И если так будет угодно Великому Духу, то ее отказ жить среди нас – это знак прародительницы рода.

– Я не отпущу ее! – лицо вождя потемнело.

– Отпустишь,– повелительным, но не злобным тоном прервал его жрец.– И ты не будешь ей мстить. Так мне сказали духи. Помни об этом, сын мой, иначе навлечешь на Людей Берега беду. А теперь ступай в лагерь, завтра ты поведешь Каменные Стрелы на юг по тропе славы…

Цимшиан неловко поднялся, опираясь на посох, повернулся и, не оглядываясь, пошел вдоль тихого берега.

Чокто, снедаемый внутренним огнем, всё же бросил слова благодарности уже ему вслед, и тот, медленно обернувшись, издали последний раз улыбнулся.

Вождь уже хотел последовать совету жреца, когда обратил внимание на забытый сверток. Губы Чокто дрогнули в улыбке: старик никогда и ничего не забывал случайно…

Он склонился и развязал сыромятные шнурки: перед ним лежал боевой плащ отца, сшитый из многих десятков вражеских скальпов.